Получив распоряжение задерживать в метро коротко стриженных брюнетов 20--25 лет, одетых в черные джинсы и кожаные куртки, Сергей рьяно взялся за дело. Подозреваемые в том, чего не совершали, парни один за другим отдавали Сергею и его напарнику карманные деньги, сигареты, зажигалки -- лишь бы отвязались. Только Никита потребовал объяснить, за что его задерживают.
«Щас узнаешь», -- ехидно ухмыльнулся Сергей и, помахав перед носом Никиты дубинкой, принялся потрошить его спортивную сумку. На грязный пол полетело все, с чем парень направлялся в бассейн. Один из стражей порядка демонстративно переложил из сумки себе в карман пачку сигарет, а на возмущенный возглас хозяина вещей ответил обещанием «вылечить печень». Только когда Никита назвал свою фамилию, Сергей и его коллега поняли, в какую лужу сели. Отцом задержанного оказался… их начальник.
Жалкими ягнятами выглядели Сергей и его напарник «на ковре» у руководства. Парни утверждали, что их единственной целью было выполнить приказ, но от усердия они, видимо, перестарались.
Таким же образом, наверное, оправдывают свое поведение все те милиционеры, которые взяли в привычку по-хамски обходиться с гражданами, по разным причинам попавшими в их руки. Но главный психолог Центра практической психологии ГУ МВД Украины в г. Киеве Юрий Ирхин объясняет такое поведение профессиональной деформацией. Она неизбежна, считает он, уже в силу того, что сотрудники милиции вынуждены постоянно наблюдать изнанку жизни. Контингент, с которым они общаются, -- это воры, грабители, насильники и убийцы -- с одной стороны, а их жертвы -- с другой. И первые, и вторые часто отказываются предоставлять милиции объективную информацию, вот и приходится «давить» на них, чтобы добиться правды. На самих же стражей порядка давит лимит времени, отведенного на расследование и раскрытие преступлений. Грубость настолько входит в привычку, что милиционеры просто перестают ее замечать.
Положим, милицейская личность деформируется из-за того, что за людскими пороками света Божьего не видно. А учительская из-за чего? Работа, что называется, чистая. Книжки, тетрадки, разве что ученики нервы портят… Тем не менее педагогов со стажем слышно, cтоит им только рот открыть. Даже когда учитель делится секретом засолки капусты, в голосе звучат ноты, не позволяющие ни на секунду усомниться в его правоте и непогрешимости. Привыкнув в школе чувствовать себя «на кафедре», он претендует на роль ментора всегда и везде (замечено, что это передается даже учительским детям). Если же кто-то осмеливается не принять мнение учителя за истину в последней инстанции, он часто бывает отомщен.
Мать одного из школьников, попавших в подобную ситуацию, даже обратилась по этому поводу в редакцию. Она отправилась было к педагогу выяснять отношения. И что же услышала? «Нет такой задачки в учебнике, которую не решил бы ваш сын, -- сказала учительница. -- Но я поставила ему за четверть «четверку», потому что у него плохой характер -- его невозможно заставить делать то, чего он не хочет!» Оттого же у мальчика «четверка» и по изобразительному искусству: из-за своего «плохого» характера ребенок отказался наряжаться в женское платье на школьное празднование 8 Марта. И по чтению у него «4», хотя, по признанию учительницы, «читает он на «отлично». «Как же будет относиться к учителям ребенок, которого ломают так цинично?!» -- спрашивает мать, наверняка, заранее зная ответ.
«Педагогов я узнаю через дорогу», -- сказала мне как-то знакомая журналистка. «А журналистов?» -- хотелось ее спросить. На них ведь тоже стоит печать профессии. Масс-медиа -- это, по сути, нервная система общества. И смысл их существования -- реагировать на все, что в окружающем мире происходит. Отсюда-то всеядность и вездесущность журналистов. Но нередко в погоне за информацией последние переступают границы дозволенного не только приличиями, но и законом. Сначала с тысячекратными извинениями, а потом -- с циничной уверенностью в своем праве на чужие, даже очень личные тайны.
