Первый в Киеве коммерческий парк Шато-де-Флер положил начало городской индустрии развлечений
Когда несколько предпринимателей во главе с известным киевским садовником Карлом Карловичем Христиани взялись за создание первого в городе увеселительного парка Шато-де-Флер, основанного на чисто коммерческих началах, они не сомневались в успехе своего дела. Но едва ли догадывались, что появление парка (он располагался возле Мариинского дворца) вызовет столько споров, упреков и обвинений в их адрес…
Если верить некоторым старым мемуаристам, с появлением Шато-де-Флер вся многовековая культура киевского досуга, где было место и отдыху в кругу семьи, и дружеской беседе, и созерцанию красот природы, вдруг рухнула, и появилось нечто бессмысленно шумное, пошлое и вечно пьяное. Это безобразие, говорили они, произошло при попустительстве городских властей в угоду кучке дельцов, жаждущих обогащения. Вот что, например, писал редактор «Киевских епархиальных ведомостей» протоиерей Петр Лебединцев: «Царский сад (сейчас здесь Мариинский парк. — Авт. ), с его роскошной растительностью, содержался в образцовой чистоте и порядке, наполняясь с утра до вечера избранной публикой, находившей здесь отдых и прохладу под тенью высоких лип и кленов; никаких ночных оргий и ночных гуляний с ракетами и фейерверками здесь не было. Сад служил для удовольствия городской публики, а не для извлечения доходов городских от разных вертепов».
Еще мрачнее выглядел Шато в описании известного киевского педагога, первого биографа Тараса Шевченко Михаила Чалого. Старый Царский парк, утверждал он, пал по сговору городской думы и киевского генерал-губернатора Анненкова с кучкой проворных негодяев, которые превратили его в грязный притон и рассадник пороков. «Сюда, — возмущался мемуарист, — собирается киевская публика, невысокой причем пробы, не с целью насладиться красотами природы, а подышать воздухом, пропитанным запахом керосина и фейерверочным чадом, да позабавиться зрелищами, извращающими природу. Для первоначального устройства Шато жадный к наживе антрепренер Карл Христиан, с согласия городской думы, вырубил почти всю нижнюю часть сада. Под секирой этого вандала-немца пали и стройные вековые тополи, краса нашей украинской природы, и сотни фруктовых деревьев. Исчезли и великолепные клумбы цветов; погибла бесследно и памятная всем нам «аллея влюбленных», укрывавшая во время оно не одну стыдливую парочку от нескромных взглядов гуляющих. Правда, нынешние посетители шумного Шато вовсе не нуждаются в таком таинственном убежище для своих рандеву: они открыто, при газовом освещении пьют коньяк и шампанское и отплясывают канкан, к великому соблазну учащейся молодежи, преждевременно вкушающей здесь от запретного плода Вакха и Венеры».
Известный религиозный писатель и царедворец Андрей Николаевич Муравьев также возмущался нравами Шато и требовал немедленного его закрытия. Не добившись ничего от городской думы, он обратился в 1867 году с письмом к императору Александру II, где предлагал возобновить в старом Государевом саду царскую резиденцию (»для остановки царствующих особ во время их переезда в Крым»), восстановить сад, а заодно и изгнать из него Шато.
План Муравьева удался наполовину. Царскую резиденцию возобновили, но старый сад восстанавливать не стали. В удельное ведомство была возвращена лишь небольшая его часть, а все остальное по-прежнему оставалось в распоряжении думы. Что же касается призывов Муравьева к гонениям на новые городские развлечения, они вообще остались без внимания.
В ноябре 1871 года царица осмотрела обновленный дворец. Парк был завален снегом, но императрица обошла его и всем осталась довольна. В честь новоселья состоялся званый обед. Муравьев за столом долго беседовал с царицей, и в результате было решено, что писатель напишет еще одно письмо об ужасном влиянии увеселительного парка на жизнь и нравы Киева, а Мария Александровна передаст его своему августейшему мужу.
