Восемьдесят человек -- богословы, священники, монахи, ученые, мастеровые, торговцы, медсестры, крестьяне -- всех их объединила карающая рука ОГПУ и общая «вина» -- вера в Бога. Единственная достоверная «вина», ибо все остальные обвинения выдуманы и откровенно фальшивы.
И был среди богословов один, чье имя -- великое. Павел Александрович Флоренский -- мыслитель, ученый, священник, писатель. Сегодня его называют «русским Леонардо», изучают во всем мире, православная церковь собирается канонизировать его как святого -- мученика XX века. В следственном же деле 1928 года он -- преступник, элемент, опасный для общества, мракобес, которого должно содержать под постоянным надзором. Содержали. И преследовали -- до самой кончины.
В мае 1928 года ОГПУ провело масштабную операцию в Сергиевом Посаде и его окрестностях: арестовало большую группу верующих -- служителей церкви и прихожан. Операция планировалась как двойной удар -- по церкви, уже основательно обескровленной, и по остаткам дворянского сословия, в том числе высшей аристократии, спасавшегося возле Троице-Сергиевой лавры, как во все времена спасались люди в храмах от последней погибели.
Это мероприятие предварила мощная «артподготовка»: газеты и журналы из номера в номер печатали обличительные, гневные памфлеты и фельетоны об окопавшемся в Сергиевом «контрреволюционном отродье» -- «Гнездо черносотенцев под Москвой!», «Троице-Сергиева лавра -- убежище бывших князей, фабрикантов и жандармов!», «Шаховские, Олсуфьевы, Трубецкие и др. ведут религиозную пропаганду!». Общественное мнение было подготовлено. Заработали «органы», машина ОГПУ…
На допросах большинство участников заявили или же о своем признании советской власти или же о своей полной аполитичности. Одна только дочь Саввы Мамонтова, Александра -- художница и бывшая владелица Абрамцевской усадьбы, показала характер: «Сторонницей соввласти не являюсь вследствие гонения на религию и притеснения верующих. Кто у меня бывал, предпочитаю не называть… » А игумен Параклитового монастыря Ларин твердо заявил: «От служения церкви, пока существую на свете, не откажусь!»
Тем не менее, что бы они ни говорили, как бы себя ни вели, всех их отнесли к социально вредным элементам. Формулировалось это однотипно и безграмотно: «Как бывший монах, не сочувствующий соцстроительству, принимая во внимание его службу монахом, подходит к монархическому строю» или «Как бывшая дворянка, принимая во внимание сочувственное отношение к монархии… » Быть священником или дворянином было уже преступлением.
Правда, в число этих разноликих людей попал и один бывший жандармский подполковник Михаил Банин, который когда-то «вербовал секретных сотрудников, руководил их деятельностью и производил аресты революционеров». В советское время он, как гласит вшитая в дело справка, «состоял секретным осведомителем ОГПУ по Сергиевскому уезду». Понятно, что Банину «предложили помочь ОГПУ» и в этом «благородном» деле. Но он отказался… » Видимо, именно за это получил столь жестокий приговор -- десять лет концлагеря -- и был отправлен на Соловки.
Ордер на арест Флоренского подписал Генрих Ягода. 21 мая 1928 года сотрудник ОГПУ, «комиссар активного отделения» Жилин исполнил предписание шефа.
На Лубянке, в комендатуре ОГПУ, арестованному дали заполнить анкету. Флоренский Павел Александрович, русский, 46 лет, из дворян, сын инженера, родился в местечке Евлах, Азербайджан, окончил Московский университет и Московскую духовную академию. Семья -- жена, три сына и две дочери. Профессия -- завотделом материаловедения Государственного электротехнического института, редактор «Технической энциклопедии». Бывший профессор Московской духовной академии.
Пресса использовалась в качестве доносчика и провокатора
25 мая Флоренский на допросе дал следующие показания: «К соввласти я отношусь хорошо и веду исследовательские работы, связанные с военным ведомством секретного характера. Эту отрасль работы я взял на себя добровольно, сам ее предложил. С некоторыми мероприятиями соввласти я не согласен, но, безусловно, против какой-либо интервенции, как военной, так и экономической. Никаких разговоров с кем-либо о тех мероприятиях, с которыми не согласен, я не вел».
29 мая было оглашено обвинительное заключение: «Согласно имеющимся агентурным данным, Секретному отделу ОГПУ было известно, что нижепоименованные граждане, проживая в городе Сергиеве и частично в Сергиевском уезде и будучи по своему социальному происхождению «бывшими» людьми (княгини, князья, графы и т. п. ), в условиях оживления антисоветских сил начали представлять для соввласти некоторую угрозу в смысле проведения мероприятий власти по целому ряду вопросов. Имеющиеся в распоряжении СО ОГПУ агентурные данные стали подтверждаться на страницах периодической печати… »
К делу приложены вырезки из газет и журналов: пресса используется в качестве доносчика и провокатора. В «Рабочей газете» от 12 мая некто А. Лясс пишет: «В так называемой Троице-Сергиевой лавре свили себе гнездо всякого рода «бывшие». Главным образом, князья, фрейлины, попы и монахи. Постепенно Троице-Сергиева лавра превратилась в своеобразный черносотенный и религиозный центр, причем произошла любопытная перемена властей: если раньше попы находились под защитой князей, то теперь князья находятся под защитой попов… » И далее в том же духе: «Лишь на днях в связи с шумом, поднятым газетами о Сергиеве, сюда прибыла комиссия Главнауки и опечатали архив… »
Дело «прокручивалось» быстро и «скопом»: 8 июня судьба всех арестованных по нему и содержащихся в Бутырках, была решена. В протоколе заседания Особого совещания при коллегии ОГПУ Флоренский проходит под номером 25: «Из-под стражи освободить, лишив права проживания в Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве, Одессе, Ростове-на-Дону, означенных губерниях и других с прикреплением к определенному месту жительства, сроком на три года».
