Киевлянин Анатолий Крючковский рассказывает «ФАКТАМ», как ровно 50 лет назад он с тремя товарищами, сержантом Асхатом Зиганшиным, рядовыми Иваном Федотовым и Филиппом Поплавским, 49 дней — с 17 января по 7 марта 1960 года — без пищи и воды дрейфовали на маленькой барже, унесенной штормом в океан
Климат Курил суров и непредсказуем. Но то, что случилось в ночь на 17 января 1960 года в заливе острова Итуруп, стало неожиданностью даже для бывалых воинов, собравшихся весной увольняться в запас.
К середине месяца навигация здесь закончилась. Большие пароходы уже не швартовались на рейде, и все самоходные баржи, участвовавшие в их разгрузке, были подняты на берег для ремонта и большей сохранности в период зимних штормов.
Неожиданно 16 января экипажи двух самоходок получили приказ вернуть на воду свои плоскодонные суденышки и подготовиться к разгрузке где-то задержавшегося последнего теплохода с Большой земли.
Но налетевший около шести утра тайфун порвал швартовочные тросы и отшвырнул обе баржи от берега. Одну из них, тоже с людьми, 15-метровые волны выбросили, словно спичечный коробок, на камни. А героев нашего рассказа на долгих 49 дней унесло в бушующий океан.
С тех пор Анатолий Федорович Крючковский никогда не оставляет еду на тарелке, не выбрасывает в мусор куски хлеба и не любит, когда из крана зря течет вода.
— Голод — страшная вещь, — говорит ветеран. — Но жажда — еще страшнее. Во время дрейфа мы пили воду из системы охлаждения двигателя. Она была с ржавчиной и отчетливым привкусом солярки. Пытались кипятить морскую — вода превращалась в рапу.
27 января мне исполнился 21 год. Ребята преподнесли царский подарок: разрешили сделать два лишних глотка. Но я отказался — воду надо было экономить. Позже нас снесло к югу, научились собирать дождевую воду. Помню, когда нас, полуживых, подняли на борт вертолета, командир экипажа Асхат Зиганшин всполошился: на барже забыли три стакана собранной воды!
Американцы подумали: наверное, умом тронулись. А когда на Родине нас готовили к торжественному приему в Москве, пошили парадную форму из офицерского сукна и выдали офицерские хромовые сапоги, мы шутили: вот эта кожа — деликатес, нам бы ее в океане, а то давились кирзой…
— Недавно в редакцию пришло письмо из Луганска, поселок Юбилейный, от бывшего радиста баржи Т-44 Геннадия Боброва. Геннадий Никитович интересуется вашей судьбой и передает привет. А где был ваш радист? Не его ли отсутствие на борту стало причиной драмы, едва не обернувшейся трагедией?
— Спасибо. И Гене передайте привет через газету. У нас был радист, звали его Толиком, как и меня. За пару дней до тайфуна во время швартовки волна бросила нашу баржу на швартовочную мачту, на которую Толя должен был набросить трос. Ему снесло полколена — и радист попал в госпиталь.
У нас была простая солдатская рация. Слабенькая. В первые минуты шторма ее вместе с баржой несколько раз так тряхнуло, что, когда включили, рация только трещала и пищала, толку от нее не было.
Одна газета написала, будто бы мы оказались в океане по пьяни. У этих людей или ума, или совести нет! Поверьте, в те годы отношение к пьянке на службе было не таким, как сейчас. Боже упаси! Мы все были комсомольцами. В армию меня и других ребят из родного местечка Турбов Винницкой области провожали торжественно, в клубе сахарного завода.
Я уже не говорю о том, что в суровых условиях Курил, с постоянными штормами, ураганами, цунами, пьянка могла обернуться смертельно опасной забавой.
Когда нас вынесло в море, Зиганшин приказал запустить двигатели и маневрировать, чтобы судно не выбросило на камни. Но через некоторое время солярка закончилась, а шторм не утихал. И так называемый отжимной ветер погнал баржу в открытое море.
Но мы верили, что нас найдут. Ребята все были крепкие, закаленные, привычные к труду и невзгодам. У меня, например, отец погиб на фронте, и мне с шести лет пришлось тяжко трудиться, помогать маме поднимать брата и сестру.
