Не знаю, как в области балета, но по части стрелкового оружия Россия, похоже, обречена быть впереди планеты всей еще как минимум четверть века. Во всяком случае, так утверждают американские военные специалисты, сделавшие вывод, что до 2025 года автомат Калашникова (АК) наверняка останется лучшим в своем классе. Очевидно, есть смысл напомнить, что АК-47, послуживший основой для всех последующих модификаций и сделавший имя своего создателя нарицательным, потому так называется, что был сконструирован Калашниковым аж в 1947 году. 10 ноября прошлого года Россия пышно отпраздновала юбилей Михаила Тимофеевича. Отгремели фанфары, отзвучали торжественные речи, и появилась возможность спокойно поговорить с человеком, при жизни ставшим легендой. Собственно, даже не поговорить, а послушать. Михаилу Калашникову есть что вспомнить из восьмидесяти прожитых лет.
-- Да, я уже немало отмерил, все-таки столько лет землю топчу… Но человек и должен жить долго, хотя многие уходят рано. Меня ведь тоже чуть не похоронили до срока. К шести годам я успел переболеть всем, чем только можно и нельзя, иногда ко мне цеплялись по две-три болячки одновременно. Однажды родителям показалось, что я уже не дышу: поднесли ко рту перышко, а оно не колышется. Помер! Мама родила восемнадцать детей, десять из которых преставились вскоре после появления на свет. К уходу из жизни тогда относились спокойно, можно сказать, философски. Бог дал -- Бог взял, значит, так тому и быть. Позвали соседа, он снял с меня мерку, сколотил гробик, а я тут возьми и приди в сознание! Плотник только сплюнул: зря работал.
Потом я в снегу замерзал, в водовороте тонул, в полынью проваливался…
-- Выходит, несколько раз на свет родились?
-- Можно и так сказать, хотя, повторяю, я вырос в деревне на Алтае, где и смерть, и рождение воспринимались достаточно ровно. А такого слова, как юбилей, мы вообще не знали. Поэтому хотел, чтобы и мое восьмидесятилетие поскорее прошло. Много вокруг этого было суеты. Я даже просил, чтобы не устраивали пышных торжеств, но руководство Удмуртии сказало, что это уже не мое личное дело. Честно говоря, я бы лучше на эти дни съездил в родные места на Алтай. Или, может, укрылся на даче, взял ружьишко и по лесу бродил бы. Вот это юбилей!
-- Вы по-прежнему ходите на охоту?
-- Конечно! Уже оформил лицензию на лося, и до конца зимы обязательно подстрелю сохатого. Я каждый год на него хожу. Раньше далеко забирался, по нескольку дней в лесу проводил, а сейчас возраст подсказывает: ночевать все же лучше дома.
-- А ружьишко-то у вас какое?
-- У меня разные есть: и немецкое трехствольное, и знаменитый «Зауэр три кольца». С последним я обычно охочусь на пернатых, зайца, лисицу. А против лося дробовое не потянет, тут уже карабин требуется. Наши «Медведь» и «Сайга» хороши. Оружие я люблю, берегу. Когда с охоты возвращаюсь, первым делом не в ванную или к столу бегу, а оружие в порядок привожу -- чищу его, смазываю.
-- Вы сказали о карабинах «наши». Наверное, все же правильнее было бы говорить «мои»?
-- Да, карабины изготовлены на базе автомата Калашникова, но и он не является моей личной собственностью. Я выполнял заказ, работал на государство.
-- А вот американец Юджин Стоунер не стеснялся называть винтовку М-16 своей. И не только называть, но и получать с нее неплохие доходы. И виллы у него были, и собственный самолет, и парк дорогих автомобилей…
-- Я трижды встречался со Стоунером. Богатый человек, со мной даже сравнивать нечего. Но у меня совершенно спокойное отношение к этому. Я -- дитя своего времени. Меня учили говорить не «я», а «мы», воспитывали в убеждении, что все, включая мою жизнь, безраздельно принадлежит государству.
Не испытывал я особой зависти к Стоунеру. Каждому свое. Да, Юджин разбогател, с каждой новой винтовки получал процент отчислений, но, например, так и не удостоился за всю жизнь ни одной американской правительственной награды. Ни одной! А у меня нет ни самолетов, ни вертолетов, зато мне как дважды Герою в 1980 году соорудили бронзовый бюст и навечно прописали его на моей родине. Вот скажите, кому из самых богатых зарубежных конструкторов поставили памятник при жизни? Нет таких. А к кому-нибудь президент страны приезжал в гости, чтобы лично поздравить с днем рождения? Борис Ельцин прилетал в Ижевск на мое 75-летие. Поверьте, это дороже денег. Думаю, не я Стоунеру, а он мне должен был завидовать. А так, что о нем сказать? Доброжелательный человек, замечательный конструктор. И оружие придумал хорошее, американцам нравится.
