С Алексеем Николаевичем Арбузовым впервые я встретился в начале семьдесят четвертого года, когда он вместе со своей женой -- актрисой Театра им. Ленинского комсомола Маргаритой Ульяновной Лифановой -- приехал в Киев на выпуск своей пьесы «Вечерний свет».
Для меня это была счастливая встреча. Потому что общение с человеком, который, без преувеличения, создал свой театр -- ТЕАТР АРБУЗОВА, -- театр человеческий, где можно было о душе подумать, причем, создал его в десятилетия, когда приветствовалось лишь лозунговое прославление режима, общение с этим театром было глотком свежего воздуха, особенно в той достаточно разреженной творческой атмосфере Киева.
Арбузов, может быть, и не приехал бы, если бы не одно обстоятельство. «Вечерний свет» мы выпускали первыми в стране -- раньше Москвы и Ленинграда. И, конечно, это сыграло свою роль. Как мог такой насквозь театральный человек, как Арбузов, пропустить первую премьеру своей пьесы?!
Спектакль Арбузову понравился. В нем многое сошлось. Наша общая -- моя и артистов -- влюбленность в пьесу. Она нашла отклик в наших душах.
Мы были действительно молоды тогда. Всем нам -- мне, Роговцевой, Кадочниковой, Парре, Езепову, исполнителям главных ролей, -- лет было до сорока. И мы еще верили в разумное устройство мира, в котором мы жили. Надеялись, что вот проснемся завтра, и ужасающий пресс идеологической государственной машины ослабеет.
Нас волновала борьба главного героя за правду. Мы тоже пытались бороться -- кто как мог. Это позже, разуверившись, каждый из нас пошел своей дорогой в поисках собственной ниши в этой жизни. Это позже крыло конформизма в разной мере задело каждого.
Нас волновало смятение чувств героев от нахлынувших на них страстей, потому что и сами мы тоже были подвержены этим страстям. И кто прав, кто виноват?.. Тот, кто убил в себе чувство ради сохранения семейного очага, или тот, кто отдался этому чувству безраздельно? Обо всех этих вечных человеческих проблемах была пьеса. Мы репетировали с озорством, вдохновением, нашли замечательный музыкальный лейтмотив -- из Дворжака, и вышли на суд автора. Автор нас хвалил. Позже, через год, он приехал снова. Ему было интересно узнать, как развивается спектакль. Уже вышли премьеры в столицах, и тогда он сказал фразу неожиданную и в должной мере тогда нами не оцененную: «Лучше вас «Вечерний свет» играют только в Англии». Конечно, это была похвала. Но почему же в далекой и туманной Англии лучше!
Мы не понимали тогда, что там, на Западе, хорошие артисты и режиссеры играют на многих струнах человеческой души, не стеснялись в выражениях чувств -- у них не было ничего запретного, не было табу идеологии -- что такое хорошо и что такое плохо. А нам приходилось все время смотреть на себя со стороны -- как бы чего не вышло! -- социалистический реализм все-таки.
По всей пьесе была разлита светлая, нежная печаль по поводу того, что могло бы сбыться и не сбылось. И в призвании. И в любви.
Пересказывать арбузовские пьесы трудно. В них главное и неповторимое не в сюжете, а в атмосфере, в которой действуют герои, может быть, в языке, чуть странноватом, чуть романтичном, чуть возвышенном, изысканно интеллигентном. Уловить это и воссоздать нелегко. Поэтому мне было особенно дорого, когда после постановки другой его пьесы, «Победительницы», где замечательно играла Валерия Гаврииловна Заклунная, Арбузов подарил мне свою фотографию с надписью: «Режиссеру, который меня понимает. Редкость». Фотография эта и сейчас висит у меня в кабинете.
В «Вечернем свете» герои жили в смятенной душевной маяте. Хотелось работать -- но вязали по рукам и ногам догмы времени (герои были газетчики). Правду писать не давали. А неправду писать не хотелось. Они маялись от сопричастности к известной, одной из древнейших профессий и… грустили. Один Пальчиков решился на бунт.
Герои мужественно разбирались в нахлынувших чувствах. Надо ли бороться со страстью, что захватила целиком? Не есть ли это ошибка? И постепенно приходили к вечернему свету мудрости.
В финале один из персонажей читал Тютчева: «День вечереет, ночь близка,// Длинней с горы ложится тень,// На небе гаснут облака… // Уж поздно. Вечереет день. // Но мне не страшен мрак ночной,// Не жаль скудеющего дня, -// Лишь ты, волшебный призрак мой,// Лишь ты не покидай меня!.. // Крылом своим меня одень… »
Все артисты здесь были и трепетны, и хороши. Все были заражены предчувствием естественных потерь. Жизнь неудержимо катилась вперед, и оттого сгорали на сцене, отчаянно, бередя себя, и Роговцева, и Кадочникова, и Парра, и Езепов.
