По праздничной улице шел молодой человек, Улыбка-загадка в глазах его бархатных тлела, -- Постой! Ну, куда ты стремишь молодое астральное тело? -- И он на ходу мне ответил: «А в будущий век». -- Постой, -- я опять повторил, -- но за дальней грядой Ты вспомнишь меня? Ты вздохнешь ли, меня вспоминая? -- Плечами пожав, он смущенно ответил: «Не знаю». Пропал за углом. Я махнул на прощанье рукой.
В самом деле, век ушел. И молодым -- жить и творить за порогом рубежа века, даже тысячелетия. Какими они будут в нашем возрасте? Что отдадут и что возьмут от жизни? Что возьмут от искусства, а что отдадут ему?.. Дело даже не в том, вспомнят ли они нас.
Верна тургеневская фраза: «Следы человеческой жизни глохнут очень быстро». Люди уходят, след их стремительно тает в бесконечности движущегося времени.
Ушел Стрелер. Ушли Эфрос, Товстоногов, Смоктуновский, Евстигнеев, Леонов… Будут ли помнить о них молодые? Их имена и свершения?
С каким багажом отправятся молодые в путь? С одной стороны, они начитаны, немало знают -- и что без прошлого нет будущего, и что, «отправляясь из прекрасных юношеских лет в суровое ожесточающее будущее», нужно взять все душевные движения. И хорошо бы их не растерять по дороге, чтобы потом не поднимать. Они знают и многое другое. Но у большинства знание это -- не у всех, но у большинства, -- какое-то книжное, абстрактное: кто-то когда-то сказал… И лежит оно, это знание, на какой-то дальней полочке сознания и часто оказывается невостребованным…
Их порывы, стремления в области профессии нередко существуют на уровне слов. На словах они одержимы, хотят быть артистами, не мыслят своей жизни без театра, а в сущности… Они часто не удовлетворены тем, что они делают в театре, им кажется, что они могут сделать больше, и, тем не менее, ничем, кроме пассивного ожидания, этого не доказывают. Они просто ЖДУТ ролей, вместо того чтобы, объединившись, что-то делать самим, репетировать, а потом показать -- товарищам, режиссерам, руководству театра.
Помню, в пору своей юности, в Москве, в Театре имени Станиславского, ведущие артисты, активно занятые в репертуаре, объединившись, сами, после спектаклей, после вечерних репетиций, самостоятельно репетировали «Доктора Штокмана» Г. Ибсена. И кто? Г. Бурков, Л. Сатановский, А. Филозов, В. Бочкарев, Л. Полякова. Е. Никищихина плакала, что ее не взяли, -- ей там не было роли. Они срепетировали спектакль, показали Б. А. Львову-Анохину, он тогда этим театром руководил. Подключился художник Д. Боровский. Спектакль был поставлен в план театра. Он вышел и был в репертуаре.
Артистам этим было ИНТЕРЕСНО репетировать, интересно постоянно находиться в состоянии поиска. Причем в жизни никакой особой дружбы между ними -- я свидетельствую как очевидец -- не было. Просто они знали, что нужны друг другу, чтобы состояться, чтобы постичь нечто новое в профессии.
Нынче из молодых «ленивы и нелюбопытны» не все, но, к сожалению, многие. Болтать о высоком искусстве или жаловаться на свою загубленную режиссурой в театре жизнь -- это пожалуйста, это сколько угодно. А вот чтобы приложить руки и голову, да еще и каждый день, да еще и преодолевая себя, борясь с собственной ленью, инерцией, благодушием, -- не выходит…
Между тем существует азбучная истина: чтобы состояться, артист должен постоянно находиться в ТВОРЧЕСКОЙ ФОРМЕ и ПРЕДЛАГАТЬ себя. А как еще поддерживать эту форму, если не ежедневными репетициями, ежедневным тренингом?
Снова-таки проблема из проблем, потому что многие молодые знают основы тренинга, даже не отрицают, что он нужен, но организовать себя, заниматься им каждый день -- увольте. И сколько ни приводи примеров -- не действует. Взять хотя бы того же Роберта де Ниро, который и в Москве, будучи председателем жюри Московского международного кинофестиваля, каждый день час пятнадцать занимался актерским тренингом, потому что, по его же собственным словам, не позанимавшись неделю, он чувствует себя неуютно перед камерой.
