Ничто не забывается так быстро, как недавнее прошлое. Брежневская эпоха осталась в нашей памяти этаким «колбасным раем» -- мы забыли об очередях и демонстрациях, о закрытых распределителях и «железном занавесе». А ведь эта, на первый взгляд, безобидная и совсем не кровавая эпоха была не чем иным как новым культом личности -- только на смену лагерям пришли психушки, а вместо наводящих ужас расправ практивковалось изматывающее ежедневное рабство. Причем застой начался не с устранения Хрущева, а с процесса над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Вот тогда воспрянувшие было после «оттепели» советские граждане поняли, что история повторяется. В одну реку, вопреки утверждения философов, можно войти и дважды, и трижды…
8 сентября 1965 года за публикацию за границей литературных произведений был арестован научный сотрудник Института мировой литературы, член Союза писателей, преподаватель Школы-студии МХАТа, один из критиков «Нового мира» Андрей Донатович Синявский. Сорок лет, женат, сыну восемь месяцев. Дальше — следствие, суд, почти шесть лет лагеря, потом два года дома, но без работы, Франция, Сорбонна, смерть.
Это канва, по которой можно вышивать разные узоры, и ближе всех сегодня, когда приоткрылись архивы КГБ, лежит самый простой и страшный сюжет: власть боролась с собственным народом…
Два вроде бы вполне благополучных советских литератора — Андрей Донатович Синявский и Юлий Маркович Даниэль — совершили неслыханное по тем временам преступление: эти, по мнению их коллег, «двурушники» и «прихвостни буржуазии» опубликовали свои произведения на Западе. Под псевдонимами Николай Аржак и Абрам Терц. По сегодняшним меркам -- вполне невинный поступок. Сейчас публикуйся сколько и где угодно, под любыми псевдонимами. Популярность на Западе только укрепляет писательскую славу на родине. Тогда же Даниэль и Синявский вынуждены были скрывать наличие публикаций за рубежом. Ведь они знали, что, советский писатель имеет право печататься только в странах соцлагеря.
«Железный занавес» казался непроницаемым. Если советским гражданам и разрешалось приобщиться к западной жизни, то только с дозволения партии и правительства. Можно было, например, посмотреть на бурную деятельность компартии Франции, на левые движения в странах Европы, на «упадок» буржуазных демократий и загнивание капитализма… Передавать же «туда» разрешалось только «правильную» информацию. Например, о том, что «мы делаем ракеты и перекрыли Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей». Но если информация выходила за рамки идеологически выверенных сообщений, включая любые реальные факты, то сразу же становилась запретной. «Выносить сор из избы» Союза республик свободных было строго запрещено. История с Борисом Пастернаком, который доверив роман «Доктор Живаго» итальянскому издателю, получил за это несколько месяцев искусно организованной травли, спровоцировавшей преждевременную смерть писателя, должна была устрашить слабонервных и помешать утечке информации.
Но не испугала и не помешала. Синявский и Даниэль передавали свои произведения «на волю» через Элен Замойскую-Пельтье. Синявский познакомился с ней еще на филологическом факультете МГУ, куда француженка пришла учить русский. А поскольку Элен была дочерью французского военно-морского атташе адмирала Пельтье, то вездесущая Лубянка попыталась завербовать Синявского и приспособить его к охоте на Элен Пельтье. Но Синявский, вместо того чтобы работать на чекистов, все рассказал француженке. На юридическом языке того времени он совершил измену родине, выдав иностранке государственную тайну.
Элен была спасена, между ними завязалась дружба, и именно тогда, в сталинские еще времена, было придумано, что если когда-нибудь Андрей напишет об этом произведение, она его напечатает. Где? Естественно — за границей, где же еще можно о таком говорить? Синявский и Даниэль отдали роман за границу не потому, что хотели любой ценой опубликоваться на Западе. Просто писатели прекрасно понимали, что в СССР писать правду можно только в стол.
Оба они были фронтовиками. Переводчик поэзии народов СССР Даниэль и литературовед Синявский были арестованы за «антисоветскую агитацию и пропаганду» (статья 70 Уголовного кодекса). На самом деле обвинение выглядело более чем сомнительным — антисоветскую агитацию можно было вытащить из любого неугодного властям произведения. Единственным подлежащим наказанию поступком (опять же по советским меркам) являлся факт публикаций на Западе под псевдонимом.
В 1948 году Советский Союз присоединился ко «Всеобщей декларации прав человека», которая гласила, что право на свободу убеждений включает возможность «искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами, независимо от государственных границ». Увы, на деле все эти свободы грубо попирались. Арест Синявского и Даниэля продемонстрировал явное пренебрежение советскими властями не только «буржуазных прав и свобод», но и собственного закона о гласности (статья 3 Конституции СССР).