В спектакле нашем чувства были неравны тексту. Чувств было неизмеримо более. И это создавало ауру спектакля. По иронии судьбы общественный просмотр совпал с назначением самого бездарного и самого агрессивного за последние тридцать лет главного режиссера. Артисты это понимали. Они знали, что далее, на годы, такие пьесы, как «Вечерний свет», трудно будет пробивать в самом театре. На просмотре грусть переплавлялась в энергию.
Как-то после одного из спектаклей меня ждал у служебного входа невысокий пожилой мужчина. «Вы помогли мне заглянуть в душу… » -- сказал он и ушел.
В пьесах Арбузова никогда не было пафоса и лжи. Может быть, взаимоотношения людей в них были чуть идеальнее, чем в жизни, чуть сентиментальнее, чем того требовала суровая советская действительность. Но и сентиментальность была не пошлая, не сусальная, а легкая, почти что волшебная, сентиментальность Диккенса из «Сверчка на печи». Арбузов воссоздавал взаимоотношения людей не совсем такими, какими они были, а какими бы ему хотелось, чтобы они были. Чуть трогательнее, чуть человечнее, чуть чище. Алексея Николаевича очень часто называли Сказочником. Не тем сказочником -- снип-снап-снурре -- из «Снежной королевы», а Сказочником для взрослых, мечтателем более гармоничных и чистых связей между детьми и взрослыми, мужчинами и женщинами, начальниками и подчиненными. По сути, он мечтал об идеальном обществе, о земном рае для живых, который так активно провозглашали руководители Страны Советов и который они постепенно, не дожидаясь всеобщего благоденствия, организовали за народные деньги для себя и своих близких.
Писал Арбузов не о советском человеке -- гомункулусе нашей общей былой идеологии, а просто о человеке и о том, что ему свойственно. Поэтому Арбузов был самым репертуарным из советских драматургов за рубежом. Его пьесы ставили от Японии до Англии, в Австралии, Америке…
Каким-то непостижимым образом ему удавалось обойти запреты цензуры. Со скрипом, с поправками, но премьеры его выходили, хотя партийная критика подчас разносила его спектакли в пух и прах.
С годами сказки Арбузова становились все жестче. В них все явственнее звенела нота горечи.
Движение Арбузова-драматурга я бы определил как движение от «Тани» -- предвоенного шлягера, который только в Театре Маяковского выдержал более тысячи представлений, истории, где бескорыстное служение людям было естественной потребностью героини, и в жертву этому служению было принесено личное счастье, -- к «Победительнице», написанной через сорок с лишним лет. В центре ее тоже была женщина -- Майя Алейникова. Но тут уже ни о каком служению обществу, ни о каком альтруизме не могло быть и речи. Здесь -- карьера, любой ценой, переступая через чувства, через порядочность, героиня связала свою судьбу с пожилым профессором только для того, чтобы попасть в аспирантуру. Героине приходилось ежедневно идти на нравственные компромиссы. В конце концов, она растеряла всяческие нравственные критерии, и… «земную жизнь пройдя до половины», оказалась в сумрачном лесу одиночества. Ее окружала пустота.
Две эти героини Арбузова -- Таня и Майя -- наиболее полно отразили движение общества от романтизма к прагматизму, причем, к прагматизму советскому, пещерному. Арбузов, подобно Стендалю, был лишь зеркалом на большой дороге, зеркалом, которое отражало ее ухабы и рытвины.
Показательны в этом смысле поиски драматургом названия для пьесы «Победительница». У него было несколько вариантов, на выбор. Первоначально ему хотелось назвать пьесу «Здесь были Кирилл и Майя» -- об истории любви, преданной Майей. Затем уже совсем неожиданное -- «Слоны становятся все большей редкостью в приморской республике Шри-Ланка» -- о редких на сегодня бескорыстных движениях души людей. Но затем все это было драматургом отброшено, и пьеса была названа жестко и необычно сатирично для Алексея Николаевича -- «Победительница». Майя победила, но победа, как оказалось, обернулась сокрушительным поражением ее души.
