Вы когда-нибудь имели дело с назойливой мухой? С той, что не дает сосредоточиться, жужжит и жужжит над ухом, ничего, кроме раздражения, не вызывая. Иногда она кружит около вас минут двадцать--тридцать, и прогнать ее нет никакой возможности. А то еще не просто жужжит, противно присвистывая, а еще и усаживается вам на руку, на нос, на лоб, но прихлопнуть ее никак не удается, потому что она, как правило, стремительно увертывается от удара и снова не дает сосредоточиться… Картина не из приятных.
В последнее время меня не покидает ощущение, что эта самая назойливая муха очень похожа на меня. Может быть, вы не поверите, но временами я просто ощущаю себя такой назойливой мухой.
Согласитесь, неловко походить на муху, даже как-то обидно, и чувствуешь себя не в своей тарелке. Мне не нравится сравнение с мухой, я не хочу походить на муху. Но жизнь поворачивается так, что это мало приятное ощущение возникает снова и снова.
Такой назойливой мухой ощущаю я себя, когда звоню самым разным начальникам по самым разным телефонам, чтобы напроситься на прием, встретиться, да просто поставить в известность о самых разных наших нешуточных театральных бедах, попросить о помощи.
Иногда звонишь после очередного стресса, когда снова, в который раз, кто-то из ВЛАСТИ отмахнулся от культуры, чтобы сказать простые слова о том, что с поддержкой у нас духовной культуры, именно духовной, а не эстрады, далеко не все гладко, чтобы еще раз напомнить, что нравственное здоровье общества напрямую связано с уровнем культуры, что скупой платит дважды, а то и трижды, что если мы сегодня не будем заботиться о духовном здоровье наших детей, подростков, юношей, то завтра получим черствое, инертное, тупое в эмоциональном смысле этого понятия поколение. Звоню не по личному вопросу, не с личной просьбой. Я не проситель. Мне кажется, я полноправный участник диалога, наравне с тем, кому звоню. Но…
Меня не соединяют. Раз! Другой! Третий! Я опять звоню. Но дозвониться порой до начальственных чиновников трудно, почти невозможно. Скорее Днепр потечет на север, скорее снег выпадет в июле, чем тебя соединят. Не всегда, но почти. И здесь на первый план выступает ее величество секретарша. О ней, о секретарше, можно написать поэму, роман, эссе, наконец. О модуляциях ее голоса, о его тембре, о вздохах, о многозначительном молчании. Это все перед отказом, потому что отказ будет непременно, потому что она ни за что не соединит.
Но как вежливо! Как доброжелательно! В первый раз она ласково объяснит, что ее начальник на важном совещании, что закончится оно через час--полтора или после обеда, или в пять, и если тогда у меня будет время, то она с радостью… У меня, конечно, находится время через час, полтора, в пять часов, но вот незадача -- он еще не вернулся, и лучше всего позвонить завтра. Когда? -- Утром. Нет, лучше днем, а еще лучше после двух, вот тогда он точно будет на месте. Звоню в два. Тут голос секретарши становится уже тусклым: его вызвали… Куда?.. О, его «три дома на вечер зовут», то есть туда его могут вызвать и сюда… Одним словом, через два дня точно… Потом он в Верховной Раде, потом он принимает делегацию, потом он уехал в командировку… Далее голос деревенеет, и я действительно начинаю ощущать себя назойливой мухой, что жужжит, жужжит…
То, что многие начальники нынче не берут телефонную трубку, всячески уклоняются от общения со всеми теми людьми, в которых они не особо заинтересованы, становится знамением времени. И что уж говорить об обычной телефонной связи, когда связь ограниченную в какой-то мере, правительственную -- я имею в виду «десятку», то есть АТС, в которой четыре цифры, -- практически, за редким исключением, ни один руководитель, сам, трубки не поднимает. Вместо него -- современный робот, секретарша, реже помощник, цель и сквозное действие которых -- всячески оберегать своего патрона от всевозможных звонков, то есть не мешать ему работать…
Парадокс заключается в том, что преимущественно деятельность чиновника прежде всего и состоит в том, чтобы общаться с людьми, выслушивать их, получать самую разнообразную информацию.
Сознательно ограничивая круг тех, с кем они общаются, начальники, может быть, сами того не замечая, подпадают под характеристику В. И. Ленина о декабристах: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». Только в отличие от декабристов, которые, как известно из той же цитаты, «разбудили Герцена», они, чиновники эти, никого не разбудят.