Да разве только перечисленные профессии влияют на личность тех, кто им служит? Замечено: если человек отдал той или иной профессии больше пяти лет, то на нем стоит своеобразная метка метка. «Профметки» позволяют практически безошибочно отличить психиатра от продавца, рекламного агента от таксиста и т. д. Но что же такое профессиональная деформация? За разъяснением я обратилась к психологу Татьяне Островой:
-- О деформации можно говорить, когда есть представление о форме. В нашей же системе о форме в той или иной сфере деятельности мало кто задумывался. Разве только спортсмены, которые часто говорили о себе и своих собратьях: «Я (он, она) не в форме». Что же касается представителей других профессий, то, видимо, предполагалось: избрав в 17 лет «любимое дело», человек денно и нощно пребывает «в форме», то есть в рабочем состоянии.
«У меня растут года. Будет мне 17. Где работать мне тогда? Чем заниматься?» Даже поэты ориентировали на 17-летие как на рубеж, требующий принятия решения, кем в этой жизни быть и что делать: заливать ли бензин в бак, заводить пропеллер или печь булочки. Еще одна установка: «Я б на доктора (пекаря, портного) пошел -- пусть меня научат». Мы все поголовно ожидали, что как только нам исполнится 17, кто-то непременно научит нас работать. Существовавшая система наставничества, когда опытный профессионал передавал практические знания новичку, позволяла «натаскивать на профессию» даже недорослей, не понимающих, зачем в нее пришли. Но наставничество почило в бозе, и оказалось, что в 17 лет лишь редкое дарование способно самостоятельно определиться.
По сути, ребенок перестает быть ребенком только к 21 году. К этому возрасту у него рождается самосознание, да и то при гармоничном воспитании. Многие ли могут таковым похвастать? Если интеллектуальный багаж в школе хоть какой-то формируется, то трудовых навыков -- никаких. А тут еще родители со своими разговорами о «каторжном труде». Работая в школе с 14-летними подростками, я видела: как только заходила речь о выборе профессии, в их глазах тотчас мелькала паника. Да и неудивительно, ведь многие ребята просто не готовы к какому бы то ни было труду. Где уж тут определиться с любимым делом? Вот и становятся они заложниками амбиций, страхов и, разумеется, возможностей своих родителей.
Но даже если молодой человек или девушка угадали свое призвание, -- продолжает Татьяна Андреевна, -- это еще вовсе не значит, что избранная профессия придется им «впору». Ведь, выбирая то или иное дело, нужно учитывать, насколько ты для него пригоден -- физически, интеллектуально, эмоционально… Физически прежде всего, ибо от состояния здоровья зависит наше самочувствие: тот, кого укачивает даже в трамвае, уж конечно, не сможет управлять самолетом или кораблем… А нужно ли говорить, как важно вписаться в интеллектуальные параметры профессии? Ведь успешность специалиста зависит от способности усваивать, аккумулировать информацию и пользоваться ею для принятия решений. Эмоционально-чувственный аспект не менее важен: от того, насколько человек коммуникабелен, готов ли он чувствовать проблемы окружающих, тоже зависит его реализация в профессиональной сфере. Далее: одни люди живут ради себя, другие же, только служа кому-то, могут ощутить себя счастливыми, поэтому очень важно не сбрасывать со счетов социальные и личностные факторы. Если человек, придя «в профессию», учитывает свою пригодность к ней, то можно надеяться, что со временем он обретет «форму». А уже в этом случае позже будет смысл рассуждать и о причинах деформации, то есть о потере этой «формы». Если же человек в своей профессии, что называется, случайный, то какая может быть деформация? Тут, скорее, речь идет о несоответствии профессии. И помочь такому человеку почти невозможно.