Примеры из писательского труда -- «Ни дня без строчки… ». Из жизни выдающихся артистов балета -- каждый день, как минимум, час у станка… Эти примеры, к сожалению, ничему не учат. Между тем и у драматического артиста, не только у балетного, техника должна быть доведена до автоматизма. Тогда он может легко и свободно находить в СЕБЕ черты ЕГО, воплощать в жизнь предложения режиссера, да попросту творить свободно, когда тебя не тянут на дно гири косноязычия, вялого, инертного тела, неразработанных, тусклых, инертных душевных движений…
Да, сейчас БДТ по преимуществу мертвый театр. Об этом больно говорить, но это так. Актерское руководство до добра, как правило, не доводит, будь ты, как актер, хоть семи пядей во лбу. Но ведь при Георгии Александровиче Товстоногове на репетициях в зрительном зале сидела вся труппа, да и в верхнем репетиционном зале -- тоже. И ведь не по принуждению. Поколение актеров БДТ, которое состоялось, мыслило, соображало, соотносило то, что они сами делают, с тем, что они видят у других. Сидя на репетиции коллег по театру, они готовились к репетиции своей, завтрашней.
Я очень хорошо помню, что ТОГДА в зале сидели и Доронина, и Басилашвили, и даже Стржельчик -- он был старше их, был уже опытным, сложившимся артистом, но ему необходимо было переучиться, понять сущность товстоноговского метода, а иначе -- уходи из театра. И он переучивался. И когда, после долгого и мучительного перерыва, актер получил роль Цыганова в «Варварах», он был готов. Ведь Товстоногов до этого продержал Стржельчика без новых ролей больше двух сезонов. Ему было о чем задуматься.
Впрочем, убедить молодых посещать репетиции своих товарищей и даже просто очень интересных режиссеров приказами или увещеваниями невозможно. Пока они -- редкие из них -- не поймут сами, на практике, что это им может помочь, что постижение душевных движений, поступков, актерских и режиссерских решений, вдруг возникающих прекрасных подробностей на репетиции товарищей может их самих толкнуть на новые и неожиданные поступки. И тогда возникнет качественно иное состояние самочувствия в роли.
Режиссеру гораздо сложнее, когда на его репетициях сидят посторонние. Это далеко не всегда положительный раздражитель и для тех, кто трудится на площадке. Но для театра, для труппы, для общего творческого климата в коллективе, для уровня самообразования актерского такое присутствие посторонних целебно. Но что толку взывать?!
Или взять хотя бы такую важнейшую проблему профессии актера, как смысл текста, четкость текста и верность тексту. Но сначала о смысле. Выдающийся русский артист Юрий Владимирович Толубеев на наш студенческий вопрос «Как вы работаете над ролью?» отвечал кратко: «Переписываю роль». Мы недоумевали: и все?.. А дальше?.. -- «Снова переписываю роль». -- А потом? -- «Еще раз переписываю».
Стоит вдуматься в это признание. На разных этапах овладения образом Толубеев занимался одним и тем же -- постижением СМЫСЛА текста. Ведь сказать фразу и выразить фразой мысль -- это далеко не одно и то же. Слова роли для артиста поначалу чужие, мысли не свои, и произносит он их почти всегда полуавтоматически, без углубленного постижения тех мотивов, эмоциональных поступков, которые родили этот текст. Мотивы эти бывают запрятаны, особенно если это классика, глубоко в пьесе, их не сразу разгадаешь. По мере разведки роли действием артист заново переосмысливает слова и открывает в подавляющем большинстве случаев нечто новое для себя, глубинное, действительно смысловое. Но можно от репетиции к репетиции просто тараторить слова.
Есть и проблема ЧЕТКОСТИ ТЕКСТА. То есть слово должно быть произнесено полетно, свободно, и в нем необходима та пушкинская легкость, в которой трудность преодолена. Для этого, особенно в темпераментных моментах роли, артист должен обладать определенной профессиональной техникой. Ну, тут уж увольте! Молодой актер пыжится, тужится, багровеет, из горла у него вырывается нечто подчас среднее между согласными и гласными звуками.
Необходимы ежедневная, порой даже мучительная гимнастика и тренинг всего организма, чтобы артист впоследствии на спектакле затрачивал минимум усилий для произнесения слов, а максимум -- для выражения своих душевных движений.
Есть еще и ВЕРНОСТЬ тексту, потому что в любой хорошей пьесе слово ОТОБРАНО, оно не случайно произносится. Реплика в подлинно высокой драматургии выстрадана автором, выношена им и единственно возможна. Настоящий драматург, как настоящий поэт, «изводит единого слова ради тысячи тонн словесной руды». Но артист с легкостью необыкновенной заменяет слово отобранное словом приблизительным, не ощущая при этом никакой разницы. Если бы переписать роль несколько раз и вдуматься…
Эта невидимая миру работа, работа впрок, между репетициями, кажется сегодня многим молодым артистам архитектурным излишеством.
Молодые быстро успокаиваются. Сыграют одну-две роли успешно и уже внутренне ощущают себя на вершине театрального Олимпа. И отныне дрейфуют в ожидании заглавной роли, и никакой другой. Меньшее -- уже пройденный этап. И без толку говорить, что они заблуждаются, без толку увлекать их эпизодом -- внутренне многие из них воспринимают эпизод после сыгранных заглавных ролей как личное оскорбление.