«Кроме цепей крепостных люди придумали много иных… » Вещие эти слова Николая Алексеевича Некрасова приходят мне на ум, когда вспоминаешь свое состояние, после того, как тебя в десятый раз отфутболят -- а другого слова я не подберу. Какая-то холодная, угнетающая тоска накатывает на тебя, возникает ощущение безысходности, бессмысленности любых забот о судьбе театра, его людях, да и о судьбе нашей многострадальной культуры. Ты сидишь некоторое время с телефонной трубкой в руках в некотором оцепенении. Затем срабатывает чеховское -- «Надо жить! Надо жить… » Ты кладешь трубку и… продолжаешь жить.
Ах, как разнообразны методы, которые используют верные стражи начальственных телефонов. Один такой помощник очень вежливо меня выслушал и убедил в том, что его начальник непременно откликнется. «Может быть, вам перезвонить?» -- спросил я. «Зачем? -- ласково ответил собеседник. -- Мы вас найдем… » Они «находили» меня четыре месяца. Я не выдержал, позвонил и заявил что-то вроде того, что к президенту легче дозвониться… Ну, говорил я на повышенных тонах… После этого прошла неделя, и начальник откликнулся, хотя наш разговор был абсолютно безрезультатным. Он палец о палец не ударил, чтобы помочь театру.
Другой страж после моего … надцатого звонка заявил, что звонить вообще бессмысленно, так как его патрон (цитирую): «Иван Иваныч (назовем так руководителя) постоянно контролирует ситуацию» (в культуре, надо понимать). Поэтому ничего нового я ему сообщить не могу, а, стало быть, вопрос об общении автоматически отпадает. Действительно, зачем тревожиться, звонить, если он контролирует…
Бывают случаи анекдотические. Один начальник вместе с семьей побывал у нас в театре. Так случилось, что я его не встречал и не сопровождал -- был занят. В буфете он забыл одну вещь, ему принадлежащую, и когда мне ее принесли, я безошибочно определил, кто ее хозяин. Звоню все по той же «десятке», чтобы передать ему его же предмет. В ответ -- холодное и такое знакомое: «Нет… занят… » После третьего звонка и заверений, что очень нужен, страж -- милая девушка -- советует перезвонить по мобильному, и, представьте, дает номер мобильного телефона. Звоню по мобильному, кто-то заявляет, что хозяин мобильного только что отправился в свой кабинет и звонить надо туда. Выжидаю какое-то время, звоню снова в кабинет, в ответ легкий смешок: «Нет, нет, он не приходил, и когда придет, неизвестно».
Предмет этот до сих пор находится у меня в кабинете, как напоминание о неистребимом чиновничьем равнодушии.
А то еще замечательный ответ: «Он на встрече». Он на встрече и после первого звонка, и после пятого, и после десятого. Создается впечатление, что встреча эта никогда не кончается.
Вы бы слышали, как важно произносятся эти слова: «На встрече». Благоговейная важность! Или -- «У него люди».
Вспоминается классический тип секретарши из «Театрального романа» М. Булгакова -- незабвенной Торопецкой, которая, успевая делать десять дел одновременно, чистосердечно признавалась герою в том, что он надоел ей с вопросами, что из-за него она «не тому нахамила».
О, теперь секретарши больше вышколены. И нервы у них покрепче. Они отфутболят виртуозно, бесчувственно изящно. Они не взорвутся. Они не нахамят. Но лучше бы нахамили. Было бы человечней.
Ах, какой это занимательный театр -- разговоры с секретарями, -- смешной и трагичный одновременно. Здесь сплетены все жанры -- от водевиля и фарса до драмы. Но этот театр, представьте себе, в отличие от театра в обычном понимании этого слова, всегда предельно эмоционален.
Общение с секретарями и помощниками -- это тоже разновидность ТЕАТРА ВРЕМЕН постперестроечной эпохи, театра, где персонажи проявляют океан изворотливости, гибкости. Они зачастую мистифицируют, то есть сознательно вводят в заблуждение в лучших традициях Оскара Уайльда. Только вопрос: во имя чего?..
Легион секретарей! Легион помощников, самых разных, -- интересно, что испытывают они, постоянно отказывая в общении тем, кто звонит, часто сознательно обманывая, вводя в заблуждение… Может, им тоже больно. Может быть, их даже мучит совесть, и они сопереживают тем, кому отказывают?.. Узнать бы!.. Спросить бы!.. Или они все-таки равнодушно отмахиваются от назойливой мухи, восседая с девяти до шести, с перерывом на обед, на своем таком маленьком, но таком всесильном троне.