После ареста сотрудники КГБ хотели было разобраться с «двурушниками» тихо и без проблем, сделать суд закрытым и поскорей отправить «диверсантов» за решетку. Но вмешалась западная пресса, узнавшая обо всем от Элен Замойской-Пельтье, да и времена были уже не сталинские. После «оттепели» граждане осмелели и устроили демонстрацию на Пушкинской площади в Москве, требуя гласности судопроизводства. В Верховный Совет, Политбюро и Министерство культуры полетели протесты и просьбы, письма от писателей Европы, в том числе и собратьев по соцлагерю.
Литераторы Франции, Германии, Италии, США и Великобритании заявили следующее: «Мы хотим подтвердить то, что уже заявляли публично многие писатели и деятели культуры разных стран: мы не считаем труды Синявского и Даниэля пропагандой и заявляем, что наше отношение к этим писателям основывается только на их литературных и художественных достоинствах. Мы глубоко убеждены, что если бы они жили в одной из наших стран, в их книгах также могла бы прозвучать критика различных аспектов нашей жизни. Разница в том, что книги были бы опубликованы, а авторы не оказались бы за решеткой».
Разразившийся скандал помешал сделать суд закрытым, а следствие негласным. Заступиться за арестованных попытались: Илья Эренбург, Корней Чуковский, Юрий Нагибин, Константин Паустовский, Булат Окуджава и многие другие. Но все же 2 февраля 1966 года Андрей Синявский был исключен из Союза писателей, а в Институте мировой литературы отстранен от должности не донесший на «двурушника» сотрудник — Андрей Николаевич Меньшутин.
Следствие по делу Синявского-Даниэля шло около пяти месяцев. Изучая сейчас в архиве ФСБ это дело, не перестаешь удивляться, какие силы были здесь задействованы, сколько полковников, подполковников и генералов вступали друг с другом в переписку, и даже целая воинская часть поставлял следствию материалы радиоперехвата. А секретари ЦК? А чины из Союза писателей? А просто писатели и писательницы?
Жена Синявского Мария Розанова уже после смерти писателя писала: «Можно долго вспоминать, кто как вел себя в эти дни; как пришел, например, узнавши о происшествии, Высоцкий, который когда-то учился у Синявского в Школе-студии МХАТа, снял со стены гитару и запел: «Говорят, арестован лучший парень за три слова… ». И в эти же дни Виленкин, преподаватель той же Школы-студии, завидев меня, перебежал на другую сторону улицы. Я спросила у Синявского на лагерном свидании: а кому ты заулыбался и кивнул со скамьи подсудимых, и Синявский ответил, что это с ним из конца зала поздоровался поэт Николай Панченко, а вот Твардовский, который сидел в первом ряду, так ни разу глазами не встретился… »
Судебный процесс начался 10 февраля 1966 года. Войти в зал можно было только по пригласительным билетам, и в результате из многочисленных соратников и сочувствующих на суде присутствовали только жены Синявского и Даниэля и адвокаты — Э. М. Коган и М. М. Кисенишский. Последнее обстоятельство было проявлением неслыханного либерализма — обычно политические адвокатов не имели. Но поскольку дело неожиданно стало громким, то органам пришлось соблюсти некоторые приличия.
В слушании дела писателей были задействованы самые высокопоставленные чиновники советской юстиции. Государственным обвинителем был помощник Генерального прокурора СССР Олег Темушкин, а председателем — Глава Верховного Суда РСФСР Лев Смирнов. Для того, чтобы представить подсудимых этакими мишенями народного гнева, были выбраны общественные обвинители — литераторы Аркадий Васильев и Зоя Кедрина, которые от имени советских граждан изобличали жалких перевертышей.
11 февраля журналист «Вашингтон пост» Арт Бухвальд предложил органам советского правосудия устроить гораздо более справедливое с его точки зрения судебное разбирательство: над председателем Львом Смирновым, прокурором Олегом Темушкиным и общественными обвинителями Кедриной и Васильевым. «Я надеюсь, — писал Бухвальд, — что моя просьба как незаинтересованного лица будет принята. Если судья (Лев Смирнов) будет осужден на 5 лет, прокурор (Олег Темушкин) — на 4 года, а свидетели обвинения Зоя Кедрина и Аркадий Васильев исключены из Союза писателей, то, по моему мнению, цели советского судопроизводства будут достигнуты». Увы, все произошло с точностью до наоборот.
Подсудимым, кроме буржуазной агитации и пропаганды, вменялось в вину сатирическое изображение советской действительности. Дело в том, что сатириков, как проституток и бомжей, в Советском Союзе якобы не было. Помните, как в фильме «Гараж» сын Милосердова спрашивает у дочки профессора Смирновского: «А вы чем занимаетесь в своем научном институте? Сатирой? Наверное, XIX век?». «Нет, современной советской». «Милая моя, — восклицает сын Милосердова, — у вас поразительная профессия. Вы занимаетесь тем, чего нет». Синявский и Даниэль поступили еще хуже — они писали о том, чего не должно было быть.
