В свои 17 лет жительница Одесской области Нина Алимова, которую отец, насилуя и избивая, заставлял заниматься попрошайничеством, не умела ни читать, ни писать. Работники столичного приюта, где сейчас находится девушка, опасаются, что после улаживания всех формальностей ее… вернут мучителю
Историю Нины Алимовой (фамилия изменена) «ФАКТЫ» узнали из письма заместителя мэра Киева Ирены Кильчицкой, обратившейся к нам с просьбой принять участие в судьбе девушки. Несколько месяцев назад Нину, просившую милостыню в переходе на Крещатике, заметил один из сотрудников службы по делам детей столичной горадминистрации. В приюте, куда поместили девушку, она поначалу была замкнутой, иногда даже агрессивной и твердила, что хочет домой. Но когда в приют явился мужчина, назвавшийся отцом Нины, и заявил, что хочет увезти ее, с девочкой случилась настоящая истерика. Именно тогда она поведала психологам свою историю.
Со слов Нины, горе-папаша систематически избивал и насиловал ее, а также заставлял попрошайничать. Это приносило ему немалую прибыль — до нескольких сотен гривен в день. Поэтому, когда девочка оказалась в приюте, предприимчивый негодяй приложил все усилия, чтобы вернуть себе покорную рабыню и источник дармовых денег. Сперва пытался увезти Нину официально, потом пошел путем угроз и шантажа.
Хуже всего, что недавно Нине исполнилось восемнадцать, и по закону она больше не может находиться в приюте. «Мы не имеем права удерживать девочку, несмотря на ее горячее желание остаться здесь, — написала «ФАКТАМ» Ирена Кильчицкая. — Но и отпускать ее в дом, где она подвергалась физическому и сексуальному насилию, тоже не можем. Просим ваше издание провести журналистское расследование и защитить права этой девушки».
— Когда я увидел эту девочку в переходе на Крещатике, — рассказывает «ФАКТАМ» Виталий Марченко, главный специалист службы по делам детей Киевской городской госадминистрации, — она стояла, опираясь на костыли, вся скрюченная. Табличка с жалостливой надписью, стакан для мелочи… В общем, обычная картина. Я назвался, спросил, откуда она и что тут делает. Девочка отвечала неохотно. Сказала, что ей 17 лет, живет в Фастове (Киевская область. — Авт. ) с бабушкой. Я вызвал милицейский патруль, ребенка доставили в криминальную милицию по делам несовершеннолетних, а уже оттуда забрали в приют.
— Сначала Нина врала, откуда она, — говорит начальник службы по делам детей Киевской горадминистрации Николай Кулеба. — Назвала выдуманные имя и фамилию — Настя Капустина. Потом созналась, что на самом деле ее зовут Нина Алимова, она из Одесской области. В семнадцать лет девочка не умела ни писать, ни читать, никогда не училась в школе. Мы сообщили в районный орган опеки и социальную службу о том, что Нина находится в киевском приюте. Вскоре в столицу приехал мужчина, который назвался отцом Нины. Но официально он даже не зарегистрирован как ее отец. Возможно, он биологический родитель, но и это пока не доказано. Неизвестно, на каком основании местная власть подтвердила его отцовство и дала разрешение на то, чтобы этот мужчина забрал девочку из приюта.
— У нас она оттаяла, — вспоминает директор приюта Ирина Дуванская. — Постепенно, конечно, не сразу. К нам Нину привезли на костылях. Она говорила, что не в состоянии передвигаться без посторонней помощи, была очень худой, почти лысой. Вместо одежды — лохмотья. А через несколько дней открылась правда. Наши питомцы как раз проводили репетицию новогоднего праздника. Вдруг ко мне подходит Нина и просит разрешения… потанцевать вместе с другими. Я была ошарашена. «Как же? — говорю. — У тебя ведь костыли!» Тогда она призналась, что притворилась инвалидом, чтобы побольше денег собрать. Конечно, мы позволили ей принять участие в празднике.
Позже, во время медосмотра, Нина попросила сделать ей тест на ВИЧ-инфекцию. К сожалению, результат оказался позитивным. Откуда у нее ВИЧ, девочка тогда не созналась, но было видно, что она не наркоманка. Вообще Нина не склонна к алкоголю, не курит, не матерится. Просто запущенная очень. Видно, что выросла на улице. Мы объясняли ей элементарные вещи. Например, из чего сделан тот или иной продукт питания. Пришлось также учить этого ребенка с нуля правилам гигиены и поведения. Сейчас Нина уже совсем другая. Отрастила волосы, поправилась, научилась читать. Начала петь, танцевать, даже писать стихи. Она впервые в жизни столкнулась с людьми, которые заботятся о ней, пытаются помочь.
На первый взгляд, Нина совсем не похожа на жертву домашнего насилия. Обаятельная, общительная, с открытой улыбкой и озорным блеском в карих глазах, она выглядит младше своих восемнадцати лет. Благоприятное впечатление портят только большие грубые шрамы на тыльной стороне ее левого запястья.