Еще в начале шторма, у берега, баржа получила пробоины. Поступавшую забортную воду откачивали ручным насосом, черпали мисками, стоя по пояс в воде. Спасало то, что остались целыми несколько герметичных резервуаров по бортам судна, они выполняли роль поплавков.
Хуже стало, когда началось обледенение. Борта, палуба, стены и крыша рубки, поручни — все покрылось толстым слоем льда, приходилось сбивать его кувалдой.
Дров и угля на борту не было — готовились ведь к ремонту. Печку-буржуйку топили кусками автомобильных покрышек, которые цепляют по бортам, чтобы при швартовке не царапать корпус.
— Чем же вы питались?
— У нас была банка тушенки, буханка хлеба и ложек 15 крупы. В машинном отделении нашлось ведро картошки. Во время шторма она пропиталась соляркой. Противный вкус, кошмарный запах! Думали, что не сможем есть ее ни при каких условиях.
Но пару дней поголодали — пошла на ура! Сварили миску, а потом подумали: надо экономить. Неизвестно ведь, сколько нас еще будут искать. Установили норму: в день одна картофелина на четверых. Потом — еще меньше: четверть картофелины каждому на два дня. Последнюю съели 23 февраля, в День Советской Армии и Военно-Морского флота. В тот же день скурили и последнюю самокрутку… чая.
— О чем вы думали, видя, что картофель заканчивается, а других продуктов нет?
— Пытались не падать духом, поддерживали друг друга шутками. Сначала говорили: кончится картошка — нас найдут. Потом вспоминали ребят из отряда: вот сейчас у них обед, борщик едят, картошечку с мясом.
«А помнишь, какие в столовой шикарные лушпайки от картофеля и прочих овощей повара выбрасывают на помойку? — шутил Ваня Федотов. — Какой сейчас шикарный супчик был бы!»
С рыбалкой у нас не получилось. Заточили вместо крючков два гвоздика, насадили консервную банку, пахнущую тушенкой, но рыба в нее не пошла. Зато вокруг баржи кружили акулы…
Тогда Асхат Зиганшин молча бросил в котелок с кипятком кожаный ремешок от своих часов, долго варил, а потом говорит: ребята, у нас есть великолепный завтрак! Кусочки кожи можно было долго жевать, создавалось некоторое ощущение сытости.
Дальше мы постепенно съели свои солдатские ремни — они толстые, широкие. Пришла очередь сапог. Но кожа кирзачей пропиталась гуталином, которым солдаты чистят обувь. Чтобы избавиться от этой гадости, кусочки кожи долго вываривали, потом клали на раскаленную печь. Остатки гуталина выгорали, поджаренная кожа становилась похожей на древесный уголь. Как это вещество проглотить?
Нашли банку солидола. Намазывали им кусочки кожи, заглатывали и запивали глотком воды, о которой я вам говорил. Затем съели кожаные ремни и меха гармошки, на ней раньше играл Иван Федотов. Ваня единственный среди нас был женат. Все ждал 23 февраля — по его подсчетам, именно в этот день жена должна была родить первенца. И почти не ошибся — как потом оказалось, сынок родился 24-го!
— У вас накануне были какие-то предчувствия, сны?
— Да нет. Разве что травма радиста… А так — напашешься и спишь как убитый. Накануне вынужденного путешествия мы попарились в бане — готовились к спокойной жизни на берегу.
В океане почти не спали. Баржу бросало как щепку. Для нашего корыта волнение в три балла — уже шторм. Поспать можно было от силы минут десять-двадцать, сидя и держась за что-нибудь, иначе травму получишь. Снов мы не видели, проваливались, словно в темноту.
Потом начала одолевать слабость. Сил почти не осталось. Сшили из одеял что-то вроде мешка, забирались в него и грели друг дружку. Двигались мало, экономили силы. И, представляете, за все почти пятьдесят суток никто никому ни одного плохого слова не сказал. Татарин Зиганшин, мы с Поплавским — украинцы и русский Федотов — все были как сыновья одной матери! Кстати, впоследствии сын Поплавского и наши с Асхатом зятья стали морскими офицерами, служили вместе.