Мне почему-то кажется, что если бы те, кому я так и не могу дозвониться, узнали бы, в каких реальных условиях живет и выживает нынче театральное искусство, то самое, которое, по точному выражению выдающегося мыслителя нашего столетия Томаса Манна, «превращает толпу в народ», если бы они узнали, что Министерство финансов практически поставило нас на колени, отнеся к коду 1399, где не защищена отдельной строкой даже заработная плата, что полностью игнорируется и не выполняется тем же Министерством финансов, как будто его и не было, известный октябрьский 1998 года Указ Президента Украины Леонида Даниловича Кучмы о финансировании Национальных учреждений культуры в полном объеме, то они что-то сделали бы, повлияли бы, но, увы, дозвониться невозможно…
Так проходят дни, недели, месяцы… И в один далеко не прекрасный день начинает казаться, что назойливая муха уже вовсе не я, а вся наша многострадальная культура, что тщетно стремится рассказать, заявить, прокричать о своем бедственном положении, что-то разъяснить, в надежде, что поймут, помогут. А от нее все отмахиваются и отмахиваются, как от назойливой мухи.
Как в реальности далек современный телефон от того детского стишка о том, что он удивительно устроен, что он поможет услышать собеседника «в любое время дня… »
Снова вспоминаю своего учителя, Георгия Александровича Товстоногова. При всей своей разнообразной занятости он снимал трубку. И когда мы были студентами, и позже, когда мы разъехались по разным городам и весям. Он был в театре утром, днем и вечером -- в серовато-зеленоватом здании БДТ, в доме номер шестьдесят пять на Фонтанке в Ленинграде, и всегда откликался… Но… он не был чиновником.
Заметки эти вызваны к жизни реалиями нашей действительности. Без сомнения, они весьма субъективны. Безусловно, на разных этажах власти они касаются не всех. Далеко не всех. Но все же… Все же… Все же…
Ведь для того чтобы театр наш хоть как-то дышал, нужно решать каждый день сотни вопросов, больных, необходимых. Кому-то они могут показаться мелкими, но от них зависит наша жизнь в театре, в консерватории, в театральном институте. В ответ на другом конце провода -- тишина. Тишина не потому, что тебе отказали, а потому, что не выслушали, то есть отказались выслушать. И никакими высокими государственными интересами не оправдать эту телефонную пустыню, телефонное молчание, это пусть не всегда сознательное, но такое активное стремление начальников отгородиться от вороха насущных проблем, чтобы не тревожили, не беспокоили, не напоминали.
Практически такая методика работы не что иное, как изощренная современная бюрократия. Именно об этом беспокоился Александр Исаевич Солженицын, когда сразу после развала Союза говорил о том, что первыми шагами новой власти должно быть ее постоянное стремление к максимальной доступности и открытости, и что истинную демократию не построить, если каждый не станет гражданином в самом высоком и самом простом значении этого слова. Лично мне трудно назвать гражданами тех руководителей, что сознательно уклоняются от общения с людьми.
Религиозная формула «Отнесись к другим, как к самому себе», по моим наблюдениям, многими нашими руководителями сегодня как-то забывается. Если бы силой своего воображения хотя бы на миг они представили, что впоследствии, лишившись кресла, им тоже придется вот так же безответно дозваниваться, и если для них этот будущий разговор по телефону стал бы насущной жизненной необходимостью, интересно, как бы они сегодня поступали?.. Так же? Не знаю… Не уверен…
Мне кажется, каждому вновь назначенному или избранному руководителю время от времени стоит вспоминать мудрость, пришедшую к нам из глубины веков, о том, что ПУТЬ К ПОРАЖЕНИЮ НАЧИНАЕТСЯ В ЧАС ТРИУМФА. Во многом это предостережение относится и к умению общаться с людьми, умению услышать. Но, не общаясь, как услышать?..
Отсутствие общения, разговора между Властью и людьми, просто людьми страны, не такая уж безобидная вещь. Оно ведет, во-первых, к разочарованию людей во Власти и, во-вторых, к опасному неведению Власти о том, что происходит в жизни страны на самом деле.
P. S. Из глубины веков дошла до нас нехитрая и страшная формула: Homo homini lupus est. Человек человеку волк. В Кодексе строителя коммунизма было записано совсем иное: «Человек человеку друг, товарищ и брат». Хорошая гуманистическая идея, но, увы, оставшаяся на бумаге, как и нежизненные красивые лозунги той эпохи.
На заре века русский писатель А. Ремизов пришел к иной формуле: «Человек + человек = бревно». И вот когда в десятый, в двадцатый раз ты не можешь дозвониться, и дело страдает и гибнет, я поневоле начинаю убеждаться в справедливости, хотя бы для чиновников, этой ремизовской формулы, потому что в основе ее -- мысль об оглушающем равнодушии человека к человеку.
«Facty i kommentarii «. 4 марта 2000. Культура