— Раньше я все терпела, о самоубийстве не думала, — начинает рассказ Нина, заметив, что я задержала взгляд на ее руках. — А тут только попробовала настоящей жизни — и вдруг он появился (как призналась мне Нина, она никогда не называла отца папой. Просто «он». — Авт. ). Сначала извинялся, просил никому ничего не рассказывать. Потом по моей реакции понял, что поздно. Стал угрожать. Приходил, стоял под окнами и говорил: «Знай, ты все равно жить не будешь! Как только выйдешь за порог приюта — оболью тебя серной кислотой». Я знаю, что, если меня отправят в Одессу, меня там защитить не смогут. От отчаяния я решила покончить с собой. Схватила точилку для карандашей — первое, что попалось под руку, — и попыталась перерезать вены. Подружка увидела и сразу сообщила воспитателям. Меня отвели в медпункт…
— Ты боишься возвращаться домой?
— Очень-очень боюсь, — съеживаясь, отвечает Нина. — Он постоянно избивал меня. За все. Маму свою, Луизу, я не помню. Бабушка говорила, что мать попала в тюрьму, когда мне был годик. У меня есть еще братья и сестры по маме, всего нас пятеро. Всех разбросали по интернатам и приютам, одна я осталась с бабушкой. Помню, ездили к нему в тюрьму на свидание, передачу возили. Он отсидел семь лет за убийство и вернулся. Мне тогда было семь. Знаете, я ждала его возвращения. Бабушка в школу меня не повела, пообещала, что отец выйдет из тюрьмы и я стану первоклассницей. Но он почти сразу сошелся с мачехой и через несколько месяцев заставил меня ходить по электричкам просить милостыню. Началась настоящая каторга. Еду никто не готовил, я питалась раз в день чем придется — кто что подаст. Тратить выпрошенную милостыню боялась: он кололся, нужны были деньги на наркотики, поэтому избивал меня, когда приносила мало. Меня тоже пытался пристрастить к наркотикам. Заставлял пить молоко из конопли (водный раствор измельченных семян этого растения. — Авт. ), а если не хотела — держал за волосы и выливал эту гадость на лицо, в нос, в рот…
— У тебя есть друзья?
— Дружить с детьми мне не разрешали. Но я иногда разговаривала с девочками во дворе. Врала им, что хожу в школу. А когда он в первый раз меня изнасиловал, то вообще запретил общаться с чужими людьми, особенно с мальчиками. Это случилось на съемной квартире в Одессе. Было больно, страшно. Мне тогда исполнилось пятнадцать. Тогда же он сказал, что болен СПИДом, что заразил меня и теперь я его рабыня на всю оставшуюся жизнь. Следующие раз пятнадцать все это происходило с побоями, потому что я еще пыталась защищаться. Потом смирилась, поняла, что уже ничего не изменить, — Нина обреченно опускает голову. — Он сказал, что если я кому-нибудь расскажу об этом, мне не жить. Говорил: «Я убил однажды — убью еще раз… » А потом я забеременела.
— Ты решила сохранить жизнь своему ребенку?
— Я тогда мало что об этом знала, поняла все гораздо позже. А он продолжал избивать меня и заставлял попрошайничать, теперь уже на костылях. Потому что беременной калеке подавали очень много — до 800 гривен в день.
Нина рожала в одном из одесских роддомов. Мальчик появился на свет слабым, с тяжелой инфекцией и через несколько часов умер. Алимова забрала тело младенца в родное село, похоронила и поставила на могилке небольшой голубой крест, без табличек и надписей.
— С одной стороны, маленького было жалко, — вздыхает Нина. — А с другой — я ненавидела и этого ребенка, и своего отца, и себя. Не знаю, смогла ли бы я его воспитать. Вскоре после родов мы переехали в Киев. Отец решил, что здесь будет выгодней просить милостыню. Снял квартиру, меня принуждал каждый день выходить на костылях в подземный переход. Через некоторое время я попала в приют. Сначала не говорила свои настоящие имя и фамилию, чтобы он меня не нашел. Но потом не выдержала, сказала правду. И он приехал…
Узнав, где находится Нина, Владимир, называющий себя отцом девочки, приложил максимум усилий, чтобы вернуть ее. Поехал в Раздельнянский район Одесской области и взял в сельсовете акт обследования жилищных условий своего дома, где черным по белому было написано: Нина Алимова проживает с биологической бабушкой и биологическим отцом в селе таком-то на такой-то улице, «жилищные условия хорошие, ребенок может быть возвращен в семью». С этим «документом» и ксерокопиями паспортов мужчина явился в приют.
— Он стал требовать, чтобы ему отдали дочь, — рассказывает директор приюта Ирина Дуванская. — Когда мы попросили документально подтвердить, что он является родным отцом Нины, мужчина стал кричать, что мы… продали его девочку «на органы», и пригрозил, что подаст на нас в суд. Пришлось позвать Нину. Посетитель стал активно демонстрировать заботу о девочке, спрашивал, как ей тут живется, хорошо ли ее кормят. А когда Нина спряталась в комнате, подошел с улицы к окнам и стал угрожать, что если она не сбежит, то он с ней «серьезно разберется». Потом этот гражданин еще несколько раз приходил под стены приюта, требовал что-то, кричал. Пока приезжала вызванная нами милиция, визитера и след простывал. Мы написали письма в киевскую и раздельнянскую милицию с просьбой привлечь этого человека к ответственности за вовлечение ребенка в попрошайничество. Пока не получилось. Ответа из Одесской области вообще нет уже месяца полтора. Кроме того, мы ждем решения раздельнянской социальной службы о том, куда и когда Нину заберут из киевского приюта. Надеюсь, в Одесской области найдется учреждение, способное приютить ее и защитить.