Но из этой затеи также ничего не получилось. Александр II упорно отказывался начинать гонения на новые парковые увеселения. У него были другие заботы.
Тем не менее письмо Муравьева по-своему интересно. Возможно, в нем впервые прозвучала мысль о вступлении города в новую эпоху, символом которой и стал для многих киевлян того времени парк Шато.
«Шато-де-Флер, — писал Андрей Муравьев, — совершенно убил всю патриархальность Киева пренебрежением его священных преданий; под самые большие праздники Лавры гремела там музыка и лопались фейерверки к общему соблазну православных. Неоднократно говорил я о том и даже писал местным властям, навлекая на себя их неудовольствие, но все было напрасно, потому что тут замешались городские интересы. Пора бы, однако, хотя бы теперь, при обновлении дворца, очистить Царский сад от такой проказы».
Говоря о «городских интересах», писатель имел в виду интриги в думе. Но о том, что увеселительный парк действительно был нужен городу, ни Муравьев, ни другие критики парковых гуляний не думали. Они не обращали внимания на огромную популярность Шато среди многих горожан и особенно у молодежи. Это объясняется тем, что к моменту открытия парка в мае 1863 года его критики были людьми уже не первой молодости. Многолюдные гуляния их не интересовали. Да и не для таких, как они — интеллигентов старой романтической закваски, создавались эти шумные и не совсем трезвые городские развлечения.
А вот молодое поколение не скрывало своей симпатии к Шато. Окончивший в 1865 году Киевскую духовную академию Иван Семенович Левицкий, ставший впоследствии известным писателем Нечуем-Левицким, посвятил парку несколько восторженных страниц в романе «Тучи». Писатель с удовольствием вспоминал первые гулянья в новом киевском парке и царившую на них атмосферу беззаботного веселья.
Не находил ничего ужасного в увеселениях Шато и мемуарист Алексей Паталеев. В 1860-х годах он был еще гимназистом, но, несмотря на юный возраст, изучил все программы Шато, а на старости лет подробно описал их в своих мемуарах. Основатели Шато, считал он, делали большое и нужное дело. Никаких старинных аллей они не вырубали. Напротив, бережно перепланировали запущенный Нижний сад, наполнили его цветами, музыкой и привлекли сюда толпы гуляющих горожан. И если в быту Шато случались конфузы, то только из-за невоспитанности самих киевлян.
«В начале 60-х годов, — пишет мемуарист, — ни скверов, ни благоустроенных садов для общественных гуляний в Киеве еще не было. Учитывая такую потребность населения, предприниматели в лице садовника Христиани, повара Фридриха и буфетчика Сутербрика задумали устроить общественные гулянья в центре города. Заарендовав часть Царского парка, они спланировали мест-ность, сохраняя ее деревья, провели широкие аллеи, построили большой двухэтажный деревянный вокзал, напротив которого устроили крытый павильон для оркестра, построили летний театр для драматических спектаклей, деревянный кегельбан и тир для стрельбы в цель по разным механическим фигурам. Большая входная аллея и все аллеи вокруг фонтана в изобилии были засажены роскошными цветами, что дало предпринимателям основание назвать этот сад Шато-де-Флер (Замок цветов). Впоследствии, убедившись, что для такой роскоши наша публика, уничтожавшая дорогие посадки, еще не воспитана, предприниматели прекратили их, сохранив лишь одно название Шато-де-Флер. Оркестр, называвшийся варшавским, состоял из 25-30 хороших музыкантов… Репертуар оркестра был легкого характера — бальный, что вполне соответствовало пониманию публики. Первое в нем место было отведено входившим в моду вальсам Иоганна Штрауса, кумира петербургских дам того времени.
По воскресеньям и праздничным дням в Шато-де-Флер играл еще и оркестр военный. Сад в эти дни был иллюминирован бесчисленным множеством китайских бумажных фонариков, производивших в темноте особенный эффект.