В отличие от моей собеседницы, американский психолог Скиннер придерживается другого мнения. Каждого человека, считает он, можно подготовить к любой профессии. К такой мысли Скиннер пришел в процессе дрессировки… изголодавшихся крыс и голубей, который объявил идентичным процессу обучения человека. Но, как стало известно, даже крысы отказывались исполнять какие-либо трюки Скиннера, если не были голодны. А ведь человеческая психика куда сложнее: большинство людей готовы заниматься любимым делом, даже если оно не прибыльно, а на нелюбимое не желают тратить силы и за большие деньги. Сегодня, правда, за кусок хлеба многие вынуждены соглашаться на любую работу. Но итоге их неминуемо постигает участь всех, кто занял не свою профессиональную нишу. Эмоционально истощаясь, эти люди, следуя терминологии украинских исследователей Ирины Григи, Оксаны Брыжоватой, Лилии Думы и Ольги Лысенко, «выгорают». Вот потому-то некоторые врачи быстро теряют чуткость к жалобам больных, педагогов раздражают детские шалости, милиционеры же утрачивают уважение ко всем своим согражданам.
-- Учитывая эти факты, последние годы мы уделяем много внимания профессиональному отбору, -- говорит начальник отдела воспитательной работы и психологического обеспечения управления по работе с личным составом ГУ МВД Украины в г. Киеве полковник Николай Бондарчук. -- У наших психологов есть специальные методики определения людей, профессионально непригодных для службы в органах правопорядка, и в нынешнем году около 10% желающих работать в нашей системе получили отказ. Занимаются психологи и реабилитацией тех, кто уже служит. Очень помогает в этом телефон доверия, который с 1998 года работает круглосуточно.
Что и говорить, телефон доверия может выручить в ситуациях, когда люди нуждаются в сиюминутной поддержке. Но с помощью «доверительного» телефона вряд ли можно вывести человека из затруднительного положения, связанного с профессиональной деформацией. Не под силу сделать это и психотерапевтам в живой беседе, если они пользуются традиционными методами. А потому, как правило, нет толку от психологов в организациях, которые в явочном, как говорится, порядке, вводят их в штат. В одной из столичных газет, например, пытались использовать психолога в целях улучшения редакционного микроклимата. Но тот увидел свою задачу в том, чтобы собирать по отделам сплетни и передавать их главному редактору. В итоге -- смута в коллективе. Аналогичная ситуация сложилась и в одной из столичных школ, где директор начал вызывать «на ковер» учителей и учеников, о которых психолог… нелестно отзывался.
Ничего подобного не случилось бы, если бы отечественная психологическая наука более чутко реагировала на потребности общества, как это происходит, например, в Венгрии, Германии, США. Там уже поняли необходимость «реформирования» психологической помощи -- и занялись подготовкой не столько традиционных психологов, сколько так называемых фасилитаторов.
Если первые занимаются психологической коррекцией по схеме «врач -- больной», то вторые общаются со своими подопечными на равных. Для фасилитатора человек, пришедший к нему со своими проблемами, не клиент и не пациент, а именно подопечный. То есть специалист не дает ему готовых рецептов от сложностей и возникающих вследствие стрессов, а учит «запутавшегося» самостоятельно анализировать собственные проблемы. Разобравшись с причинами бед, человек шаг за шагом меняет самого себя и свое отношение к окружающему миру. Фасилитатор же лишь направляет в сторону верного пути. Поэтому подопечный приходит к нему не на консультацию, а на процессинг.
Давно известно, что, погружаясь в сокровенные мысли, чувства и фантазии пациента, психотерапевт сам испытывает сложные переживания. Нередко специалисты заходят в тупик, не зная, как пациенту помочь, и ситуация становится сложной для обеих сторон. А за работой фасилитатора со стороны наблюдает супервизор -- его наставник, готовый в случае необходимости прийти на помощь.
Наши же психологи варятся в собственном соку, и нередко это приводит к плачевным результатам даже при консультировании по поводу простейших житейских вопросов. Проблемы же профессиональной адаптации и профессиональной деформации требуют особых подходов. А к ним наша отечественная психология вообще не готова.