-- А вам?
-- М-16 неплоха, но она не для нашего бойца. Я создавал автомат, будучи сержантом, и постоянно помнил, что солдат академий не заканчивал, ему не нужно сложное, мудреное оружие. Кстати, и Стоунер признавал, что мой АК значительно надежнее, безотказнее, чем М-16. Известны случаи, когда во Вьетнаме американские солдаты бросали свои винтовки, чтобы взять трофейные, отобранные у вьетнамцев автоматы. Понятно, что в США никогда не перешли бы на советское оружие, национальная гордость не позволяла: пусть будет похуже, но свое.
-- Вы знаете, Михаил Тимофеевич, сколько всего выпущено АК и М-16?
-- Официальной статистики нет, поэтому цифры называются разные. Кто-то говорит о двадцати миллионах винтовок и восьмидесяти миллионах автоматов, другие источники указывают, что с 1949 года произведено около ста миллионов АК. Но разве имеет значение точное число? Ясно, что оружия успели сделать очень много. Вина ли в том конструкторов? Уж сколько лет подряд получаю письма, слышу обращенные ко мне вопросы: «Как вы спите по ночам? Не снятся кошмары, мальчики, убитые из вашего автомата?» Люди словно забывают, что стреляет человек, а не оружие. Это политики, а не конструкторы заставляют солдат истреблять друг друга. Я создавал оружие не для убийства, а для защиты Родины.
-- Ваш автомат не одну родину защитил. Поэтому и изображен на гербах шести (!) государств мира. Вы помните, каких?
-- Если бы собирался сделать из автомата геральдический знак, то все фиксировал бы, но во мне нет подобного тщеславия, не веду я учет. Знаю лишь, что на флаге Мозамбика нарисован «Калаш», как они говорят. Да и это я выяснил случайно, когда мозамбикский министр обороны подарил мне национальное знамя. Я сейчас это знамя в музей отдал. А в Мозамбике, к слову, так и не довелось побывать, хотя меня приглашали.
-- Вы когда стали выездным?
-- Как Советский Союз распадаться стал. Ни днем раньше. В мае 90-го полетел в Штаты. А до этого, помню, просил министра обороны Устинова отпустить меня в Болгарию на завод, где производили мои автоматы, но получил категорический отказ. Долгие годы, десятилетия я был для Запада фактически человеком-невидимкой, из-за чего там даже распускали слухи, будто бы нет никакого Калашникова, что это коллективный псевдоним, под которым скрывается группа конструкторов. С одной стороны, это, не скрою, льстило, с другой -- хотелось, чтобы люди узнали правду обо мне. Может, поэтому и стал писать книги. Сейчас готовлю к изданию третью. В ней я даже позволил себе небольшую вольность, написав несколько стихотворных строк в подражание любимому поэту Николаю Некрасову.
-- Вы ведь, кажется, еще до войны участвовали в конкурсе молодых армейских поэтов?
-- Было дело. Одноклассники, видя мое увлечение рифмоплетством, не сомневались, что я обязательно стану профессиональным поэтом. К счастью, этого не случилось. Графоманов и без меня хватает. Как говорится, поэтом можешь ты не быть…
-- … но АКМ создать обязан?
-- Можно сказать, мне повезло. Не случись война, наверное, всю жизнь конструировал бы сеялки, веялки и прочие приспособления для облегчения крестьянского труда.
-- А как же пистолет, который вы в детском возрасте собрали из ничего? Браунинг мало похож на сельхозорудие.
