Удивительно, что программа «Счастливый случай» появилась на свет 10 лет назад. Ведь тогдашний телеэфир был поистине экстремальным -- всяческие хит-парады, выпуски криминальных новостей, бесконечные мыльные оперы. Тогда же появились и новые ведущие. Они не стремились стать образцами для подражания, напротив, это были «свои» парни и девчата, мало интеллектуальные, но невероятно пробивные. Образованный, прошедший жесткую школу КВН Михаил Марфин очень от них отличался. Наверное, поэтому он и стал для многих зрителей эталоном интеллигентного человека, хотя сам ведущий такую точку зрения не разделяет.
-- Это беда, если у нас нет лучшего эталона. Помните классическую английскую поговорку: «Для того чтобы считать себя джентльменом, нужно иметь три диплома об окончании колледжа: твой, твоего отца и деда». Один мой дед был автослесарем, второй -- сотрудником отдела стандартизации. Родители получили высшее образование в первом поколении. Так что я не могу похвастаться врожденной интеллигентностью.
-- А почему закрыли программу «Счастливый случай»?
-- Причина формальная: продюсер нашей программы и руководство ОРТ не нашли общего языка. Она выходит и сейчас, так, через пень-колоду, на канале ТВЦ. Хотя, я думаю, 10 лет для такой программы, как «Счастливый случай», -- это очень много. Телевизионный проект может существовать бесконечно долго только в том случае, если он становится культовым явлением, тогда его можно даже закрыть, но явление искоренить невозможно. Что наглядно показал четырнадцатилетний перерыв в существовании КВН.
-- С вашей точки зрения, КВН стал явлением благодаря своей гениальной идее или, в первую очередь -- своему лидеру?
-- Думаю, это риторический вопрос. Конечно, и идея гениальная, и роль Маслякова как руководителя очень велика. После первого сезона, в котором играла и наша команда МХТИ, мы не думали, что будет второй сезон. Мы снимали только римейк программы. Никому и в голову не приходило, что это опять станет массовым движением… Даже в 1992 году, когда проходил третий фестиваль и у нас уже никаких сомнений не было, в прессе постоянно поднимался вопрос, нужен ли КВН.
-- Наверное, вначале вы были поставлены в жесткие цензурные рамки?
-- Естественно. Разрешалось критиковать только на региональном уровне, но никак не Политбюро. Со временем вожжи отпускались, и уже в 1990 году можно было спокойно петь: «Как-то у Москвы-реки завелись большевики и творят, что хотят, только щепки летят». Тогда же впервые в телеэфире была показана пародия на Горбачева.
-- Команды часто сетую на цензуру, только уже вашу, внутрипрограммную. Как вы к этому относитесь как бывший участник и нынешний редактор КВН?
-- В смысле цензуры у нас есть только два критерия: нельзя трогать религию, особенно чужую, и критиковать с пристрастием чужой народ и правительство. А все остальное -- чистой воды редактура. И, кстати, команды не обязаны нам подчиняться. Если они посчитают, что какая-то сомнительная реприза поможет им выиграть, они ее скажут.
-- Часто попадаются «ершистые» команды?
-- Любая команда в разные моменты своего развития бывает более или менее ершистой. Но чем команда профессиональнее, тем охотнее она слушается редактора. Ребята ведь понимают, что мы не против них играем. А еще есть такой смешной момент: все команды за сутки до игры сходят с ума и перестают слушать редактора. Мы сами, будучи на их месте, пережили это, потому не обижаемся и стараемся не трогать команду после генеральной репетиции.
-- В КВН мало женщин. Их функции, как правило, либо вокальные, либо представительские…
-- Это очень сложный вопрос. Думаю, дело в том, женщины гораздо более откровенны по своей природе, чем мужчины, и им труднее дурачиться. То, что для мужчины -- клоунада, для женщины -- душевный стриптиз. Поэтому очень мало кавээнщиц-клоунесс. Кстати, самую классную женскую команду, которая породила потом массу подражаний -- «В джазе только девушки» из Новосибирска, придумали мужики. Но, все равно, это скорее экзотическое явление.
-- Наверное, после КВН телевидение легко вошло в вашу жизнь, и вам ничего уже не было страшно.
-- Как ничего не было страшно? Да мне страшно до сих пор!
