Так заявил судья Нежинского городского суда Иван Кобылецкий, заслушивавший дело о смерти пятерых воспитанников дома-интерната для детей с поражениями центральной нервной системы. Валентину Проданюк, семнадцать лет(!) лечившую малышей-инвалидов, он осудил на три года лишения свободы
В августе 2010 года украинские СМИ писали о беде, случившейся в небольшом городке Нежин Черниговской области. Здесь, в интернате, где живут дети и взрослые с тяжелейшими поражениями центральной нервной системы (такими как гидроцефалия — водянка головного мозга — и детский церебральный паралич), от неизвестной инфекции умерли пятеро воспитанников. «ФАКТЫ» освещали это резонансное событие. В интервью нашей газете директор дома-интерната Елена Гармаш утверждала, что инфекции у ребятишек не было. Дескать, их убило роковое стечение обстоятельств: тяжелые врожденные заболевания детей плюс сорокаградусная жара. Однако в Нежинской межрайонной прокуратуре придерживались иного мнения и возбудили уголовное дело по факту ненадлежащего исполнения служебных обязанностей администрацией интерната и медицинскими работниками этого заведения, что повлекло за собой смерть несовершеннолетних. Правда, администрацию интерната в лице Елены Гармаш привлекать к ответственности все-таки не стали, и в суде она выступала представителем потерпевшей стороны. Всю вину за произошедшее следствие взвалило на Валентину Проданюк, врача дома-интерната. За то, что педиатр пыталась спасти детей своими силами и вовремя не повезла их в больницу, женщину приговорили к трем годам лишения свободы. В течение такого же срока ей запрещено заниматься врачебной деятельностью…
— Мы дали обвиняемой самое мягкое наказание, — объясняет «ФАКТАМ» Иван Кобылецкий (фото), судья Нежинского городского суда, заслушивавший
- Не может быть! Ведь очевидно, что врач, столько лет отдавшая больным детям, не могла их погубить сознательно.
— Конечно, это было неумышленное преступление. Проданюк вменялось в вину только то, что, когда у детей поднялась высокая температура, появились высыпания и покраснело горло, врач дома-интерната пыталась вылечить их самостоятельно, а не отвезла в инфекционное отделение. И лишь когда седьмого августа умерла одна девочка, а в ночь с 10-го на 11-е вторая, забила тревогу. Конечно, не факт, что эти ослабленные дети с тяжелыми врожденными болезнями не умерли бы в инфекционном отделении больницы. Но должностная инструкция — вещь упрямая. Там четко сказано, что Проданюк Валентина Петровна обеспечивает раннюю госпитализацию подопечных дома-интерната в инфекционное отделение центральной городской больницы Нежина с подозрением на инфекционное заболевание. Поэтому ее самонадеянность следствие расценивало как ненадлежащее исполнение служебных обязанностей, повлекшее за собой тяжкие последствия.
- Но ведь врач действовала, если не по указанию, то с ведома директора интерната, которая, видимо, не хотела выносить сор из избы, поэтому и не вызвала других специалистов.
— Сложно сказать. Да, я знаю, что прокуратура проводила по этому поводу проверку, но решила прекратить уголовное преследование в отношении директора. Во всяком случае, в суд дело пришло всего с одной обвиняемой — Валентиной Петровной.
- Из ваших слов я поняла, что чисто по-человечески вы не считаете ее злоумышленницей. Но оправдательного приговора все-таки не вынесли…
— Дело о смерти пятерых детей Нежинского дома-интерната было настолько громким и резонансным, что все равно нужно было, чтобы кто-то оказался виновным, — вздохнул судья. — Я понимаю, врач старалась как могла. Она поставила диагноз, потом приходила в выходные, лечила деток, делала все необходимые процедуры, переживала. В уголовном деле есть снимок термометра, на котором четко видно — 32 градуса по Цельсию. А я помню, что в том сумасшедшем августе температура поднималась и до сорока градусов. Конечно, ослабленные дети таких погодных условий просто не выдерживают. Так что их смерть — не только недосмотр и небрежность врача, но и роковое стечение обстоятельств.
- А почему врач, сначала отрицавшая свою вину, впоследствии ее признала?
— Очень просто: она поняла, что ее все равно признают виновной, и признание вины помогло смягчить приговор, — ответил вошедший в кабинет судьи Валерий Подолянко, адвокат Валентины Проданюк. — Я до конца настаивал на полном оправдании моей подзащитной, но безрезультатно. Кстати, те родители умерших детей, которые присутствовали на судебных заседаниях, тоже просили суд не наказывать врача. Валентина Петровна за семнадцать лет работы в доме-интернате много раз спасала их тяжелобольных деток. Я уж не говорю об условиях ее работы! Ведь это не просто педиатр, который, сидя у себя в кабинете, прослушивает обычных, активных и полноценных малышей, смотрит горлышко и выписывает лекарства. Ей приходилось в прямом смысле угадывать, что у кого болит. Дети с поражениями центральной нервной системы, синдромом Дауна или церебральным параличом не в состоянии сами сказать, что у них болит. Смертность у детей-инвалидов вообще очень большая, из сорока воспитанников интерната там ежегодно умирали до восьми человек. И, заметьте, никто не бил тревогу! На суде я прямо спросил администрацию заведения: разве после того как Валентину Проданюк обвинили и отправили на пенсию, в доме-интернате перестали умирать дети? Но ни общественность, ни правоохранительные органы это уже не заинтересовало.
До сих пор врач дома-интерната категорически отказывалась общаться с прессой. «ФАКТЫ» стали первыми, кому осужденная дала интервью.
