Ровно 55 лет назад первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев выступил на закрытом заседании XX съезда с историческим докладом, разоблачающим культ личности Иосифа Сталина
Утром 25 февраля 1956 года, в последний день работы XX съезда КПСС, первый секретарь ЦК Компартии Никита Хрущев выступил на закрытом заседании с докладом «О культе личности и его последствиях». Никита Сергеевич поведал делегатам о многочисленных фактах сталинских преступлений: фабрикации дел для выполнения «планов» по осужденным и расстрелянным, нечеловеческих пытках на допросах, о массовых репрессиях и обвинил Иосифа Виссарионовича в возвеличивании своей персоны и отступлении от марксистко-ленинских принципов. Материал для доклада Хрущева готовила специальная комиссия ЦК, куда входили старые большевики, вернувшиеся из лагерей и ссылок.
Первый секретарь ЦК КПСС, который еще три года назад рыдал у гроба «вождя всех времен и народов», заявил на закрытом заседании и о преувеличении роли Иосифа Виссарионовича в Великой Отечественной войне, и о его неспособности руководить страной и армией с самого начала боевых действий. Никита Хрущев, в частности, возложил на Сталина ответственность за неподготовленность к войне, за окружение частей Красной Армии под Киевом в 1941 году и под Харьковом в 1942-м. «Надо сказать, что Сталин операции планировал по глобусу. Да, товарищи, возьмет глобус и показывает на нем линию фронта», — рисовал совсем уж карикатурный портрет своего предшественника Никита Сергеевич.
Впрочем, большинство замечаний Хрущева очень точно описывали параноидальный характер Иосифа Виссарионовича. «Сталин был человек очень мнительный, с болезненной подозрительностью, в чем мы убедились, работая вместе с ним, — рассказывал однопартийцам Хрущев. — Он мог посмотреть на человека и сказать: «Что-то у вас сегодня глаза бегают»… Везде и всюду он видел «врагов», «двурушников», «шпионов»… Кроме того, по словам
Никита Сергеевич попытался также ответить на вопрос, почему партийное руководство мирилось со сталинским произволом. «Сталин проявлял полную нетерпимость к коллективности… Он действовал не путем убеждения, разъяснения, кропотливой работы с людьми, а путем навязывания своих установок, путем требования безоговорочного подчинения его мнению. Тот, кто сопротивлялся этому или старался доказывать свою точку зрения, свою правоту, был обречен на исключение из руководящего коллектива с последующим моральным и физическим уничтожением».
Как вспоминал очевидец этого исторического события Александр Яковлев, будущий идеолог перестройки, а в 1956 году инструктор ЦК КПСС, в зале стояла глубокая тишина. «Не слышно было ни скрипа кресел, ни кашля, ни шепота, — писал в мемуарах ныне покойный Александр Николаевич. — Никто не смотрел друг на друга — то ли от неожиданности случившегося, то ли от смятения и страха, который, казалось, уже навечно поселился в советском человеке… Шок был невообразимо глубоким. Особенно от того, что на этот раз официально сообщили о преступлениях «самого» Сталина — «гениального вождя всех времен и народов»… Лично я был раздавлен, не знал, кому верить. Или Сталину, с именем которого поколение за поколением связывали свою жизнь и надежды. Или новому «вождю», который так страстно и убежденно говорил о преступлениях своего учителя. Где-то в душе шевелилось ощущение, что Хрущев говорит правду, но я боялся и отталкивал ее». Александр Николаевич утверждал, что большинство чиновников аппарата ЦК отнеслись к докладу Хрущева отрицательно, но в открытую не осуждали: «Шушукались по углам, мол, не разобрался Никита, такой удар партия может не пережить».
Как бы там ни было, но сегодня за ХХ съезд Хрущеву прощают все: и его личное активное участие в сталинских репрессиях, и хамские выходки по отношению к интеллигенции, и провалы в экономике, и грубые ошибки на внешнеполитическом поприще. «У Никиты Хрущева руки по локоть в крови, но среди всех большевистских вождей он был самым честным, по-своему искренним человеком, верным идеям. И я лично благодарен ему за его поступок, — сказал «ФАКТАМ» украинский писатель-диссидент, правозащитник Евгений Сверстюк. — Концлагеря при нем опустели, сотни тысяч заключенных и ссыльных вернулись домой».