-- Чего же вы боитесь?
-- Всего, начиная от чистого листа бумаги. И вообще, у меня никогда нет уверенности в том, что завтра не смогу сделать то, что мог вчера.
-- Обычно люди, первый раз увидев себя на экране, клянутся, что никогда больше не станут в кадр. С вами такое происходило?
-- Я не клялся и не божился, но одно могу сказать точно: я себе всегда не нравлюсь и не люблю смотреть передачи со своим участием. В начале 90-х мне предложили вести ток-шоу «Московская суббота» на одном из местных каналов, там все и началось. К сцене-то я привык, начиная с детсадовской самодеятельности, но когда впервые оказался нос к носу с камерой, обнаружил, что вдруг слова забываю, краснею-бледнею… Но я отдавал себе отчет в том, что человек на экране -- это не я, что я не могу быть самим собой. И, честно говоря, когда я шел пробоваться на программу «Счастливый случай», был уверен, что меня не возьмут. Просто было интересно, смогу ли я преодолеть этот страх. Ведь, в отличие от микрофона на радио, создающего интимную обстановку, камера раздевает. Ощущение, как в кошмарном классическом фрейдистском сне, в котором ты стоишь голый перед толпой.
-- Сейчас вы довольны тем, что ваше лицо более чем узнаваемо?
-- Да, особенно когда гаишники штраф не берут. Но, с другой стороны, если завтра меня перестанут узнавать, я не буду чувствовать себя униженным, как многие публичные люди. И потом, у меня же никогда не было таких диких фанаток, которые на концертах срывают с себя лифчики, пишут на них свои адреса и бросают их на сцену. Друзья дразнят меня любимцем домохозяек.
-- Значит, вы никогда не теряли голову из-за звездной болезни?
-- Я терял голову только от любви.
-- И чем это заканчивалось?
-- Однажды даже залез на подоконник, но это была совершеннейшая поза.
-- Это случилось из-за девушки?
-- Ну да.
-- Неужели прыгнули бы?
-- В тот момент, может быть, и прыгнул бы. Ненормальный был.
-- А с какого этажа?
-- С четвертого, по-моему…
-- И она вас остановила?
-- Да, иначе она бы не стала моей женой.
-- Телевизионщик по определению может быть хорошим семьянином?
-- Конечно, нет.
-- Значит, вы плохой семьянин?
-- Ужасный! Я плохо готовлю, ненавижу мыть посуду, хотя иногда приходится. Для меня естественно, когда пыль равномерным слоем лежит по углам.
-- А чем занимается ваша жена?
-- Она тоже закончила химико-технологический институт, мы играли вместе в студенческом театре. Потом она некоторое время работала по специальности, но отравилась на заводе, и с химией пришлось расстаться. Потом была директором клуба, окончила институт культуры и сейчас работает продюсером.
-- Вашим?
-- Нет, но иногда она приглашает меня вести концерты.
-- Вы человек публичный. Не боитесь, что вам завидуют?
-- Не думаю, что мне кто-то особенно завидует. Я никогда никого не подставлял, ни через чью голову не прыгал.
-- А смогли бы в определенной ситуации?
-- Теоретически -- да, конечно. И через такие головы, что не дай Бог! А на самом деле, думаю, нет… Пока. Я ведь не знаю, каким буду, скажем, лет через десять.
-- А десять лет назад вы были другим?
-- Я был лучше. А двадцать лет назад -- еще лучше.
-- Что же вас так испортило?
-- Жизнь. Есть знаменитое изречение китайского философа: «Мудрость беспощадна». Чем мудрее становишься, тем меньше в тебе жалости. С годами начинаешь понимать, что жалость причиняет боль. В начале своей редакторской работы я после каждой игры обязательно ходил успокаивать проигравших. Если в сезон кого-то не брали, ездил, чуть ли не специально, в тот город, откуда была команда. И обязательно говорил им: «Вы талантливые, способные ребята». Врал, конечно, прекрасно понимая, что, вряд ли из этой команды что-нибудь получится. Это рождало напрасные надежды. Но однажды я обнаружил, что когда безапелляционно заявляешь: «Все, ребята, возвращайтесь домой и пару лет поработайте над собой» -- слез-то меньше.
«Facty i kommentarii «. 01-Декабрь-2000. Культура.