— Проходите, можете не разуваться, — приглашает нас в дом Валентина Петровна, невысокая, коротко стриженая женщина средних лет. Фотографироваться она наотрез отказалась, дескать, о ней и так говорит весь Нежин. — Это мой отец, Петр Лукич, — представляет она сухонького старичка, который вышел нам навстречу. — Я с семьей живу в другом конце города, а к папе прихожу ночевать. Досматриваю его после маминой смерти. Он боится оставаться один. Да еще и ночью, бывает, задыхается. Так и мотаюсь туда-сюда. Когда все это случилось, меня собирались отстранить от должности. Я не стала дожидаться и ушла на пенсию. Хотя мне всего пятьдесят один год, пенсия мне уже положена по льготному стажу — семнадцать лет я проработала с тяжелобольными детьми.
Я с красным дипломом окончила медицинское училище, потом — Винницкий мединститут. Меня распределили по месту жительства, и какое-то время я была участковым педиатром в поликлинике. Потом вышла замуж, ушла в декрет. Это был голодный 1991 год, мужу по три месяца не платили зарплату, и я поняла, что нужно что-то делать. Моему ребенку не было двух лет, когда мама, работавшая в интернате бухгалтером, предложила мне работать по совместительству вместе с ней. Знаете, я ведь в детстве много раз забегала к маме на работу и привыкла к этим скрюченным, не говорящим, рахитичным и несчастным детишкам. Ходила к ним на утренники, общалась с теми, кто мог говорить. Воспринимала их просто как больных деток, жалела. Если бы с юных лет не привыкла к ним, вряд ли пошла бы сюда работать. Психика не выдержала бы! А так мне очень нравилось.
Уволилась из поликлиники и стала врачом в детском доме-интернате. Старалась, делала обходы, осматривала подопечных, назначала лекарства. Сложность заключалась в том, что этим детям требовались специальные психиатрические, неврологические медикаменты. Приходилось учиться, штудировать соответствующую литературу, консультироваться с другими специалистами. А детки и раньше у нас умирали. С такими диагнозами, как микроцефалия, гидроцефалия, долго не живут.
- То есть, когда седьмого августа умер первый из тех пяти детей, вы не удивились…
— Седьмого августа умерла десятилетняя Наташа Глазун. Но заболела первой не она, а 17-летняя Маша Ожигина, инвалид I группы, с ДЦП. У нее периодически был кашель, который осложнялся тем, что у девочки грудная клетка была практически сплющена, и если Машу клали не на тот бочок, она задыхалась. В последний раз Ожигина заболела 3 августа. У нее покраснело горло и поднялась температура. Я поняла, что это ОРВИ, стала давать ей противовирусные лекарства. Девятого августа, когда у Маши начался стоматит, добавила ей уколы, назначила профилактику пневмонии. Хрипов в легких не было, но делать рентген при ее грудной клетке было абсолютно невозможно. Явного воспаления легких, кстати, не было ни у одного из пятерых детей. Наташа Глазун заболела и через день умерла. На вскрытии выявили отек мозга, и лишь потом судмедэкспертиза обнаружила в ее легких серозно-геморрагическую пневмонию.
Десятого числа умерла 19-летняя Аня Брынза. Это была очень тяжелая девочка, с микроцефалией, ДЦП, судорожными синдромами и приступами. Мы и до того с трудом поддерживали в ней жизнь, несколько раз просто вытаскивали с того света. Причиной ее смерти тоже стал отек мозга, пневмонии не было. Так сказал патологоанатом на вскрытии утром 11 августа. В этот день стало плохо еще двум мальчикам — девятилетнему Андрею Проценко и 17-летнему Сергею Антонченко. Маше Ожигиной тоже легче не становилось. Я сразу же вызвала к нам в интернат инфекциониста из больницы. Она пришла в два часа, сделала обход. Пока мы обсуждали лечение, все трое… умерли один за другим, сразу после осмотра, практически у нас на руках. Я не могу передать, что тогда пережила. Было очень страшно.
- За детей или за себя? Ведь вы понимали, что ответственность за их смерть ляжет и на вас…
— В тот момент я об этом не думала. Просто переживала за детей. Не представляла, что меня могут обвинить и тем более осудить, — у Валентины Петровны срывается голос. — Ладно бы я халатно относилась к работе, не лечила их, махнула рукой. А то ведь и в нерабочее время приходила, и специалиста вызвала, делала все что могла. Поэтому самое обидное — это приговор: «За ненадлежащее исполнение своих профессиональных обязанностей». Да, я не Господь Бог и не могла догадаться, что покрасневшее горлышко может убить этих детей. И, к сожалению, не учла совершенно дикую температуру воздуха в помещении — днем градусник показывал 42! Кондиционеров у нас нет, мы завесили окна одеялами, старались помочь деткам как могли. Я признала себя виновной, потому что поняла: деваться некуда. Но вины за смерть этих детей я на себе не чувствую.
- Вам не снятся погибшие ребята?
— Нет. Но снятся живые, и очень часто. Те, которых я лечила, пока не ушла из интерната. Когда недавно я пришла проведать деток, они так обрадовались! Те, кто может говорить, сидеть, протягивали ко мне ручки, прижимались. Я с трудом сдерживала слезы. Сейчас у них нет педиатра. Никто из врачей не хочет идти на 800 гривен и потом попасть под суд, когда кто-то из этих тяжелобольных девочек и мальчиков умрет. Мне три года нельзя заниматься врачебной деятельностью. Но когда пройдет этот срок, кто знает, может, я вернусь к своим любимцам!
Фото Владимира БЛАГОВЕРНОГО, специально для «ФАКТОВ»