Выводы доклада Хрущева были настолько кардинальными и опасными для системы, что его побоялись публиковать. В Советском Союзе документ официально обнародовали только в 1989 году на страницах журнала «Известия ЦК КПСС». Тем не менее в 1956-м практически все взрослое население страны знало о содержании доклада Никиты Сергеевича. Документ рассылали по всем партийным организациям и комсомольским ячейкам. С выступлением Хрущева решено было ознакомить «беспартийный актив рабочих, служащих и колхозников».
Исследователи до сих пор спорят о том, что заставило Хрущева выйти на трибуну с докладом о Сталине и чем объяснялась его решимость. Одни считают, что Никита Сергеевич хотел таким образом уйти от личной
Сам Никита Хрущев писал в мемуарах: «Эти вопросы созрели, и их нужно было поднять. Если бы я их не поднял, их подняли бы другие люди, и это стало бы причиной поражения партийного руководства, которое не прислушалось к велению времени. Яркий пример тому — Чехословакия 1968 года». Зять Никиты Сергеевича Алексей Аджубей вспоминал: «Нелепо было бы утверждать, что Хрущев вовсе не знал о массовых репрессиях или не чувствовал себя виновным. Он сам говорил, что те, кто работал рядом со Сталиным, не могут снять с себя ответственности, но что она должна быть соразмерной. Нина Петровна (жена Хрущева. — Авт. ) обронила как-то фразу, что только после XX съезда Никита Сергеевич отдал начальнику своей охраны пистолет, который хранился в спальне Хрущевых».
Первый президент Украины Леонид Кравчук, руководивший во второй половине 1950-х годов лекторской группой в Черновицком обкоме Компартии Украины, считает, что Хрущев прекрасно понимал: рано или поздно сотни тысяч жертв сталинских репрессий, узников лагерей заговорят и этот процесс уже нельзя будет остановить. «Поэтому Никита Сергеевич решил сам рассказать все людям, выпустив таким образом немного пара, — считает Леонид Макарович. — Хрущев попытался обелить партию и успокоить людей, которые устали от непрерывного ожидания арестов и преследований членов семьи».
Писатель, профессор Национального университета «Киево-Могилянская академия» Владимир Панченко также считает, что с трагической правдой о миллионах искалеченных судеб нужно было что-то делать. «Думаю, что Хрущев и сам ужаснулся, когда перед ним открылись реальные масштабы сталинской «опричнины», — сказал в интервью «ФАКТАМ» Владимир Евгеньевич. — И он принял рискованное решение, свидетельствующее о его мужестве как политика и человека. Ведь пришлось преодолевать колоссальное сопротивление в высших кругах власти. В Политбюро многие были против хрущевского доклада, его содержание могло надолго остаться тайной для партии, а тем более — для общества. Но Хрущев настоял на своем. «Если вы против, — сказал он своим соратникам, — я обращусь непосредственно к съезду». И это был поступок!
Объяснить его мотивы только политической борьбой вряд ли возможно. Сработали, очевидно, еще и нравственные факторы. Доклад Хрущева произвел эффект бомбы. Я когда-то читал роман Александра Бека, герой которого — опытный коммунист, не последний человек в партии, — прослушав речь Хрущева, буквально упал в обморок! И было от чего… Кстати, Федор Бурлацкий (бывший руководитель группы советников ЦК КПСС. — Авт. ) в книге о Хрущеве пишет, что сам Никита Сергеевич в дружеском кругу как-то рассказывал, что набраться духу и решиться на отчаянный поступок ему помог… герой рассказа Владимира Винниченко «Талисман».
Напомним, в рассказе речь идет о политических заключенных, среди которых случайно оказался скромный сапожник Пиня. Из-за политических разногласий эсеры с большевиками избрали его в качестве компромиссной фигуры старостой. И Пиня проявил себя как умелый и мужественный лидер: он не только ловко организовал побег заключенных, но и решил первым лезть в подкоп, хотя на той стороне его могли убить охранники. Так и Хрущев, который сравнивал себя с Пиней, поступил на XX съезде.
