Старейший участник Великой Отечественной войны 101-летний житомирянин Иван Якимчук накануне Дня защитника Отечества рассказал «ФАКТАМ» некоторые малоизвестные эпизоды партизанской борьбы против фашистов
Житомирянину Ивану Якимчуку, как он сам с улыбкой говорит, в январе исполнился годик. Первый годик второго столетия! Иван Никифорович видел и царя Николая Второго с детьми, провожавшего на перроне вокзала в Ковеле солдат на Первую мировую, и главу Директории Украинской народной республики Симона Петлюру, и красного командар-ма Буденного…
Отдельного рассказа заслуживает участие старейшего из ныне здравствующих участников Великой Отечественной войны в партизанской борьбе. «Только учтите, молодой человек, — сказал ветеран, — мне хотелось бы в первую очередь подчеркнуть, что война — это не то, что показывают нынешним детям в компьютерных играх. Поверьте, я не был трусом. Но на войне любого нормального человека постоянно преследует страх — не так за свою жизнь, как за жизнь своих близких. И тревога за то, что будет с ними, если с тобой что-нибудь случится. А еще война — это кровь и жестокость, опасность озвереть».
- К началу войны вам было уже за тридцать…
— Да, успел жениться, — начинает рассказ Иван Якимчук. — У нас рос ребенок — старший сын. До этого я окончил в местечке Новый Завод на Житомирщине польский техникум лесного хозяйства по специальности техник-механик. В начале 30-х годов в Украине были школы и техникумы с украинским, польским, еврейским языками преподавания. Ремонтировал трактора и машины. Помню, один колесный трактор заграничного производства, требующий сложного ремонта, мы буксировали на расстояние более 180 километров из Житомирской области в Киев лошадьми. А назад уже я гнал его своим ходом.
Затем я служил на Тихоокеанском флоте механиком по корабельным двигателям. Перед войной вернулся в Житомир, меня назначили начальником автоколонны в Главном управлении авиационного строительства (ГУАС). Имел в подчинении 420 грузовиков. Мы строили военные аэродромы.
Хотя газеты и радио говорили о дружбе с немцами, дескать, заключен договор о ненападении, а после поражения Польши в Бресте даже состоялся совместный парад советских войск и гитлеровского вермахта и красные командиры фотографировались вместе с немецкими генералами, в воздухе все больше пахло войной. Особенно это чувствовали мы, строители. В 1941-м работали без выходных!
И все равно война пришла неожиданно. В воскресенье, 22 июня, в пять утра я шел на работу. Слышу: приближается низко летящий самолет. От него отделилось что-то черное, начало падать. И вдруг, когда я не дошел метров тридцать до здания, в котором находился ювелирный магазин, как оно вздрогнуло, словно живое, и обрушилось. Послышались крики людей. Ведь верхние этажи занимали квартиры, в которых еще спали взрослые и дети.
Только тогда я понял, что это была бомба. На удаляющемся самолете белели кресты. Вторую бомбу немец бросил на бульваре Пушкина, где находилось здание областного управления НКВД. Третью — на автозаправку в районе Житнего рынка.
Из домов повыбегали перепуганные люди, спрашивали, что случилось. А я сам не пойму. Лишь в 12 часов по радио выступил председатель правительства Вячеслав Молотов и сказал, что сегодня утром Германия без объявления войны напала на нашу страну, на всей границе идут бои. Свою речь он закончил знаменитыми словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит!»
Возле военкоматов выстроились очереди. И солидные мужчины, и вчерашние десятиклассники хотели бороться с агрессором. Поначалу с фронтов поступали ободряющие сводки. В первый день войны части 9-го мехкорпуса Рокоссовского не только отбили натиск фашистов, но перешли в контрнаступление и взяли город Перемышль.
А на юге моряки Дунайской военной флотилии обратили в бегство немцев и румын, переправлявшихся через Дунай. Захватили на правом, румынском, берегу город Килия-Веке, плацдарм длиной до 70 километров и гнали бы румын до Бухареста, если бы не поступил приказ отойти для защиты Одессы.
И несмотря на то что мы видели прибывающие в Житомир эшелоны, машины и телеги с эвакуированными, ранеными и беженцами, настроение у нас было в основном боевое.