На этом пути -- от романтизма и веры в будущее до беспощадного понимания того, что общество, люди стремительно движутся к нравственному тупику, -- были и «Годы странствий» -- снова история бескорыстного романтика, и «Мой бедный Марат» -- одна из наиболее любимых зрителями пьес Алексея Николаевича, где фоном служит война, но все сосредоточено на чувствах троих, на жертвенности чувства, на том, что «на свете счастья нет, но есть покой и воля». Долг у Лики побеждает страсть, и она остается с Леонидиком, а бедный и сильный Марат будет далее испытывать свою судьбу.
По сути, этой пьесой и многими другими Арбузов утверждал целительность жертвы, иногда жажду жертвы, вторил Тургеневу и беспощадно спорил с демократом Чернышевским, утверждавшим, что жертва -- «сапоги всмятку». Это был его, Арбузова, косвенный, нескончаемый спор с Властью.
Были «Сказки Старого Арбата» и «В этом милом старом доме», где он пытался спрятаться от жестокой действительности и рассказать уж точно диккенсовскую сказку.
Перед «Победительницей» Арбузов написал пьесу, неожиданную для себя. О молодых. С неожиданным названием -- «Жестокие игры». О том, что распалась связь времен. О том, что дети не могут найти понимания у отцов, которые, по сути, им не нужны. А отцы живут своей особой жизнью. И жизнь эта никак не переплетается с жизнью детей. Все куда-то спешат, куда-то бегут, и нет ни минуты, чтобы остановиться, оглянуться и услышать друг друга. По сути, с этой пьесы все явственнее начинает звучать у Арбузова шекспировское -- «распалась связь времен». В «Жестоких играх» оно намечено, в «Победительнице» находит свое продолжение и завершается в последней, самой жестокой пьесе Алексея Николаевича -- «Виноватые».
Алексей Николаевич очень хотел, чтобы я поставил эту пьесу. После «Победительницы» у нас установились теплые, дружеские отношения. Он поверил мне и настоял, чтобы я ставил эту пьесу в Москве, в Театре имени Моссовета, со звездным по тем временам составом -- Плятт, Тараторкин, Талызина.
В «Виноватых» мать героя через много лет, не узнанная, нанимается в домработницы к сыну, которого она бросила в четырехлетнем возрасте, пожертвовав им и мужем ради страсти к умному, красивому, талантливому мужчине -- летчику. Тогда для нее существовал только он. Они любили друг друга горячо. Это было их сердечной тайной. Она была его невенчанной подругой жизни. Он тоже ушел от жены. Но жизнь никому не дает поблажки. Летчик погиб на испытаниях. Она осталась одна. Без профессии. Без будущего. Без средств к существованию. И можно только догадываться, как она жила целых десять лет.
Сын вырос. Ожесточился. Для сына движение вверх по лестнице карьеры -- главное. Он любит молодую жену, но готов пожертвовать ею, практически бросить ее в объятия другому ради получения должности. Сын -- типичный интеллигентный чиновник восьмидесятых, когда примитивный прагматизм побеждал в самолюбивой личности все иные чувства.
Главный герой -- сын со странной фамилией Соколик -- не Сокол, а Соколик. Здесь и ирония, и жалость, и сочувствие одновременно. Он не похож на прежних молодых людей Арбузова. Создается впечатление, что в генах у него -- опыт всех прошлых поколений послеоктябрьского периода нашей истории. И гены эти тормозят все его душевные процессы. Существует как бы невидимый контроль: поступил по чувству, по велению сердца -- проиграл. Словно какая-то невидимая стальная пята давит на него с сокрушительной силой, и он не может подняться, сбросить ее, избавиться от нее. А как бы хотелось!
Пята эта -- условия двойной, тройной морали в нашем бывшем общем государстве.
Герой «Виноватых», уже на уровне подсознания, душит в себе все естественное. С отрочества он усвоил правила игры: думаешь одно, говоришь другое, делаешь третье. И самое ужасное, что он был прав, потому что в той жизни по велению сердца поступить ни при каких обстоятельствах было нельзя. По сути, Соколик все время бежит от себя истинного, боится своих чистых чувств, заглушает их в себе. Новеллу о нем так можно было бы и назвать -- «БЕГ ОТ СЕБЯ». Характер Соколика -- страшный приговор режиму.
Капкан безысходности, в который попадают главные герои, выписан драматургом чисто по-арбузовски, по атмосфере с какой-то даже нежностью. Но от этого он не становится менее реальным. Здесь все дело в стилистике автора.
Пьеса «Виноватые» по-настоящему трагедийна, ибо выхода нет. Мать не может признаться. Страшится. Она виновата. Сын тоже виноват. Прежде всего, перед собой, перед семьей, а шире -- перед обществом. Но свернуть с пути не может. Разрешить эту ситуацию может только смерть. Только смерть матери, признавшейся сыну перед концом, возможно, заставит его задуматься и что-то изменить в своей жизни. Страшный итог.
