О том, что актриса Лида Чащина не любит вспоминать своего первого мужа, на студии знали. Поэтому в разговорах с ней мы, ее коллеги, о Шукшине старались не вспоминать. Но в кулуарах судачили: дескать, если бы Лида-1 не ушла от Шукшина, то (с ее-то талантом, темпераментом и красотой!) стала бы звездой покруче Лиды-2. Ведь во ВГИКе прочили большое будущее. Она должна была играть Анфису в «Угрюм-реке», Марию в «Интервенции». Но -- не сыграла. Потому что не приняла правил, установленных в кинематографическом мире. А вместе с ними и Василия Шукшина, который пробовал их ей навязать.
В шукшинские дни (70-летие со дня рождения и 25-летие со дня смерти) многие вспомнили о пятилетнем супружестве Лиды Чащиной с Василием Шукшиным. Но она отказывалась выступать с воспоминаниями: «Он сбросил меня с небес на землю -- да прямо в грязь! Не рассказывать же об этом на юбилее!» Но торжества минули, и я не удержалась от вопроса:
-- Лида, ты и сейчас не жалеешь о том, что ушла от Шукшина?
-- Нет, не жалею. Но то, что было пережито за пять совместных лет, оцениваю иначе, чем прежде. В жизненный круг той девушки, которая приехала во ВГИК из достаточно провинциального Подмосковья, входили школьные занятия и забота о доме, где главным было «не обижай», «не лги», «пойми», «помоги». Когда в этот круг ворвались пьянство, оскорбления и жестокосердие, у меня ушла почва из-под ног. А потом я поняла, что это и есть реальность, которая мне была просто неведома.
А началось все со лжи. Вася сказал, что не женат, и показал чистый паспорт. Моя мама почуяла неладное и навела справки. Оказалось, у Васи есть законная жена в Сростках -- Мария Шумская, первая красавица в крае! Отец Марии пригрозил убить Василия, если он разведется с его дочкой, и тот нашел выход: «потерял» паспорт со штампом о регистрации брака. А у Марии, по моим сведениям, до сих пор этот штамп в паспорте имеется.
Мама была уверена, что эта информация положит конец нашим отношениям. Но надо было знать Василия Макаровича! Он не хотел ни меня терять, ни быть убитым Шумским. Поэтому пошел в атаку: божился, что я его судьба! Клялся, что со Сростками покончено навсегда! И откуда взялась у алтайского крестьянина в галифе и кирзовых сапогах такая прыть Дон-Жуана? Он прокалывал булавкой палец и, макая в кровь заостренную спичку, писал «Хартию нашей любви». Это так на меня действовало, что я ее подписывала… тоже кровью. А тут еще разговоры о том, что он выразитель народной воли, тонкий певец русской души. Умен, энергичен, искренен! Хотя искренность актера -- отдельная тема. Например, когда Вася искал ко мне ходы, то, встретив как-то во вгиковском коридоре, деловым тоном предложил сняться в его дипломном фильме. Вещь обычная, и сценарий я взяла, но прочла и сказала: «Не моя роль!» Ответ был обескураживающим: «Твоя, твоя! Будем делать кинопробы».
-- Ты согласилась, разгадав замысел другого «сценария»?
-- Мне было интересно, как он выпутается из этого положения. Кроме того, хотелось сниматься, работать с умным режиссером. Да еще, будучи абитуриенткой, я ощутила вокруг себя настоящее интернациональное движение: появилось столько поклонников разных национальностей, что я не знала, куда от них деваться. Я была совсем ребенком, готовность к любви во мне еще не созрела. И Вася стал той «оградой», которая защищала меня от напора воздыхателей. На 12 лет старше, он пришел с конкретным предложением и был так горяч! Роль в его дипломном фильме, конечно же, сыграла другая актриса, а у нас начался «роман века».
-- Как ты думаешь, что его привлекло в тебе, кроме внешности?
-- Он по натуре -- завоеватель, а я для него была неведомым континентом. Любовь я представляла себе только «неземной». А он, видя мою неискушенность, восхищаясь моей верой в то, что мир прекрасен и люди -- ангелы, энергетически подпитывался и самоутверждался. И как режиссер, и как мужчина, конечно! Но это мне открылось позже.