На суде обвиняемые держались бодро и в ответ на высокопарные речи судей говорили о свободе слова и убеждений, закрепленной в Конституции СССР и Декларации прав человека, о необходимости покаяния перед жертвами сталинских репрессий, об опасности вторичного установления культа личности. «Я считаю, что в жизни общества не может быть закрытых тем», — заявил Юлий Даниэль в ответ на обвинение в том, что он в своих произведениях «выносил сор из избы». Андрей Синявский был еще категоричнее. «Чтобы навсегда исчезли тюрьмы, мы понастроили новые тюрьмы. — констатировал он. Чтобы пали границы между государствами, мы окружили себя китайской стеной. Чтобы труд в будущем стал отдыхом и удовольствием, мы ввели каторжные работы. Чтобы не пролилось больше не единой капли крови, мы убивали, убивали и убивали». Но власти, всячески стремившиеся свернуть предпринятое Хрущевым разоблачение культа личности и не желавшие слышать ни о каком покаянии перед жертвами репрессий, сочли эти речи крамолой. Поэтому Синявский и Даниэль были осуждены заранее, их нужно было любой ценой заставить молчать. Стране предстояло тихое сползание в период застоя, когда все разговоры о правах человека прекратятся раз и навсегда.
Суд отклонил все требования адвокатов. К делу запретили приобщить специальные заявления литераторов В. В. Иванова, К. Г. Паустовского и Л. В. Копелева, в которых было засвидетельствовано отсутствие в произведениях Даниэля и Синявского буржуазной агитации и пропаганды. Выступления свидетелей защиты грубо прерывались, из произведений Синявского и Даниэля вычленялись цитаты отрицательных персонажей и преподносились в качестве позиции авторов. Андрея Синявского обвинили в том, что он презирает русский народ, тогда как писатель был убежденным русофилом. Даниэлю, написавшему «Я так тебя любил, моя Россия, как может быть и женщин не любил», — вменили в вину то же самое. Вообще, по мнению судей, сатирик не может любить Родину, а народная мудрость — не бойся тех, кто тебя ругает, а бойся тех, кто тебя хвалит — вредный буржуазный пережиток. Вывод: писатель должен хвалить все происходящее в СССР, иначе его объявят диверсантом.
Андрей Синявский был приговорен к 7 годам исправительно- трудовой колонии строгого режима, Юлий Даниэль — к пяти. Даниэля — инвалида войны с искалеченной рукой — поставили на самую каторжную работу в лагере. Ему пришлось поднимать бревна и кидать уголь. Правда, толку от писателя на этом участке работы было мало, и солагерники, осужденные по политическим статьям, защитили перед начальством своего героя. После процесса Даниэль стал популярен среди товарищей по несчастью. Хоть в этом ему повезло… Отбыв срок, писатель поселился в Калуге, где по-прежнему занимался переводами, но печатался уже под разрешенным властями псевдонимом Юрий Петров. Даниэль бедствовал, жил под строгим надзором, зарабатывать ему почти не давали. На свободе ему было не на много лучше, чем в лагере. Синявского же вынудили эмигрировать.
Дело Синявского и Даниэля стало некалендарным началом брежневской эпохи. Страна, как и предупреждали осужденные «прихвостни буржуазии», пережила второй культ личности. Может быть, менее кровавый, но более лицемерный, чем первый.
1957 год -- Советская экспедиция впервые достигла южного геомагнитного полюса Земли.
В 1957 году на экраны вышел художественный фильм «Летят журавли» режиссера Михаила Калатозова -- единственная советская картина, получившая на Каннском кинофестивале главный приз.
1 августа 1964 года -- Начала работать первая отечественная радиостанция «Маяк». Ее позывными стала уже известная гражданам СССР мелодия «Подмосковных вечеров». Круглые сутки через каждые полчаса «Маяк» по пять минут передавал свежайшие новости, остальное время в эфире звучала музыка. По сей день по этому принципу работают все суперсовременные коммерческие радиостанции.
В сентябре 1970 года с конвейера Волжского автозавода сошел первый легковой автомобиль «Жигули» ВАЗ-2101, прозванная в народе «копейкой». Машина имела двигатель в 62 лошадиные силы, развивала скорость до 140 км/час и стоила 5100 рублей.
Ребенок спрашивает у родителей, как возникает анекдот.
-- Что, вот так просто садятся и придумывают?
-- Нет, сначала придумывают, а потом садятся!
-- А кто же сидит и выдумывает?
-- А кто выдумывает, тот и сидит!
Телефонный звонок.
-- Позовите, пожалуйста, Рабиновича.
-- Его нет.
-- Он на работе?
-- Нет.
-- В командировке?
-- Нет.
-- В отпуске?
-- Нет.
-- Я вас правильно понял?
-- Да!
Перед визитом стукача-соседа хозяин запер своего попугая, ругателя советской власти, в курятник. Петух приготовился защищать свой гарем.
-- Ты за кого меня принимаешь? -- возмутился попугай. -- Я политический!
Женщина приносит машинистке для перепечатки «Войну и мир» Толстого.
-- Зачем? Ведь можно купить в магазине! -- удивляется машинистка.
-- Да, но я хочу, чтобы дети прочли!