17 июля Флоренский отправляется в выбранный им Нижний Новгород -- в распоряжение Нижегородского ОГПУ.
Служебная записка разъясняет процедуру высылки: «Обвиняемых надлежит отправлять, снабдив соответствующими проездными документами. Выезд каждого из осужденных должен быть произведен с таким расчетом, чтобы последние не имели возможности разгуливать свободно по городу, а были бы сопровождаемы на поезда сотрудниками».
Ссылка Флоренского длилась недолго. Вскоре последовало новое постановление Особого совещания: «Досрочно от наказания освободить, разрешив свободное проживание по СССР». Уже в сентябре он вернулся домой. Его оставили в покое на пять лет.
«Я, Флоренский Павел Александрович, по складу своих политических воззрений романтик средневековья… »
Второй арест последовал 25 февраля 1933 года. В справке на арест значится: «Поп-профессор, по политическим убеждениям — крайне правый монархист». «Член центра контрреволюционной организации «Партия Возрождения России». Обличается показаниями обвиняемых профессоров Гидуляного, Остоухова и члена контрреволюционной организации Жирихина».
Во время ареста и обыска на московской служебной квартире Флоренского в Лефортово были изъяты две рукописи -- «У водоразделов мысли» и «Воспоминание детства» -- и книги. A уже 28 февраля Флоренский дал показания. Писал их философ долго и мучительно: сначала черновик на трех страницах, затем -- на пяти -- развитие версии и, наконец, дополнение: имена и схема контрреволюционной организации. «Сознавая свои преступления перед советской властью и партией, настоящим выражаю глубокое раскаяние в преступном вхождении в организацию национал-фашистского центра… » Почему же Флоренский вдруг начал клеветать на себя?
Следствие использовало весь арсенал средств (запугивание, принуждение, обман, подкуп провокатора) и в конце концов добилось своего, выжало из арестованного признание «вины». Но какое дерзкое признание: «Я, Флоренский Павел Александрович, профессор, специалист по электротехническому материаловедению, по складу своих политических воззрений романтик средневековья -- примерно XIV века… » Такой вот фашист!
4 марта, видимо, в поисках компромата, произвели еще один обыск на квартире Флоренского, писал в «Огоньке» Виталий Шенталинский. Протокол обыска -- описание дома ученого, антураж которого явно поразил сотрудников ОГПУ: в записи проглядывают и удивление, и зависть.
«При обыске изъято ничего не было, так как книги «Столп и утверждение истины» и других книг по мистике, а также порнографии не оказалось. Жена Флоренского… очевидно, была готова к обыску. Она заявила нашему сотруднику: «Вы, очевидно, ищете его рукописи». И, открыв большой шкаф, продемонстрировала огромное количество «папок для бумаг», в которых хранились рукописи мужа по различным научным вопросам, связанным с его работой в институте… » Описание библиотеки, видимо, не осталось без внимания на Лубянке -- вскоре книги увезли.
Обвиняемый «виновным себя признал полностью». Дело было представлено на рассмотрение Особой тройки ОГПУ Московской области, которая и осудила Флоренского на 10 лет исправительно-трудовых лагерей.
В следственном деле Флоренского содержится еще одно дело, попавшее сюда с Соловков под своим, особым номером. Это дело в деле начинается «справкой на Флоренского П. А. » Справка -- без даты, но с подписями начальника Соловецкой тюрьмы ст. майора Аптера и его помощника капитана Раевского, гласит: «В лагере ведет контрреволюционную деятельность, восхваляя врага народа Троцкого».
Далее следуют по порядку однотипные документы с пометкой «совершенно секретно» -- так называемые агентурные донесения, а проще -- доносы лагерных стукачей, которые, как оказалось, плотно «держали» Флоренского на Соловках и докладывали начальству о любом его шаге. Каждая такая бумажка помечена еще и крупными буквами «АСЭ», что означает «антисоветский элемент». Сокращения з/к и с/с расшифровываются соответственно как заключенный и секретный сотрудник. Доносы именуются «рабочими сводками». Вот несколько образцов этого жанра:
«10 сентября 1935 года в комнате кузнечного корпуса, где живут профессор Флоренский П. А. , Литвинов и Брянцев, велся разговор на следующую тему: Брянцев говорил, что он слышал по радио, где передавали, что в Австрии за антигосударственные преступления одному дали полтора года, другому -- 10 месяцев, а третьему -- 9 месяцев каторжных работ. Далее он пояснял, что если бы у нас в СССР сделать такое преступление, то наверняка дали бы «вышку» или в лучшем случае -- 10 лет через «вышку».
Флоренский говорил, что «да, действительно, у нас в СССР… карают даже ни за что».
После этого Литвинов говорил, что при такой политике весь СССР перебудет в лагерях…
Брянцев говорил о том, что настоящее внутрипартийное положение таково, что даже нет покоя и членам партии.
Флоренский заметил: «Да, очень много сейчас сидит в изоляторах видных старых большевиков… »
Вскоре после упомянутых разговоров на деле профессора появилась надпись: «Флоренского Павла Александровича -- расстрелять». А затем -- жирная красная галочка на обороте листка: приговор «тройки» приведен в исполнение 8 декабря 1937 года на Соловках.
13 февраля 1937 года, в одном из последних писем с Соловков, Флоренский написал: «… Удел величия -- страдание от внешнего мира и страдание внутреннее, от себя самого… Свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданиями и гонением. Чем бескорыстнее дар, тем жестче гонения и тем суровее страдания».