-- А что, если судьба свела вас для творческого содружества? Сколько на слуху примеров жертвенности супругов во имя того, чтобы рождались шедевры искусства, в частности, и кинематографического…
-- Да ведь и я пожертвовала многим! Главным образом -- принципами, то есть тем, без чего, казалось, не могу жить. Когда Вася мне говорил, что его цель -- пробиться «наверх» и уже оттуда «поговорить со всеми», я ломала себя, чтобы ему помочь. Его рассказы не печатались. А он понимал, что, если они появятся в толстых журналах, отношение киношной элиты к нему сразу изменится. И пошел на откровенную сделку: «Октябрь» печатает пять его рассказов, а он «ухаживает» за дочерью редактора отдела прозы -- инвалидом детства. Ничего не зная об этой сделке, но чувствуя тревогу в сердце, я пришла туда, где происходило «ухаживание». Но не успела и рта раскрыть, как Вася ринулся ко мне со слезами на глазах и начал знакомить меня с «невестой» и «тещей», представляя им меня как свою сестру, приехавшую с Алтая «учиться на актрису». «Сестренка моя родная, я тебя так люблю! -- обнимал он меня. А потом оборачивался к хозяевам дома: «Вы посмотрите, какая она у меня красавица!» На вопрос «невесты» о том, почему мы так непохожи, он с легкостью предал и свою любимую мать, сказав, что мы с ним «от разных отцов»… Я не выдала его и сыграла «сестренку». Мы пили чай, вели светскую беседу. А выйдя потом на улицу, я не плакала, не рыдала -- выла от унижения!
Васины рассказы были напечатаны. А во мне надломилось то, на чем держалось «высокое чувство», известное мне по книгам. Позже я поняла, что поддерживать имидж знаменитости очень трудно -- это требует огромных затрат энергии. Ее-то и выкачивал из меня Василий Макарович. Наша жизнь превратилась в бесконечные пьяные разборки на тему: «Ты меня любишь? Ты меня уважаешь?». Приступы ревности сменялись обвалами злобы. Он мстил мне за то, что я не принимала (и он это чувствовал!) его стремления пробиться любой ценой. Обессилев в этом противостоянии, я пыталась уйти от него. Снимала квартиры на окраинах Москвы, бесконечно их меняла, пытаясь спрятаться от мужа.
-- Но возвращалась ведь… Почему?
-- Не знаю. Может быть, потому, что в моем муже уживались два человека: один -- грубиян и мучитель, другой -- человек, страдающий от своего несовершенства, несоответствия среде (он учился в одно время с Тарковским и Кончаловским). Впоследствии он, правда, научился виртуозно играть на этом несоответствии, начиная с галифе и картуза и кончая образом «под Достоевского». Кстати, я видела его фотопробы на Достоевского. Это было что-то потрясающее! Как все это в нем уживалось, до сих пор не могу понять. Свою душевную боль он заливал водкой. Когда трезвел, становился на колени, умоляя простить его выходки и оскорбления, клялся в любви до гроба, молил: «Лидок, спаси меня -- погибаю!» И я спасала -- от милиции, от институтского начальства, беря на себя вину за скандалы, о которых говорил весь ВГИК.
-- Ты, наверное, чувствовала, что он действительно может погибнуть?
-- Думаю, он не столько погибал, сколько строил на контрастах карьеру. А у меня не хватало ума расшифровывать его ходы. Он ничего не делал просто так. Например, когда я снималась в его фильме «Живет такой парень», он вдруг пригласил туда Беллу Ахмадулину. Она что, яркая актриса? Или, может быть, своими стихами должна была украсить фильм? Отнюдь! Васе надо было попасть в компанию ее мужа, Нагибина. Зачем? Нагибин уже был знаменитостью и, кстати, частенько расплачивался за всех в ресторане. С ними -- он интеллигент, со мной -- люмпен. Протест против этой двойственности в душе нарастал. Будь я опытнее и практичнее, возможно могла бы сосуществовать с ним, пуская в ход его же приемы. Но я была из другого теста. Даже матери боялась признаться в том, что происходит. Бегала по Москве с чемоданом в руках -- искала пристанища после его обещаний «я тебя зарежу».
-- Когда ты утратила последнюю надежду на мир в вашем доме?
-- Когда потеряла ребенка. Узнав о моей беременности, он сказал: «Жена-актриса мне не нужна. Езжай к матери и рожай!» Если бы я так поступила, меня могла постигнуть участь забытой в глубинке Марии Шумской или же дочери придворного советского драматурга Сафронова, ребенка которой Вася признал своим только перед смертью… У меня началась депрессия. Учеба была уже не в радость. Вася все делал для того, чтобы режиссеры, предлагавшие мне сняться в их фильмах, исчезали. Поклонники просто боялись подходить -- тяжелую руку Шукшина знала не только я. Вокруг меня образовался вакуум: распадались отношения с Андреем Тарковским, с Даниилом Храбровицким, с Тамарой Семиной, с Артуром Макаровым (приемным сыном Тамары Макаровой), с Ренитой Григорьевой. Мои умные подруги, уже на втором курсе ставшие звездами, внушали мне: «Лида, карьера актрисы и серьезные творческие связи рождаются в стенах института. Пойми это!» Но я это поняла, уже работая на студии: если ты не жена или любовница режиссера и не блатная, погибнешь в массовке, несмотря на внешность и талант. Шукшин сломал не только мою личную жизнь (даже когда мы окончательно расстались, он поссорил меня с человеком, за которого я должна была выйти замуж) -- он сломал и актерскую мою судьбу.