При этом Владимир Панченко считает, что Никита Сергеевич вряд ли мог предвидеть все последствия своего доклада. «Откуда ему было знать, что «джин», которого он выпускает из бутылки, может в конце концов разрушить и сам политический режим, — говорит Владимир Евгеньевич. — То, что сделал Хрущев, открывало клапаны определенной свободы, давало пищу для анализа, сомнений и надежд целого поколения молодежи — шестидесятников. В этом — феномен «оттепели», которая оставила свой яркий след и в общественном сознании, и в культуре. Но Хрущев противоречив: в нем тоже жил сталинист, волюнтарист, тоталитарный человек. Похоже, он и сам испугался той либерализации, которая могла завести страну, как ему вскоре показалось, «не туда». Началось отступление…
Я в юности побывал на Новодевичьем кладбище, стоял у могилы Хрущева. Эрнест Неизвестный, автор памятника, очень точно передал вот эту черно-белую, очень противоречивую сущность Хрущева. Конечно, позже он, человек увлекающийся, страстный и самоуверенный, наделал много глупостей, не заметив, кстати, что не совсем подконтрольная ему система создает уже новый культ — в этот раз культ личности Хрущева! Но все же… Проходят годы и становится все очевидней, что Хрущев — это не анекдоты о кукурузе, а именно тот его главный политический и человеческий поступок 1956 года, который стал прологом новых важных событий. Да, можно сказать, что крушение КПСС и СССР началось с исторического доклада Никиты Сергеевича. Дело в том, что империям противопоказана свобода. Демократия и искусственные государственные образования несовместимы. По- моему, в этом заключается драма и современной России: сделав решительный выбор в пользу демократии, она может рассыпаться на части».
Считается, что хрущевская оттепель — относительная либерализация общественной и политической жизни, ослабление цензуры — наступила сразу же после XX съезда. Но это не совсем так. По мнению Евгения Сверстюка, в стране стало свободней дышать сразу же после смерти Сталина. «Когда в лагерях узнали о его смерти, тысячи шапок на радостях взметнулись в небо, — рассказывает Евгений Александрович. — Все ощущали, что нужны изменения в стране.
Даже Лаврентий Берия (в 1953 году — заместитель председателя Совета министров СССР, глава МВД. Спустя четыре месяца после смерти Сталина расстрелян по обвинению в шпионаже и заговоре с целью захвата власти. — Авт. ) это понимал и неожиданно предложил ряд демократических преобразований, в частности, пересмотр дел политических заключенных. Травля людей неожиданно прекратилась, в газетах начали появляться статьи, в которых признавалось существование экономических проблем в стране. После смерти Сталина началась реабилитация репрессированных партийных и военных деятелей, ученых и писателей. Если бы я сказал кому-нибудь, что в 1953 году поступлю в аспирантуру Научно-исследовательского института психологии Минобразования Украины, меня бы засмеяли.
Ведь в 1949 году была попытка исключить меня со второго курса Львовского университета, за то что я говорил: Сталин и Гитлер два сапога пара. Официально я, конечно, это отрицал, да и руководство института боялось писать подобное обвинение на бумаге. Ведь «писателя» сразу бы арестовали, поэтому мое дело решили замять. Конечно, никто не ожидал того «взрыва», который произошел в 1956 году. Позже я узнал, что после XX съезда начались волнения в Грузии. Критику культа личности Сталина люди восприняли как оскорбление национального достоинства. Впрочем, их можно понять: Грузия при Сталине была привилегированной республикой как в экономическом, так и политическом плане…
Сначала о закрытом докладе Хрущева ходили слухи, люди по секрету передавали друг другу какие-то фрагменты выступления. Чуть позже, весной 1956 года, нас собрали в институте, где зачитали письмо ЦК КПСС о докладе Хрущева и — неслыханное явление! — дали мне слово для выступления… Я сказал, что наконец-то мы можем говорить в полный голос о том, о чем раньше шептались по углам, перестанем врать в глаза друг другу и восхвалять то, во что не верим. Атмосфера тогда была очень либеральной, тем не менее я высказывался очень осторожно…