— До того момента, пока Нина не оказалась в киевском приюте, никакой информации ни об этой семье, ни о самой девочке у нас не было, — рассказала «ФАКТАМ» начальник криминальной милиции по делам детей Раздельнянского райотдела милиции Ирина Дзундза. — О том, что над ребенком совершается насилие, не было заявления ни от бабушки, ни от самой Нины. Уже на месте будем выяснять все обстоятельства. Должны быть свидетели, какие-то доказательства. Многие дети сами уходят из дому и потом сочиняют истории, как их обижали. Вы же понимаете, составить на отца протокол только с чьих-либо слов я не могу. Согласно акту обследования жилья (я этот документ лично видела) условия проживания семьи хорошие. Характеристика на семью — великолепная…
В службе по делам детей Раздельнянской районной госадминистрации вообще удивились беспокойству администрации киевского приюта.
— Не было никакого разрешения отцу на вывоз ребенка. Не было и быть не могло! — категорично заявила начальник службы Татьяна Шайдук. — Сельсовет выдал, по сути, только справку о том, что эта семья живет в доме со стенами, печкой и мебелью. Наша служба рассматривает этот акт и на основании его решает, можно ли ребенка привезти в такой дом. Пока вопрос открыт. На сегодняшний день у меня задача забрать девочку из приюта. Мы не вернем ее в село, где она жила, а поместим в реабилитационный центр, где будут защищены ее права.
— Да и как может приют непонятно кому отдавать ребенка? Не отец он ей, вы понимаете это или нет? — кипятится Татьяна Степановна. — Официально мы его как отца даже не можем привлечь к ответственности. По документам Нина записана на матери-одиночке, место пребывания которой в настоящее время неизвестно.
Самую интересную информацию о Нине Алимовой мы получили в ее родном селе. Оказывается, здесь все знали и о том, что она родила ребенка, и о том, что попрошайничала. Однако на защиту Нины не встал никто. Объяснение этому одно: так называемый отец Алимовой — молдавских кровей, по местным понятиям — цыган, а с них, цыган, что возьмешь?
— Скажите, а как, выдавая справку, вы установили, что Владимир — биологический отец Нины, а его мать — биологическая бабушка? И неужели у них там действительно такие хорошие условия для проживания, как написано в характеристике? — спрашиваю у Славы Барныч, депутата сельского совета, за подписью которой был выдан злополучный акт.
— Ну, приходили они… Бабушка эта пришла, сказала, что она — Вовина мама, а он сказал, что он — Нинын папа. Так все подписали, что он — биологический отец, и я подписала. Были мы возле дома у них. Домик маленький, несчастненький… Не знаю я эту семью, откуда я ее могу знать? Слышала, что девочка в приюте. Отец пришел, попросил справку, чтобы Нину забрать. Но что к чему — мы не знаем. У нас на учете как неблагополучные стоят только малообеспеченные семьи и те, кто ведет аморальный образ жизни.
— Нина же не пила. У них в хате натоплено, чистенько было, — пытается внести ясность сельская медсестра Алла Гайченя. — Она сказала, что нагуляла ребенка, стояла у нас на учете, обследовалась. Я лично к ней ходила после родов, перевязки делала — у нее разрывы были. А то, что Вова состоял на учете как ВИЧ-инфицированный, так об этом было известно.
— Как же так? Несовершеннолетняя девочка живет с ВИЧ-инфицированным безработным наркоманом, который ей по документам — никто, не учится в школе, рожает в 16 лет ребенка — и это не повод, чтоб посчитать эту семью неблагополучной?
— Ну она, как все цыгане: где-то ходила, просила, — пожимает плечами медсестра. — А отец при ней всегда: «Ниночка, Ниночка, не переживай, мы ребеночка выкормим, воспитаем… » Да только умер сынок-то… Они не дебоширили, в доме там все было — и телевизор, и мебель нормальная…
Пока местные власти, милиция и социальные службы разбираются, что делать с Ниной Алимовой, она строит планы на будущее. Мечтает закончить экстерном школу, стать воспитательницей и встретить хорошего парня. А еще пишет стихи. Вот это стихотворение девушка прочла мне на прощание:
Ты подарил улыбку мне, Господь,
Ты научил меня смеяться,
Ты изменил всю жизнь мою,
Заставил перестать бояться.
Ты показал мне чудеса,
Держал меня своей рукой,
Открыл свои Ты небеса,
Наполнил все вокруг собой.
Теперь иду я за Тобой,
Готова я за все сражаться,
Я знаю: Ты всегда со мной,
Теперь мне некого бояться.