Чтобы не потерять счет времени, мы записывали дни на стенке. Нашли пустую бутылку от лимонада — вложили в нее записку: «Баржа Т-36 терпит бедствие… » Надежда на быстрое спасение растаяла, когда на глаза попалась газета с сообщением ТАСС, что в связи с испытанием советских ракет вход в такой-то район Тихого океана запрещен. Иногда появлялись мысли, что ракета может попасть и в нас. Но никакого грохота, кроме рева волн, мы не слышали. Правда, иногда чудились шум улицы, голоса людей, звон кузницы, гудение корабельного двигателя.
— Второго марта — мы вели бортовой журнал — увидели далеко на горизонте корабль. Подожгли простыню, крутили ручку сирены, кричали, свистели — нас не заметили. Шестого марта — опять. Вот тогда появились мысли о смерти — сил почти не оставалось.
Договорились: если кто-то почувствует, что умирает, пусть скажет об этом — попрощаемся. А последний, оставшийся в живых, где-нибудь напишет или нацарапает наши фамилии. Рано или поздно баржу ведь найдут. Думаю, больше суток мы уже не протянули бы.
А на следующий день отчетливо услышали гул вертолетного двигателя. Сначала подумали, что снова звуковые галлюцинации. Но, поднявшись на палубу, увидели, что над нами висит американский вертолет. На горизонте маячил силуэт огромного авианосца.
Поначалу растерялись. Нас ведь воспитывали, что Америка — это вероятный противник. Выходит, вроде как в плен надо сдаваться? А что будет с баржой? За нее ведь на Родине спросят.
Решили так: к американцам поднимется Зиганшин, попросит запас горючего, воды, еды, карту. И домой вернемся самостоятельно. Но вскоре Асхат скомандовал, чтобы поднимались все.
Летчики дали стакан воды. Отхлебнув пару глотков, мы передавали его друг другу. Американцы засмеялись: пейте вдоволь, воды много! В их глазах мы читали плохо скрываемый ужас и сострадание: наверное, они впервые видели таких худющих, заросших мужиков.
Я при невысоком росте весил раньше 75 килограммов. Ребята тоже были хлопцами крепкими — под каждым турник трещал. А взвесили нас в ихнем госпитале на авианосце — килограммов по тридцать-тридцать пять потеряли. Кто-то придумал шутку: мы становились друг к другу спинами и втроем затягивались одним ремнем!
Американские матросы отнеслись к нам с большим сочувствием: дарили зажигалки с именами своих девушек, приносили различные гостинцы.
Разумеется, нас помыли, побрили — мы не могли сделать это самостоятельно. Кормили по специальной диете — ведь сразу наедаться нельзя было. Еду давали понемногу, но часто — то молоко, то сок, а также отварное мясо, витамины.
— Что вас, простых сельских парней, больше всего поразило у американцев?
— Мы поняли, что американские матросы, офицеры, медики — такие же люди, как и мы. И стало горько, что кто-то пытается сталкивать наши народы. Зачем? После всего пережитого, побывав на грани, мы поняли, что главная ценность в этом мире — человеческая жизнь.
— Вам не предлагали остаться в Америке?
— Предлагали. Через местного журналиста. Дескать, продайте нам свою историю. Заплатим столько, что до конца жизни нуждаться ни в чем не будете. Мы, конечно, отказались.
— Как вас встретила Родина?
— Очень хорошо нас приняли еще в советском посольстве в США. Организовали встречу с собкором «Правды» Борисом Стрельниковым, он первым из советских журналистов написал о наших приключениях. Врач посольства Валентина Озерова выхаживала нас, как родная мать.
Проснувшись однажды, мы увидели, что Ваня Федотов опух. Перепугались, конечно. Врач успокоила: так бывает после долгого голодания. Потом мы все через это прошли.
А уже в Москве нас встречали так, как позже встречали космонавтов: оркестр, цветы, толпы людей, члены правительства. Нам было даже неловко. Привезли в Кремль. Говорили, что награды будет вручать маршал Климентий Ворошилов. Но он приболел.
Министр обороны СССР маршал Родион Малиновский подарил нам штурманские часы: дескать, чтобы мы никогда больше не терялись. Эти часы исправно шли у меня 40 с лишним лет!
А заместитель председателя президиума Верховного Совета СССР Демьян Коротченко вручил каждому орден Красной Звезды. Боевой орден!