Получаю предписание руководства передать все автомобили воинским частям. Отправив последнюю машину, тоже иду проситься в действующую армию. В военкомате посмотрели, что я — военный моряк, главстаршина запаса (это соответствовало званию старшего сержанта сухопутных войск), и сказали, что флот боевых действий не ведет, а переводить меня в другой род войск не имеют права.
Но и домой не отпустили. Двенадцать суток нас держали на казарменном положении, ожидая указаний, что делать с такими, как я, добровольцами. Мы спали на полу в коридоре, на стульях, на столах. Во дворе все время дымилась полевая кухня. Так что не голодали.
Восьмого июля в три часа ночи нас подняли по боевой тревоге. Мне вручили военный билет. «В какую часть?» — спрашиваю. «Там написано». Читаю и ничего не пойму: «Без права выезда из города Житомира». Ведь все организации эвакуировались, немец наступал! Возвращаюсь к военкому с просьбой объяснить смысл странной записи. «Борьба в тылу врага!» — коротко отрезал полковник.
На следующий день город был занят немцами.
- Вас готовили к подпольной работе?
— Нет. Я служил на флоте. Вот и вся моя подготовка к борьбе в тылу врага. Но как бывший работник лесного хозяйства я хорошо знал местность и людей. И вскоре нашел людей, которым доверял, мы организовали подполье в Житомире и окрестных лесничествах. Нашли пишущую машинку, радиоприемник. Печатали и расклеивали по ночам листовки. В начале войны, чтобы население не слушало вражескую пропаганду, власть под контролем НКВД обязала всех граждан, у которых дома были радиоприемники, сдать их на специальные склады. Там они хранились всю войну, даже во время оккупации. Если, конечно, эти склады не разграбили. Случалось, что после войны приемники уцелели, а владельцам посчастливилось выжить и сохранить справки о сдаче. И они получали свое имущество обратно.
В войну листовки считались важнейшим средством информирования наших людей о положении дел на фронтах и о зверствах оккупантов, к которым некоторые обиженные советской властью люди отнеслись более чем лояльно, — шли работать в полицию, становились осведомителями гестапо или (имею в виду некоторых женщин) развлекали фашистов в увеселительных заведениях.
В одном из лесничеств я нашел и отремонтировал брошенный поломанный грузовик. Поскольку бензина не было, оборудовал его газогенераторной установкой, где в качестве горючего используются вода, деревянные чурки, угольный или торфяной брикет. Мощность двигателя от такого газа становится меньше, и скорость ниже. Но ездить было можно.
Однажды во время приезда в Житомир получил от нашего руководства радиостанцию, батареи к ней, четыре винтовки и с десяток гранат. Все замаскировал как мог: винтовки засунул в трубы газогенератора. А патроны и гранаты моя мама, тоже работавшая в нашей подпольной группе и ехавшая со мной в кабине, спрятала под одеяло, которым был укутан мой крошечный сын. Его мы якобы возили в город к врачу.
На выезде из города нас остановили жандармы. Документы были в порядке. Мы боялись, что, если полицаи полезут в кузов, могут обнаружить рацию. Моя мама, еще до революции окончившая с золотой медалью гимназию, знала три языка. Она сказала немцам, что везем ребенка, больного сыпным тифом. Жандарм, заглядывавший в кузов и в кабину, сразу соскочил с подножки, шарахнулся от нас: вэк, убирайтесь отсюда!
- С бойцами УПА приходилось встречаться?
— Не раз. Как-то (я уже служил начальником боепитания одного из отрядов партизанского соединения Маликова) мы отправились за боеприпасами. Я ехал верхом на лошади, мои подчиненные — на нескольких подводах. Вдруг впереди возле села мелькнули какие-то люди. Мы окликнули их. Они скрылись в лесу.
Тогда пустил коня галопом. Вскоре понял, что поздно, только оторвался от своих. Стою, поджидаю товарищей. А тут весна-а какая! Май месяц! Черемуха и кусты — все в цвету. Птицы поют, лягушки в низинах квакают, и одна, где-то совсем близко от меня, издает такие интересные щелкающие звуки. Приглядываюсь: а то не жаба щелкает — из-за пня в меня мужик целится из револьвера! У меня аж спина взмокла. Но оружие почему-то всякий раз давало осечку. Я конем — на него и даю очередь из автомата в воздух: «Брось револьвер!»