-- Чего отпираться? Было и это. Всему виной моя мальчишеская дурость. Сами знаете: в детстве девчонки увлекаются куклами, а пацаны -- стрелялками. Сначала я смастерил пистолет, где вместо пороха была сера из спичек, а затем мне в руки попал настоящий браунинг, который где-то нашел мой приятель. Пистолет был старый, в плохом состоянии. Я принес его домой, разобрал, привел в порядок. Я ведь тогда не понимал, какому риску подвергал себя, храня в доме боевое оружие. Кто-то «стукнул», что у Мишки Калашникова есть «ствол», и меня вызвали в милицию на допрос. Я упорно от всего отказывался, но мне не поверили и неделю продержали в камере, уговаривая сознаться по-хорошему. Даже сестры приходили убеждать меня в милицию: «Да отдай ты этот проклятый пистолет!» Но я понимал: если браунинг обнаружат, зоны мне не миновать, поэтому продолжал отпираться до последнего. Меня отпустили домой, но я чувствовал, что мои неприятности на этом не закончатся, не стал дожидаться худшего исхода, и вместе с приятелем бежал из села. По дороге мы заблудились, едва не замерзли, занесенные метелью, но в итоге благополучно добрались до станции, сели на поезд и уехали куда глаза глядят. Так мы оказались в Казахстане, где у моего товарища по несчастью был брат, машинист на железной дороге. Я оформился учетчиком в депо, а потом кто-то из начальства заметил, что у меня красивый почерк, и рекомендовал в политотдел. Так я стал техническим секретарем, проще говоря, писарем. Там я и проработал до призыва в армию. Быть рядовым пехотинцем мне не хотелось, поэтому попросился на курсы, чтобы получить специальность. Меня зачислили в танковое училище, где готовили механиков-водителей. В итоге, вы не поверите, очень скоро я познакомился с Георгием Константиновичем Жуковым, более того, знаменитый полководец лично мне покровительствовал!
-- Отчего же не поверить, если вы пишете об этом в книге, которую я читал?
-- Правильно, но книга написана несколько лет назад, а я рассказываю о событиях полувековой давности! Дело было так: попав в танкисты, я решил досконально изучить боевую технику, а если получится, то и попытаться усовершенствовать ее. Первым делом взялся за прибор для учета расхода топлива при работе двигателя танка на холостом ходу. Для чего это нужно? Для экономии горючего, чтобы водители солярку зря не палили! Словом, сконструировал я нехитрый механизм. Конечно, он выглядел кустарно, был сделан из подручных материалов и проигрывал на фоне образцов, подготовленных в профессиональных конструкторских бюро. На это и обратил внимание Георгий Жуков, когда ему на глаза попался мой прибор. Георгий Константинович сказал: «Хорошую вещь придумал, товарищ курсант, но в таком виде отправлять ее на конкурс нельзя. Чтобы переделать, какая помощь нужна?» Я молодой был, не заробел перед генералом и ответил, как есть. В итоге в слесарных мастерских Киевского танкового училища все привели в должный вид -- и прибор, и чертежи к нему: Я снова предстал перед командующим округом Жуковым, держа в руках два образца своего изделия. Георгий Константинович осмотрел приборы, остался ими доволен, вручил мне в подарок командирские часы, дал в сопровождающие майора и отправил в Москву -- в бронетанковое управление. Испытания приборов к этому времени уже закончились, из-за меня заново собирать комиссию никому не хотелось, но Жуков уже и тогда был Жуковым, его ослушаться никто не решился. Назначили день проверки… Словом, мой прибор оказался лучшим из всех участвовавших в конкурсе, и именно его решили взять на вооружение Красной Армии. Из Москвы меня направили в Ленинград на завод Ворошилова, и я впервые в жизни оказался на настоящем производстве. Поначалу очень робел, всего стеснялся, но постепенно освоился… Впрочем, до сих пор помню, что испытал, когда увидел первую деталь, изготовленную по моим чертежам. Мне хотелось положить ее в карман, унести домой и сохранить навсегда. Чувство, словно моя мысль материализовалась в металле…
А потом грянула Великая Отечественная, я попал на передовую, где был тяжело ранен, угодил в госпиталь, и там от безделья начал выдумывать свой первый пистолет-пулемет… Так что, строго говоря, это фашисты виноваты, что я стал конструктором стрелкового оружия.
-- Значит, немцы сделали вас изобретателем, а американцы, говорят, генералом?
-- Можно и так сказать… Много лет назад в какой-то газете появилась заметка «Русский сержант вооружил Варшавский договор». В самом деле, даже став главным конструктором стрелкового вооружения Советской Армии, я продолжал носить звание сержанта, полученное мною еще в 41-м году. В Министерстве обороны СССР, прочитав газетную статью, решили исправить промашку и стали стремительно повышать меня в звании -- лейтенант, старший лейтенант, капитан, майор, подполковник… Правда, дальше полковника дело не пошло. Два или три раза ходатайствовали о присвоении мне звания генерал-майора, но из Совмина СССР приходил стандартный ответ, что в мирное время присвоение конструкторам генеральских званий не предусмотрено. Словом, большой привет вам, Михаил Тимофеевич, а не лампасы. И только Борис Ельцин нашел возможность обойти старое постановление и на 75-летие привез мне погоны с большой звездой.