В том же году Владимир Высоцкий написал о нас песню: «Суров же ты, климат охотский, уже третий день ураган. Встает у руля сам Крючковский, на отдых — Федотов Иван… Суровей, ужасней лишенья, ни лодки не видно, ни зги, и принято было решенье — и начали есть сапоги… »
Московские же рокеры написали на мотив знаменитой в те годы Rock around the clock песню, которую охотно распевала молодежь:
… Зиганшин-буги, Крючковский-рок.
Поплавский съел второй сапог.
Пока Зиганшин рок кидал,
Гармонь Федотов доедал…
— Помню, году где-то в 1963-м мы всей школой ходили в культпоход на художественный фильм «49 дней», посвященный вам. Это был один из хитов советского кино. Его сценарий создали известные писатели Юрий Бондарев, Владимир Тендряков и Григорий Бакланов.
— Командованию картина понравилась. А нам, если честно, не весьма. Сюжет художественного фильма сильно отличался, был сильнее закручен, чем реальные события.
— Дома знали о ваших злоключениях?
— После длительных безуспешных поисков командование сообщило родственникам, что мы пропали без вести. А когда нас нашли, соседские хлопцы прибежали к моей матери: «Анна Федоровна! Жив Толька! Сейчас по «Голосу Америки» передали!»
Не дай Бог кому-то пережить то, что пережили наши матери. Конечно, нам потом дали отпуска, предложили учиться в Ломоносовском мореходном училище ВМФ под Ленинградом. Мы побывали дома, погостили у Ивана Федотова под Благовещенском. Ваня был душой нашей компании. Когда зашла речь об учебе, сказал: ребята, езжайте, не задумывайтесь. А я не могу семью бросить, останусь работать дома.
После мореходки Зиганшин и Поплавский остались в Ленинграде. А меня направили судовым механиком в Североморск. Но там я заболел и врачи сказали, что надо менять климат. Так в 1964 году я переехал в Киев, устроился на судостроительный завод «Ленiнська кузня», где и сейчас работаю заместителем главного механика.
Первую квартиру мне выделили по распоряжению знаменитого партизанского командира Сидора Артемовича Ковпака. Он тогда был заместителем председателя Верховного Совета Украины. Сказал: «Проси, сынок, что хочешь… » А мне кроме крыши над головой ничего и не надо было.
Приезжаю в новый дом, а там — мусор, грязь после строителей и ни света, ни газа, ни воды. Ничего, засучил рукава, мусор вынес. А насчет остального пошел в жэк. Там говорят: подожди пару неделек. Но жить-то как?
Продолжаю настаивать на своем. А мне: да кто ты такой, что права качаешь? Меня, говорю, прислал сам Сидор Артемович Ковпак. Я, дескать, у него столяром буду работать. К вечеру следующего дня все подключили.
Семья у меня хорошая. Жаль только, жена болеет. Но дети, слава Богу, помогают.
— Из вашей легендарной четверки в живых сейчас остались только вы и Зиганшин?
— Да, Ваня Федотов умер еще в 1999-м, Филипп Поплавский — в 2003-м. Рано, конечно. Та одиссея, конечно, сказалась. Я в начале 2000-х годов перенес три тяжелых операции. Но надо держаться!
С Зиганшиным перезваниваемся по праздникам. Он всю жизнь работал в аварийно- спасательной службе Ленинградской военно-морской базы, спасал попавших в беду. Асхат Рахимзянович похоронил жену, живет с дочерью Альфией под Санкт-Петербургом. В шутку гордится, что по соседству находится резиденция Путина. Говорит, когда ее строили, дом, в котором живет Зиганшин, хотели снести. Но приехал Владимир Владимирович и сказал: не надо, пусть люди живут.
… На прощание герой-тихоокеанец обратился к редакции «ФАКТОВ» с просьбой помочь попавшим в беду жителям его родного местечка Турбов Винницкой области. Там, как 17 февраля уже сообщала наша газета, вода в большинстве колодцев и даже в артезианских скважинах отравлена хромом, попавшим в водоносные слои грунта, предположительно, с гальванического производства местного машиностроительного завода. Люди болеют, привозной воды не хватает. Выход только один — с приходом весны, не мешкая, строить водопровод.