В детстве, сразу после войны, я прочел только что напечатанную поэму Маргариты Алигер «Твоя победа» -- о жизни страны во время Великой Отечественной войны. Поэма была полна раздумий. Иногда горьких. Вскользь, а иначе было невозможно, там было сказано о тридцать седьмом годе, об антисемитизме, о личности художника в обществе, о добре и зле. Поэма для того времени была революционной.
Мне запомнилось одно выражение, почти формула, из той поэмы. Впрочем, может быть, Алигер лишь перефразировала древних: «Жизнь прожить -- не поле перейти».
На разных этапах жизни я мысленно убеждался в справедливости этой объемной формулы: действительно, чтобы прожить жизнь, требуется немало сил, душевной энергии, выдержки, воли, многие человеческие качества, которые необходимо воспитать в себе. И одно из важнейших -- МУЖЕСТВО. Воспитание мужества по отношению к различного рода препятствиям, ловушкам, преградам, что расставляет перед каждым из нас жизненное пространство.
МУЖЕСТВО выстоять при неблагоприятных для тебя обстоятельствах. МУЖЕСТВО трезво оценить себя, свои возможности, свои поступки -- это подчас труднее всего. МУЖЕСТВО не склониться перед силой и сохранить человеческое достоинство, не прогнуться, не стелиться (»Чего изволите?») перед власть предержащими, мужественно отстаивать свои убеждения и платить высокую за это цену. В конечном счете, МУЖЕСТВО оставаться человеком: «Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет». Вещие эти слова Анны Ахматовой каждый может отнести к себе в годину Икс. А она обязательно настигнет или уже настигла каждого из нас.
Людям театра мужество необходимо, может быть, даже в большей мере, чем представителям иных профессий, ибо «театр строится на растоптанных самолюбиях» -- истинный театр. МУЖЕСТВО пережить неудачу, сознаться в том, что ты был не готов к роли, МУЖЕСТВО пережить чужой успех, воспринять его естественно. МУЖЕСТВО -- чтобы не погрязнуть в лавине внутритеатральных конфликтов. И, конечно, МУЖЕСТВО признаться самому себе, что ты чего-то еще не можешь в профессии. ЕЩЕ. УЖЕ… И побороть в связи с этим внутреннее отчаяние…
В сороковом году, перед самой войной, Владимир Иванович Немирович-Данченко поставил один из лучших своих спектаклей -- «Три сестры» А. Чехова. На роль Вершинина был назначен один из лучших, без преувеличения, великих артистов МХАТа Василий Иванович Качалов. Он играл эту роль еще в той, первой мхатовской постановке «Трех сестер», вместе с К. С. Станиславским. Он наизусть знал весь чеховский текст, и он был МАСТЕР. И все было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство. Качалову в то время было около шестидесяти. Может, чуть меньше. Может, чуть больше.
За две недели до премьеры Вл. И. Немирович-Данченко, тот, кто прошел с артистом весь путь в Художественном театре за сорок лет, снял его с роли Вершинина и отдал роли более молодому Михаилу Болдуману.
Конечно, это была драма. Может быть, трагедия. Только люди театра могут представить, понять, какой океан противоречивых чувств испытывал в тот период Качалов. Об этом можно написать отдельное исследование. Безусловно, он переживал трудные дни. Для себя, возможно, апокалиптические. И тем не менее…
Вот свидетельство Фаины Григорьевны Раневской, которая была близким другом семьи Качаловых: «Он служил мне примером в своем благородстве. Я присутствовала однажды при том, как Василий Иванович, вернувшись из театра домой, на вопрос Н. Литовцевой (жена В. И. Качалова, актриса и режиссер МХАТа), как прошла репетиция «Трех сестер», где он должен был играть Вершинина, ответил: «Немирович снял меня с роли и передал ее Болдуману. Владимир Иванович поступил правильно. Болдуман много меня моложе, в него можно влюбиться, а в меня уже нельзя». Он говорил, что нисколько не обижен, что он приветствует это верное решение режиссера. И все повторял, что Немирович умно поступил по отношению к спектаклю, к пьесе, к Чехову. А я представила себе, сколько злобы, ненависти встретило бы подобное решение у другого актера… Писались бы заявления об уходе из театра, жалобы по инстанциям. Я была свидетельницей подобного».
Мне кажется, поведение Качалова -- пример подлинной актерской интеллигентности. И факт этот требует более подробного рассмотрения.
Каково было решиться на такой поступок Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко, который вместе с Качаловым прошел весь путь создания и мужания Художественного театра? Качалов играл во многих замечательных спектаклях Владимира Ивановича, начиная со «Снегурочки» и «Горя от ума», далее -- в исторических постановках по Достоевскому, заканчивая «Воскресением» и «Врагами», где Василий Иванович блистательно сыграл Захара Бардина.