Ни в одной из послевоенных пьес Арбузова нет смерти. В финале у него всегда надежда. Пусть утопическая, но надежда. «Виноватые» открывают какой-то иной, новый, более трезвый период его размышлений о жизни. Период, которому, увы, не суждено было свершиться.
Мне кажется, Арбузов ощущал, глубоко чувствовал кризис общества, тот тупик, в который завела народ правящая элита. И «Виноватые» -- его ответ.
Несколько месяцев репетировал я в Москве. Но по существу нашел общий язык лишь с Ростиславом Яновичем Пляттом. Тараторкин оказался средним, очень амбициозным артистом, который никого не замечал, кроме себя. Абстрактный темперамент. Неконтролируемые эмоции. Все это было не по мне. К тому же, он весьма своеобразно начинал каждую репетицию. Его жена была дочерью Георгия Мокеевича Маркова, бессменного председателя Союза писателей СССР. По тому времени -- полного генерала. Так вот, Тараторкин первые пятнадцать минут репетиции на голубом глазу вдохновенно посвящал всех нас в то, как она талантлива, какую интересную прозу она пишет… Присутствующим было неловко.
К тому же, мы с художником Левиным придумали макет эпической истории. Нас поддержал Алексей Николаевич. Но руководство затаилось. Уж слишком сложен был макет. Арбузов умирал. С ним не считались. Я прекратил репетиции. А вскоре не стало Алексея Николаевича.
Я поставил этот спектакль в Новосибирске с замечательной героиней Анной Яковлевной Покидченко. Я должен был поставить «Виноватых». Это был мой долг.
Арбузов очень любил свою последнюю пьесу. Он мечтал о катарсисе. О том, что комок должен подкатить к горлу даже у самых черствых. Я старался воплотить эту мечту Алексея Николаевича.
В характерах Арбузова всегда присутствует некая тайна. Тайна неразгаданной души. В его героях боли, нежности, невысказанной и невостребованной, всегда больше, чем текста. Неведомая тоска и грезы окутывают их. Веселье и грусть неожиданны и непредсказуемы. И все-таки они страшно одиноки, его персонажи. Даже самые счастливые. «Как сердцу высказать себя? // Другому как понять тебя? // Поймет ли он, чем ты живешь?.. » Они, герои, постоянно натыкаются на нравственные тупики и постепенно преодолевают их.
Мне кажется, каждый человек живет в какой-то мере двойной жизнью. Одна -- в словах, в поступках, другая -- в мечтах, сновидениях, предчувствиях.
Арбузов пытался воссоздать эту двойную жизнь своих героев. Он вдохнул ее в них своим воображением, своим чувством. Дело театра, режиссуры, артистов разгадать эту двойную жизнь и воссоздать ее при свете прожекторов.
Меньше всего Арбузов стремился поучать. Он хотел вовлекать в жизнь, в ее тайны, в ее неоднозначность. Он страстно желал активизировать работу нашей души. В хороших постановках театрам это удается. Потому и трудна для воплощения его драматургия. Она требует от артиста личности. Необходимо быть на уровне душевных движений драматурга. Это удавалось немногим. Но когда удавалось, спектакли по его пьесам становились подлинными событиями театральной жизни страны.
У позднего Арбузова есть одна пьеса, которую я воспринимаю и как завещание, как эпиграф ко всему его творчеству, -- «Старомодная комедия». Пьеса о любви двух пожилых людей. О зарождении чувства, о его развитии и апофеозе. Пьеса просто о любви. О чистых людях. О гармонии. О естественности. Здесь нет социальных конфликтов. Нет социальных препятствий. Конфликты -- в людях. В их нравственном чувстве. Пьеса эта широко шла по всему миру. Вышел фильм. И все же, отбирая из прошлой российской драматургии нетленное, вечное, мы остановились на ней, и уже четвертый год Валерия Гаврииловна Заклунная и Юрий Николаевич Мажуга с успехом играют эту пьесу и у нас в театре, и за рубежом.
Назвали мы спектакль строчкой из Арбузова -- «С вами опасно иметь дело… » Название ироничное. Трудно, да и просто невозможно пересказать этот легкий и волнующий спектакль, который поставлен молодым режиссером Ириной Барковской. Будет время -- посмотрите. Звездные роли Заклунная и Мажуга играют звездно. Вместе. Удивительно чувствуя друг друга.
Мне кажется, если бы Алексей Николаевич увидел этот спектакль, он бы обрадовался.
«Facty i kommentarii «. 20 ноября 1999. Культура