На террасах возле вокзала за бесчисленными столиками сидели семейные киевляне и, распивая чай, слушали музыку и глазели на нарядную публику».
В таких же доброжелательных тонах описывается Шато во многих других мемуарах, письмах и стихах.
Так что же, в самом деле, произошло в Киеве в мае 1863 года? Отчего одни киевляне ожесточенно ругали новый парк, а другие защищали и хвалили его? Если мы вспомним, что открытие Шато почти совпадает по времени с выходом романа Тургенева «Отцы и дети» (1862 год), то ответ напрашивается сам собой. «Отцы» тех лет считали вкусы «детей» нестерпимо вульгарными. В свою очередь, молодежь глубоко презирала «романтизм» и «идеализм» прежних времен. Радикально настроенная молодежь шла еще дальше. Она отвергала высокое искусство как нелепый «феодальный пережиток». Старые романтические прогулки, располагавшие к созерцанию природы и философическим размышлениям, ее не устраивали. И в этом отношении Шато, где вообще не было никаких видов, но зато были пивная, буфет и эстрада, появилось как нельзя кстати.
До постройки дома Купеческого собрания лучшим местом для концертов считался зал старой биржи на Институтской улице. Здесь выступали известные артисты, звезды европейского музыкального мира. На Масленицу и в дни Великого поста давались концерты духовной музыки, пел хор университета, играли Пабло де Сарасате, Генрих Венявский, И. Иоахим, Франц Ондржичек… Но чем лучше была программа, чем знаменитее исполнитель, тем труднее было попасть в зал.
Среди слушателей Рубинштейна или Иоахима были и такие, которые ради хорошей музыки готовы были терпеть тесноту и духоту старого зала. Но многие с удовольствием послушали бы и что-нибудь похуже или попроще, но в более комфортной обстановке. Им было все равно кого слушать, лишь бы приятно провести вечер, побывать в «приличном обществе».
«Новые люди» были скорее всеядны, чем требовательны. Если на сцене появлялся виолончелист, они слушали музыку Сарасате или Брамса, но не возражали, если вслед за этим выступали негры, плясавшие под дребезжащие звуки банджо. Публика Шато с восторгом встречала «ученых собак» и внимала игривой пошлости куплетистов.
Даже защитники Шато охотно признавали, что развлекательные программы этого заведения были рассчитаны на самый простой и непритязательный вкус. «По временам, — писал мемуарист, — предпринимателями приглашались акробаты, жонглеры, шпагоглотатели, фокусники, между которыми в моей памяти живо стоит известный Блонден, когда-то проходивший по туго натянутому канату через Ниагарский водопад, да еще персиянин Гуссейн Али в остроконечной барашковой шапке, танцевавший на канате босиком под звуки персидского марша, впервые мною услышанного. Хористы итальянской оперы, застрявшие на лето в Киеве, сидя в бутафорской гондоле, под звуки гитар распевали народные рыбачьи песенки. Все это по совокупности развлекало и нравилось неприхотливому тогда обывателю». Вечера в Шато обычно завершались так называемым бриллиантовым фейерверком и бенгальским огнем, наполнявшим сад удушливым дымом. Последний марш военного оркестра давал публике знать, что гулянье окончено и пора идти по домам.
Шато, с одной стороны, создал условия для культурного отдыха многих более-менее обеспеченных горожан. И в этом его заслуга. Но в то же время о художественном уровне его программ не могло быть речи. Устроителей Шато интересовало не искусство, а прибыль. Их развлекательные программы прививали горожанам терпимость к пошлости и бездарности.
С появлением Шато каждую весну в Киев направлялись десятки бойких дельцов от искусства, умевших поразить обывателей своими мнимыми талантами. Благодаря им так называемая парковая публика постигала, что искусство — всего лишь разновидность «приличных развлечений», дозволенных полицией, и никакого таинства в нем нет…