И… так ударить Качалова. Снять с роли перед премьерой после почти года репетиций. Безусловно, он сочувствовал Качалову. Безусловно, сопереживал. Ведь не мог же он не понимать глубины раны, что наносил своему товарищу по театру. И все-таки снял. Во имя искусства. Не пошел на компромисс, хотя сам неоднократно заявлял, что театр -- сплошной компромисс. Значит, этот компромисс выходил за рамки дозволенного в искусстве, был ниже той принятой театром ватерлинии, того компромисса, на который мог пойти один из создателей Художественного театра.
Да! Для этого требовалось великое МУЖЕСТВО художника.
Не меньше мужества потребовалось и Качалову, чтобы достойно, интеллигентно пережить этот удар, заставить себя публично заявить, что Немирович прав. Хотя, кто знает, что творилось в его душе, как он переживал это страшное для каждого артиста словечко «ПОЗДНО», что подстерегает в свой час каждого, кто поднимается на театральные подмостки? Он не пошел жаловаться на режиссера министру, не писал письма в партком, не поднимал общественность на борьбу с режиссером, не пытался выживать его из театра. Словом, он не сделал ничего такого, что делали, и не раз, артисты иных поколений, в иных театрах в советское время. Качалов не позволил темным силам своей души восторжествовать, -- и в этом, на мой взгляд, великое МУЖЕСТВО великого артиста Качалова.
Немало комментариев можно добавить к словам Фаины Григорьевны Раневской. Немало и я повидал артистов в подобных ситуациях, когда злость и отчаяние застилают глаза, и интеллигентный артист вдруг, в одно мгновение превращается в бешеного носорога, готового уничтожить спектакль, который может состояться без него, и режиссера, осмелившегося им пренебречь…
Задумаемся над случившимся. Посочувствуем Качалову. Поучимся у него, как укрощать свое самолюбие, свое «я». И хотя «ум всегда в дураках у сердца», в данном случае разум, великая интеллигентность, постижение вечного, нетленного в искусстве возобладали.
Мне кажется, случай этот, пример этот надо рассказывать всем тем молодым людям, что так безоглядно рвутся в театральный институт, всем студентам, на каждом курсе -- на первом, втором, на четвертом, чтобы не были они Иванами, не помнящими родства, чтобы они знали, как коварна профессия, которую избрали, и ЧТО может подстерегать их в недалеком и далеком будущем, если они накрепко свяжут свою судьбу с театром.
Сказать им, вот, мол, как бывает! И вот как пережил это свалившееся на него несчастье -- а это действительно несчастье, -- первый артист театра. И вас всех в свой час не минет чаша сия. Во-первых, вы должны это знать. Во-вторых, спросим самих себя, задумаемся: а у нас бы нашлись силы -- душевные силы ТАК отреагировать. ТАК себя повести. Человечески, нравственно быть готовым к этому.
Не менее драматичен и другой эпизод из жизни МХАТа, когда перед самой революцией тот же Немирович снял с роли Ростанева в спектакле «Село Степанчиково» по Ф. М. Достоевскому самого К. С. Станиславского.
История эта, после которой Константин Сергеевич больше никогда не вышел на сцену родного театра в качестве актера, заставляет о многом задуматься. И, прежде всего, о жертвенности настоящего художника театра, о служении АРТИСТА ВРЕМЕНИ. Хотя кто знает, какие бури бушевали в душе Константина Сергеевича в те дни, в те месяцы.
Эти два примера объединяет одна особенность, ныне постепенно утрачиваемая. И Качалов, и Станиславский дорожили театром -- театром-домом -- делом своей жизни. У Качалова, у Станиславского были творческие критерии, они понимали то главенствующее, что стояло за поступками режиссера, -- забота о деле, об ансамбле. Они еще раз доказали своим восприятием глубоко ранившего их решения режиссера, что цель творчества -- самоотдача.
Примеры эти говорят еще и о том, что от неудачи на театре никто не застрахован, что она входит как составляющая в профессию, а вот отношение к ней, умение достойно ее принять, пережить -- это уже на совести личности.
И в том, и в другом случае было продемонстрировано МУЖЕСТВО ухода, МУЖЕСТВО прощания с чем-то на театре, что никогда не вернется, МУЖЕСТВО смирения перед ВРЕМЕНЕМ.
В который раз вспоминаю я грустную, вещую фразу Константина Сергеевича о растоптанных театральных самолюбиях и понимаю, что по большому счету в этом нет ничьей злой воли. Просто артист, как и режиссер, -- профессия риска.
А вот еще пример, невольным свидетелем которого я стал.