Понимание длительности пути в освоении профессии, даже не просто понимание, а физическое и интуитивное ощущение этой длительности, -- один из серьезных шагов в самовоспитании.
Иных подтачивает неудовлетворенность своим положением в театре. Они хотят получить ВСЕ и СРАЗУ, а если этого не происходит, или же у коллеги судьба с е г о д н я складывается удачливее, возникают конфликт и з л о с т ь, которая исподволь губит душу. Им невдомек, что путь в театре долгий, и, настроившись на него и честно его пройдя, они впоследствии могут сделаться куда более серьезными артистами, чем их ныне удачливые коллеги. Даже пример такого замечательного артиста нашего театра, Юрия Николаевича Мажуги, их не вдохновляет.
Последовательно я пишу все это, может быть, в первый раз, но говорю об этом часто. И… не убежден, что меня слышат. Кто-то, может, и услышит, и поймет… Но по внутреннему моему ощущению, то, что я пишу нынче, -- это все же одинокое слово. Буду счастлив, если ошибся. Как важно, чтобы ученики приняли на веру главное из того, что говорит им учитель, если они его уважают и видят реальные плоды его трудов. Мои призывы за долгие годы приняли на веру лишь единицы. Может быть, другие учителя удачливее.
А меня… Меня когда-то услышал на первом курсе Олег Исаев, а еще через четыре года Феликс Летичевский, и они стали АРТИСТАМИ. Хотя судьба Феликса сложилась трагически. В профессии он был прекрасен, а в жизни ему не хватило воли… Ах, Феликс, Феликс, как все сошлось в его последней роли, все накопленное за годы жизни в театре. Тогда, двадцать третьего июня девяносто шестого года, в «Тойбеле», он был уже МАСТЕР, свободно и легко чувствовал себя в пространстве роли. Он был невесом и заразителен. И вдохновенен. В его игре не было ни одной фальшивой ноты, ни одной приблизительной.
Но я буду несправедлив, если не скажу, что в свое время мне поверили и Олег Треповский, и Оля Кульчицкая, и Антон Мухарский, и Аня Наталушко, и Олег Роенко…
Любопытно, что и студенты пребывают сегодня в большинстве своем в русле этой самой инерции, некоего расслабления, неосознанного иждивенчества. Не все. Но многие. В том числе и биологически одаренные. Вроде они так стремились попасть в Театральный институт, горели, готовы были стены рушить на улице Ярославов Вал, сорок. А месяца через три -- уже увиливают от тренинга, кое-кого и батогом не выгонишь на площадку.
Сегодня отсидеться в кустах у жизни, будь то в институте или в театре, не так легко, как в былые времена, когда замечательно действовал трамвайный закон -- «Не высовывайся». Поразительно, как молодые любят откладывать все главное в профессии на завтра, убаюкивают себя: сегодня трудно, но вот завтра я начну, я возьмусь…
У китайцев есть хорошая пословица: «Единственное место, где нужно жить, -- здесь, единственное время, в котором нужно жить, -- сейчас». Но и эту мудрость они, молодые, вроде бы усвоили, а вот поди ж ты… О чем они думают?.. На что надеются? В свое время жизнь стукнет каждого по одаренному лбу, и добро бы веточкой легенькой, -- нет, дубинкой. В этом можно не сомневаться.
Если меня спросят, что главное для молодых, я отвечу: воспитать в себе вкус к ежедневному труду в профессии. «Живешь ярд за ярдом -- жизнь тяжела, живешь дюйм за дюймом -- жизнь хороша», -- говорят англичане. Так вот, дюйм за дюймом, и чтобы труд был не в тягость, а в охотку. Это, кстати, одно из основных качеств подлинного дарования, дарования творца, когда на пятый день репетиций или на десятый день занятий не становится скучно, когда ты с радостью открываешь для себя все новое и новое. Потому что если это не удается, то лучше уйти из театра и найти для себя что-то совсем иное. И тогда вы не столкнетесь с катастрофой в зрелости, когда уже поздно будет менять профессию.
Жизнь так драгоценна и так коротка. Так стоит ли ее тратить на неприятные ощущения? Может быть, вы найдете что-то другое и станете счастливее.
И третье… Быть всегда учеником. «Вы научили меня быть ответственным за каждый новый день и не бояться БЫТЬ ВСЕГДА УЧЕНИКОМ», -- писал выдающийся артист Борис Васильевич Щукин Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко.
Перечитываю и ловлю себя на мысли: зачем я все это пишу?.. Потому что устал говорить…
«Facty i kommentarii «. 11 марта 2000. Культура