-- Но ты и без него стала одной из ведущих актрис Театра-студии киноактера, много снималась…
-- Это были не те роли, о которых я мечтала и которые могла сыграть. В затхлой атмосфере студии Довженко не было ставки на личность.
-- Говорили, что ты -- единственная женщина, у которой хватило воли вырваться из шукшинского плена.
-- Спустя много лет до меня доходили его откровения о том, что он «любил только первую Лидку». Сестра его Наталья была убеждена, что он -- моя судьба, а от судьбы, мол, не уйдешь. И нити, связывающие нас, действительно были крепкими. Уже когда он жил с Лидой Федосеевой, то прибегал ко мне жаловаться, что «влип», просил помочь выгнать ее из его квартиры. Был таким несчастным, таким трогательно-беспомощным, что сердце мое разрывалось от жалости.
-- Но ведь он столько раз предавал тебя…
-- Он и себя предавал. Дело в том, что отца его расстреляли, а потом реабилитировали. Это отразилось не только на его натуре, но и на отношении к власти. У Василия к ней было много претензий. Но он совершенно не мог выносить творческих неудач и поэтому приспосабливался. Это было мучительно. Но я думала тогда только о том, что это нечистоплотно.
-- А как ты относилась к его творчеству?
-- Признаться, я не очень верила в его страдания за народ. Мне казалось, что все они сводятся к «желвакам под скулами». Возможно, это происходило от того, что знала Васю как человека с двойным дном. Сейчас-то я его понимаю и даже в чем-то оправдываю. Но тогда ступени, по которым Василий карабкался наверх, меня привели бы к петле. Я до сих пор решаю дилемму: что лучше -- стать знаменитым, продав душу дьяволу, или остаться в тени, сохранив ее в чистоте. А тогда вырвалась в Ленинград, думала, что зачеркнула прошлое. Хотелось сниматься у людей других жизненных установок.
-- Уезжала в Ленинград, а оказалась в Киеве?
-- Я пробовалась на киностудии Довженко, тут и познакомилась с заместителем директора фильма Владиславом Чащиным. Он сразу сделал мне предложение. После всего, что мне пришлось пережить, -- цветы, внимание! И главное -- я почувствовала, что он семейный человек, чего напрочь был лишен Шукшин. Я вышла замуж за Чащина, переехала в Киев и успокоилась. Но счастье мое было каким-то пунктирным. Чащин тоже пил. Запои его отличались от шукшинских, но все-таки это были запои. Рок меня преследовал: отчим пил, Василий, Владислав. Пыталась его лечить, и на какое-то время это помогло. Но я была беременна, и вся моя любовь сконцентрировалась на будущем ребенке. Когда родился Денис, я стала другим человеком -- более земным. Осознав бесперспективность нашего брака, я ушла и от второго мужа.
-- Но был и третий?
-- Которого вспоминаю с благодарностью. Он был геологом. В нем было много благородства. Он заботился обо мне и ребенке… но попивал. Кроме того, у него не сложились отношения с Денисом. А ведь еще в роддоме, взяв сына на руки, я сказала ему: «Буду тебе другом, мой мальчик, всю жизнь». И сдержала слово. Я отказалась от личного счастья во имя сына. Но вкуса к творчеству не потеряла и сумела, надеюсь, передать его своему сыну. Денис -- кинематографист, любит свою профессию. Но хотелось бы, чтобы личная жизнь у него сложилась более удачно, нежели у меня.
-- Вспоминается твой моно-спектакль «Мать» в Театре киноактера, который пользовался успехом у зрителей. Роль матери так ярко высветила в тебе трагедийную актрису, что многие терялись в догадках: а не с тобой ли все это происходило, не ты ли теряла детей?
-- У каждой матери свое понимание потери. Годы заставили меня пересмотреть даже такое святое понятие, как «мать». Жертвенность, к сожалению, принимается детьми как должное. Она не объединяет души. А разъединенные, они потеряны друг для друга.
-- Так, возможно, в том, что ты «спустилась на землю», -- заслуга Шукшина?
-- Он приготовил меня к тому, что предательство следует воспринимать как норму. Во всяком случае, в искусстве. Возможно, он был прав, но ему не следовало ломать меня так грубо. Если бы не это, то в моем лице Василий обрел бы друга на всю жизнь. Но в нем по отношению ко мне жил зверь, который стоил того, чтобы быть занесенным в мою личную Красную книгу.
-- Ты согласна, что каждая жена заслуживает своего мужа?
-- В какой-то степени -- да. Ведь кто-то кого-то почему-то терпит. Но я всегда уходила от своих мужей. Мой девиз: «Ты лучше голодай, чем что попало ешь, и лучше будь один, чем вместе с кем попало». Омар Хайам, как видишь, стал моей путеводной звездой.
«Facty i kommentarii «. 23-Август-2000. Культура.