Мужчина — это оказался заросший щетиной молодой парень — тут же встал и поднял руки. Оказалось, из отряда националистов. Что же с ним делать? Он же едва не лишил меня жизни! Направляю на хлопца автомат, он молчит и только слезы текут по щекам. Думаю: тут весна такая, а я сейчас молодую душу отправлю на тот свет. Может, он еще ничего и не совершил. Слышу, как за деревьями уже грохочут наши телеги. И думаю: я не убью — мои ребята пристрелят. Или в отряде отдадут под трибунал. Короче, пока наши не появились, говорю ему: «Беги». Он стоит. Видать, думает, что сейчас в спину выстрелю. «Беги, — кричу, — дурак, пока мои не подтянулись!»
Он бросился и зигзагами побежал. Я несколько раз для отвода глаз выстрелил в воздух и сказал своим: «Ушел, сволочь».
— Через пару дней этот парень пришел к нам, — продолжает Иван Никифорович. — Хочу, говорит, с вами воевать против немцев. «Почему со своими не хочешь воевать против немцев?» — спрашиваю. «Они только грабят людей, пьют и жрут».
Мы, конечно, не сразу доверили ему оружие. Наблюдали. И вот однажды этот хлопец попросил меня отпустить его на денек проведать родителей. Эге, подумал, вон ты куда. Выведал все об отряде и пришла пора сообщить кому следует!
«Хорошо, — сказал ему. — Только пойдем вместе». Когда начало вечереть, я взял парня, двух бойцов, и мы отправились на его лесной хутор. Приблизились к хате — слышим громкие мужские голоса. Неужели у парня должна была состояться встреча с членами банды?
Он растерянно посмотрел на нас. Дескать, сам не знаю, что происходит. Подкрались к окну, в котором горел свет. И увидели: ближе к окну за накрытым столом разговаривают несколько небритых мужиков. А под потолочной балкой, к крюку, к которому обычно подвешивают колыбель, подвешена обнаженная окровавленная девушка без признаков жизни. На полу лежит мертвый мужчина. Это оказались сестра и отец нашего новичка.
На лице парня застыла гримаса немого крика. Хорошо, что товарищ успел закрыть ему ладонью рот и оттащить от окна. Я в это время разбил прикладом стекло и бросил в хату гранату. Сам откатился подальше. Другой партизан швырнул туда же противотанковую гранату. Так от нее у хаты даже крыша осела. Оказалось, бандеровцы прознали, что парнишка ушел к советским партизанам и отомстили его семье. Жалею, что мы не подоспели раньше. А парень тот потом храбро воевал.
Ой, война, я вам скажу, страшная вещь. Помню бой под Костополем Ровенской области. Там до революции дед Владимира Жириновского держал мебельную фабрику. Вокруг — стрельба, жарко. А мне захотелось пить — мочи нету. Вдруг вижу впереди колодец. Но местность вокруг него простреливается. Думаю: все равно убьют, так хоть попью перед смертью. Подбегаю к той кринице, а она доверху завалена… мертвыми телами женщин, детей, стариков…
Еще какой был у нас случай. После боя в Коростышевском районе Житомирской области нашему раненому товарищу понадобилась медицинская помощь. В одном из сел мы нашли врача Нину Попову — молодую женщину, которая и сделала партизану операцию. Забрав раненого, мы ушли. А к этой врачихе заявились немцы — ее сдал местный полицай. Но сельская «почта» сообщила об этом заблаговременно. И хозяйка, у которой Нина снимала комнату, успела спрятать квартирантку в погреб, люк застелила ковриком, на него поставила стол. Немцам же сказала, что врач ушла.
Немцы заглянули — никого. Уже хотели уходить. Вдруг в соседней комнате заплакал спящий Нинин ребенок. Один немчура взял девочку на штык(!) и вынес из хаты. Крик ребенка слышала сидящая в погребе мать. Каких усилий ей стоило не обнаружить себя, не выскочить — одному Богу известно.
Как только мы узнали о случившемся, пришли в село, Нину забрали к себе в отряд. А полицая-предателя уничтожили. К сожалению, не пощадили мы и его семью. Не каждому дано выдержать испытание жестокостью. Вот что такое война.
После войны Попова работала врачом в Киеве, долгие годы мы с ней встречались, переписывались. Только последние два года что-то не пишет. Может, умерла. Годы-то наши немаленькие. А я — счастливый человек. У меня двое внуков и три правнука.
*Иван Никифорович Якимчук (на фото с четырехлетним правнуком Ванечкой): «Я вам скажу, что любой худой мир лучше, чем война».
Фото автора