Народный артист Советского Союза Юрий Сергеевич Лавров. Без малого тридцать отдал он Театру имени Леси Украинки. Здесь родились замечательные его художественные творения: и Рощин из «Хождения по мукам», и князь Абрезков из «Живого трупа», Риварес, потом Монтанелли из «Овода», и Филипп из «Дон Карлоса» Шиллера. Да всех не перечислишь!
Ему минуло шестьдесят лет, и он ушел из театра сам. Перестал выходить на сцену. Его никто не гнал, наоборот, его уговаривали остаться.
Редкий поступок! Редкое МУЖЕСТВО! Он ощущал, что играть так, как раньше, отдавая всего себя, у него уже нет сил, а притворяться, подделываться считал ниже своего достоинства. Он так мне об этом и сказал позже, в семьдесят втором году, когда я предложил ему сыграть Кнурова, роль, как будто специально созданную для Лаврова. Еще один урок для молодых.
Еще один повод задуматься о профессии.
Ах, как разнообразны проявления театрального мужества! Артист играет главные роли. Играет из сезона в сезон. Становится мастером. И вдруг -- одна роль без ниточки, другая, потом сезон или два -- вовсе без работы, потом -- роль с одной фразой.
Такова была судьба на театре выдающейся драматической актрисы Зинаиды Максимовны Шарко, в театре, которым руководил Г. А. Товстоногов -- режиссер, боготворимый ею. Она играла много и успешно, но были периоды, годы, когда она не играла ничего, или всего-то за год -- няньку в «Дяде Ване» А. Чехова или женщину с одной фразой в «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского. Но все равно каждая роль, пусть самая маленькая, была для Шарко подарком судьбы. Она относилась к этим эпизодам не просто профессионально -- трепетно…
Это особого рода МУЖЕСТВО. Мужество будней актерской профессии, которое обретают далеко не все.
Иногда охватывает такая грусть, оттого что целые поколения артистов, и в высшей степени одаренных, теряют в себе что-то очень важное, творческое, тратя себя в борьбе за власть в театре. Им кажется, что стоит им самим начать распределять роли, и все сразу случится -- придут успех, премии, слава. В чем-то они испепеляют душу в этой изнурительной борьбе с режиссурой и между собой.
Мне кажется, мужество обретают те, кто понимает быстротечность и необратимость ВРЕМЕНИ. Кто может соразмерить себя со своим временем, кто понимает, как неизбежны превратности времени.
Может, это покажется странным, но одна из составляющих МУЖЕСТВА -- чувство юмора. У каждого из нас есть свои маяки в жизни, те, к которым тянутся, те, с которых хотелось бы брать пример. Для меня такой маяк Антон Павлович Чехов. Мне кажется, и в жизни, и в творчестве его отличало беспримерное мужество. Он завещал нам -- каждому -- достойно нести свой крест, веровать, никогда, ни при каких обстоятельствах, не преступать невидимую черту порядочности.
Кто-то проницательно заметил, что основной герой чеховских произведений -- беспощадно уходящее время. Для людей театра их жизнь в искусстве -- тоже беспощадно уходящее время. И необходимо немалое МУЖЕСТВО, чтобы, прежде всего, понять это движение и научиться мириться с этим беспощадно уходящим, бегущим, летящим временем, когда уходят годы, и ты уже биологически не можешь сыграть на сцене то, что мог вчера, несмотря на все твое мастерство.
Когда мастерство вдруг оказывается мастерством прошлого времени, вчерашним, архаичным, и, чтобы сегодня задеть зрителя, необходимо открывать нечто новое и в душе, и в профессии.
МУЖЕСТВО стремительно уходящих актерских мгновений, минут, часов, лет!..
МУЖЕСТВО в постижении страшненького словечка ПОЗДНО.
Когда я задумываюсь о феномене мужества людей театра, я вспоминаю одну то ли притчу, то ли легенду, то ли быль. Однажды на прием к врачу пришел смертельно опустошенный человек и сказал, что он бесконечно устал, и ничто в окружающем мире его не радует, и у него нет сил жить. Он просил о помощи. После осмотра оказалось, что физически человек этот совершенно здоров, ему нужны лишь положительные эмоции, и доктор посоветовал ему пойти в городской цирк, где выступал замечательный жизнерадостный клоун, который мог рассмешить даже мертвого. В нем столько жизненной энергии, оптимизма. И доктор был уверен, что это посещение цирка может помочь больному. Больной грустно улыбнулся: «Доктор! Этот клоун -- я».
Очевидно, и в этом заключается МУЖЕСТВО людей искусства, людей театра -- эмоционально заражать зрителей, когда на душе кошки скребут.
«Facty i kommentarii «. 19 февраля 2000. Культура