-- А звезды Героев Соцтруда вы когда получили?
-- В 58-м и 76-м годах. Оба раза за разработку комплектов стрелкового оружия. А вообще наград у меня много: три ордена Ленина, ордена Октябрьской революции, Дружбы народов, Трудового Красного Знамени. Теперь вот и до Андрея Первозванного дошло. Еще мне президент именное оружие вручил, а это, говорят, даже выше ордена. Я никогда не стеснялся наград, поскольку знал, что получил их за дело. Но вы должны понимать: награждали ведь не только меня. Чего стоит Калашников без людей, без помощников? Да, я автор той или иной идеи, но реализацией задуманного занимался целый коллектив. На «Ижмаше» есть слесарь, у которого орденов почти столько же, сколько у меня. О таких мастерах раньше говорили: «Золотых рук мастер!».
-- Почему раньше?
-- Мне ли вам объяснять, что времена сейчас иные и иные качества в чести?..
-- Не все плохо и в этих временах. Как говорится, не переменись ветра, так и жили бы вы, Михаил Тимофеевич, под грифом «Секретно».
-- А что такого? Я привык. И ничего плохого в той жизни не видел. Какие особенные прелести я, по-вашему, сегодня получил? Слава? Знаете, я старый человек, чтобы покупаться на подобные вещи. К тому же, возможности потешить тщеславие имелись у меня и раньше. Я рассказывал вам, как Георгий Жуков помогал мне, рядовому бойцу, изготавливать первый прибор.
-- К слову, не поверю, если скажете, что вас никогда не подкалывали тем, что вы самоучка без должного образования.
-- Подкалывали, конечно. Но что мои недруги могут сказать сейчас, когда я профессор, академик, доктор технических наук? Кстати, знаете, как мне ученую степень дали? Я приехал в Тулу на защиту, расставил перед аудиторией образцы своих автоматов и пулеметов и сказал: «Это вместо доклада». Из комиссии ответили: «А нам ваш доклад не нужен. Все и так ясно». После этого в зале раздались аплодисменты.
Не скрою, поначалу мне, сержанту, было очень трудно соревноваться с такими китами, как Дегтярев, Шпагин, Симонов. Сами понимаете, одно дело -- генерал и совсем иное -- солдат. Но я очень упорный. Никто ведь не знает, сколько пробных образцов стрелкового вооружения я изготовил. Другой на моем месте давно плюнул бы, сказав: «Да пропади эти железки пропадом!» А я из каждой неудачи делал вывод, извлекал урок. Такой мудрости ни в одной академии не наберешься. Это и были мои главные университеты. До того, как изготовить автомат, который сегодня знает весь мир, я шесть лет бился над образцами, отклоненными, забракованными комиссиями. Скажем, считаю, что мой пистолет-пулемет 1942 года до сих пор не превзойден по дизайну, но тогда у меня не хватало опыта, чтобы конкурировать с профессионалами. Ничего, со временем освоился, пообтерся. Хотя, конечно, условия были жесткие. Бывало, я по нескольку лет кряду в отпуск не ходил, все работал и работал. Постоянно слышал одно: «Давай, Тимофеич, давай!» И я давал. Но это было очень не просто. Или вы думаете, что меня на руках носили? Борьба шла суровая! Чем хуже Калашникова тульские оружейники, прославленные на весь мир? Мне долго письма писали, указывая на конвертах: город Тула, Калашникову. Люди были уверены: все оружейники родом из Тулы. Представляете, сколько усилий пришлось мне потратить, чтобы стереотип изменить? А ведь туляки с этим мириться не хотели, они работали над своими образцами оружия, старались нас опередить. А как иначе?
Кстати, и письма я ведь тоже разные получал, не только благодарственные. Кляузы на меня такие строчили, что закачаешься!
-- Как говорится, на одного заведующего три завидующих.
-- Это правда, не все умеют спокойно принимать чужие успехи. Бывало, к любому поводу цеплялись, чтобы меня приструнить. Скажем, после XX съезда партии, на котором Хрущев выступил с докладом о культе личности Сталина, и мне косточки промывать стали. Все, что было и чего не было, припомнили. Тогда ведь вышло специальное письмо ЦК о борьбе с проявлениями культа личности на местах, вот меня под этот культ и пытались подверстать. Почему это, мол, Калашников на территорию завода на машине въезжает? Не может, как простые работяги, через проходную на своих двоих пройти? Тогда личные автомобили в диковинку были, а я за Сталинскую премию «Победу» купил… И началось: почему Калашников то да почему Калашников это? А народу нравится, когда популярную личность кусают. И в газетах пропечатали, будто хуже меня человека на белом свете нет: и чужие изобретения приписывает, и других конструкторов под себя подминает… Очень тяжело я переживал этот период, пока все не успокоилось. В любом случае я понял, что за все надо платить. Мне никогда ничего даром не давалось. Никогда и ничего! Но я не жалуюсь, нет! Иногда ваши коллеги журналисты пытаются показать меня одиноким, брошенным, несчастным. Это очень обижает моих детей, внуков, правнуков. У меня нормальная семья, хотя, надо признаться, воспитатель я никудышный -- времени на близких всегда не хватало. Сегодня вроде бы стал посвободнее, но, с другой стороны, дети давно уже выросли, во мне не так нуждаются…
-- Знаю, что вы, Михаил Тимофеевич, намереваетесь все свое имущество завещать городу, и это желание встречает, скажем мягко, недопонимание части вашей родни.
-- Ну и что? Будет так, как я решил. Мне ничего не жалко. Я человек строгих принципов, не намерен их нарушать ни ради родни, ни ради начальства или каких-нибудь знаменитостей. Припоминаю, как в Ижевск приехал Геннадий Хазанов и захотел со мной встретиться. А я видел по телевизору выступление, когда Хазанов изображал Леонида Брежнева и безобразно передразнивал дикцию умершего генсека. Смеяться над физическим недостатком? Я отказался принимать Хазанова, хотя меня очень просили об этом. Нет, я человек прямой, всегда в глаза говорю, что думаю.
-- Тогда и ответьте прямо: неужели вам, Михаил Тимофеевич, нравится, как сейчас на вашем имени деньги зарабатывают?
-- Да, этим стали злоупотреблять, согласен. Я получаю массу самых разных коммерческих предложений. Ко всем отношусь крайне осторожно. Много развелось желающих к любой ерунде присобачить марку «Калашников». Кому такое понравится? Но что я один могу? У меня ведь ни адвоката, ни консультанта… Хорошо, если спросят мое согласие, а то ведь могут и тайком все состряпать. Вот, например, водка «Калашников». Я страшно отказывался. Хватит обвинений, что из моего оружия людей убивают, а теперь, значит, вокруг станут говорить, что Калашников нашел новый способ народ губить -- спаивает его. Словом, упирался изо всех сил. Но руководители Удмуртии уговорили меня, убедив, что водка будет высокого качества, а деньги от ее продажи пойдут в республиканский бюджет, послужат людям. Пришлось соглашаться, а куда деваться?
-- Но вам хоть процент от реализации платят?
-- Думаете, мне от этой водки большая выгода? Который год дачу пытаюсь достроить -- столько лет проработал, а на дачу так и не накопил!
-- А оружейный магазин «Михаил Калашников» доход приносит?
-- Это не мой магазин. Его внук с какими-то жуликами организовал. Я был категорически против. Никто ведь не поверит, что магазин двадцатилетний сосунок держит, будут думать, что это я наживаюсь. Всем не объяснишь, что внук носит мое имя, и поэтому нет юридических оснований запрещать ему называть магазин так, как он захотел… Дельцы, которые внука облапошили, ко мне сначала подбирались, но я послал их подальше, объяснил, что не подхожу для такой афиши. Тогда они Мишу в оборот взяли. Это больная тема. Считаю, мои родственники не имеют морального права торговать оружием. Я даже официально обращался в органы, но мне ответили, что Михаил российских законов не нарушает.
-- Но ведь можно разобраться по-семейному, по-человечески.
-- По-человечески я сказал внуку: зачем ты наше имя порочишь? Заработай славу сам и распоряжайся тогда ею, как заблагорассудится, а за мой счет зачем живешь? Но это пустые разговоры: Михаил из нового поколения. У молодых людей свое представление о морали, нам, старикам, этого не понять… На грустной ноте разговор заканчиваем? А что делать, если такая жизнь? Но, повторяю, я не жалуюсь, не жалуюсь…