Сегодня известному режиссеру исполняется 70 лет
Роман Балаян — неспешный восточный мужчина, в начале семидесятых ворвавшийся в украинское кино. Он стал одним из самых успешных режиссеров Советского Союза и продолжает оставаться практически единственным, на чьи проекты всегда находятся деньги. Для всенародной любви ему хватило бы одних «Полетов во сне и наяву» с Олегом Янковским и Людмилой Гурченко. А были еще «Поцелуй», «Храни меня, мой талисман», «Райские птицы»…
Уже год частная киностудия Балаяна, снимавшая в большом количестве сериалы, не работает. Заказов нет. Но это совершенно не расстраивает Романа Гургеновича, который признается, что больше всего любит время между съемками. Правда, это благостное состояние скоро закончится. Уже летом Балаян приступит к работе над новой картиной.
- Говорят, Роман Гургенович, что вы решили удрать с собственного юбилея?
— Не люблю я этих празднований. Решил с семьей улететь на полтора дня в Париж.
- Придется выставиться позже.
— Да не проблема, главное, чтобы не в день рождения. Собственно, через прессу я уже озвучил, что уезжаю, затем могу просто раздать деньги, пусть без меня справляют юбилей (смеется).
- Признаюсь, удивилась, увидев кругленькую цифру. Отлично сохранились!
— Это от недостатка ума.
- Шутите все…
— Отчего же? Малоумственная работа сказывается на хорошем физическом состоянии. Пример перед вами. Думаю, сработала наследственность. В моем роду все выглядят гораздо моложе своего возраста.
- Значит, здоровый образ жизни тут ни при чем и тренажерный зал…
— Какой зал?! Представить не могу! Я даже приседаний не делаю.
- И по-прежнему много курите?
— А вот и нет. Шестого декабря бросил курить. Просто фантастика! Заболел, было что-то с горлом и три дня не мог и думать о сигаретах. Жена говорит: «Попробуй бросить». Получилось.
- Вас можно поздравить.
— Я даже прибавил в весе два кило. Правда, бывает, сидишь в компании и вдруг хочется руку ко рту поднести. Но через минуту желание проходит. А ведь я курил 50 лет! Был только один перерыв с 32-х до 34 лет. У меня стало колоть в области сердца, я сделал кардиограмму. Терапевт, наверное, не очень знающая была. Спрашивает: «Курите?» «Да», — честно отвечаю. — «Надо срочно бросать, иначе, сами понимаете…» Жена тогда позвонила моей матери, пожаловалась. Мама у меня всю жизнь врачом работала. Сказала: «Приезжай, будем лечить…» И я поехал в горы. Три раза в день съедал ложку горного цветочного меда, а между приемами пищи выпивал стакан свежевыжатого гранатового сока. За месяц поправился и избавился от болей.
- Отчего же опять за сигарету взялись?
— Это случилось в Миргороде, перед съемками «Каштанки». В три часа ночи в гостинице мы сидели с оператором и его помощником, а перед нами стояла полная тарелка с окурками. Я все время к ней тянулся, а меня били по рукам. Но через 15 минут таки выхватил окурок и закурил. К утру на тарелке не осталось ни одного. Приехав в Киев, сделал кардиограмму. Врач посмотрел — все нормально. Спрашивает: «Почему бросили курить?» Говорю, что стоял вопрос жизни и смерти. Доктор смеется: «Да у вас же была межреберная невралгия». «Елы-палы, сколько сигарет потерял!» — воскликнул я и снова закурил.
- Роман Гургенович, вы ведь могли и знаменитым актером стать.
— Знаменитым — не знаю, а просто актером хотел. В 8-м классе почему-то убедил себя, что буду артистом. Учился плохо, и одноклассники говорили: «Рома будет артистом, поэтому ему науки не интересны». Видимо, был так убедителен, что мама тоже поверила. Хотя даже на уроках литературы я что-то мямлил, стесняясь с выражением читать стихи.
- Но это не помешало вам решиться на ВГИК?
— Я выучил монолог Отелло, басню Крылова — и в Москву. Приехал, как чурка, 10 августа, а экзамены были 10 июля. Уехал я обратно. Мой дядя был главным администратором Степанакертского театра и устроил меня статистом. Я был, так сказать, в роли декорации. Однажды пришлось что-то произнести на сцене, но говорил так тихо, что меня не слышали даже стоящие рядом артисты. И все равно я не расставался с мечтой стать актером. Главный режиссер театра спрашивал: «Кого же ты будешь играть, когда закончишь? Цыган, армян, арабов?» Я возражал, почему такое ограничение? «А ты на себя посмотри…» — сказал он. В полной растерянности я стал наблюдать за тем, чем занимается режиссер. И мне понравилась его работа! Сидит эдакий хан, царь и командует всеми. Думаю, вот это и есть, наверное, моя профессия.
- Говорят, в театральный вуз вы поступили по блату.
— В тот год в Ереванский театральный не было набора на русский факультет. Я расстроился, позвонил отчиму, он говорит: «Я сам приеду в Ереван». Пошли к его дяде, который в то время был председателем партгосконтроля Армении. Второй человек в республике! Отчим говорит: «Рома хочет на режиссера учиться». «Слушай, в нашем роду такого еще не было. Может, в политехнический, медицинский? Выбирай, в любой устрою», — предлагает дядя. «Нет», — говорю. «В чем проблема? Набора нет?» — спрашивает и тут же звонит министру образования: «В январе открывай русский набор. Бюджет — это не твой вопрос…» Вот так я стал студентом. А через месяц с товарищем приехал в Киев. Просто так, побаловаться.
- Деньгами посорить?
— Причем родительскими. Город ваш еще тогда меня «зацепил». А когда был на третьем курсе, в горах Армении снимал фильм «Закон Антарктиды» украинский режиссер Тимофей Левчук. Я там «затылком» играл. У приезжих артистов носом кровь шла на высоте четыре тысячи метров, а мне, мальчику с гор, это было привычно. Помню, увидел могучего человека, который пил коньяк, и у него носом кровь не шла. Это и был Левчук. Под коньяк он рассказал, что в Киеве тоже есть кинорежиссерский. Я решил, зачем мне ВГИК, и перевелся в Украину. Правда, первые полгода учебы меня не могли оформить, пока сам не отказался от общежития и стипендии. Я и в Ереване ее не получал из-за пропусков.
- Чем же вы занимались?
— Это не должно быть примером для молодых режиссеров.
- Уже договорились. Итак, вы были увлечены…
— Да ничем. Бездельем занят. Мне было интереснее пойти в кафе с друзьями, чем учиться. Жил я за счет родителей и имел деньги, чтобы частенько сидеть в баре гостиницы «Днепр» на втором этаже. Там собиралось много армян. А вечером скидывались на ресторан. Причем я никогда не ел комплексный обед. Всегда был против пирожков, беляшей. Бутерброды ненавижу до сих пор. Кусаю сначала колбасу, потом хлеб. Кажется, лет до 20 я вообще колбасу не пробовал. У нас в горах все натуральное. Зачем колбасу-то жрать?!
- Киев хорошо принял «мальчика с гор»?
— Я ни в одном городе не чувствовал себя гостем. В компаниях был первым. Наверное, из-за характера — мне только дай поболтать. Когда поехал в Москву снимать «Леди Макбет Мценского уезда», меня вообще в работу запустили без режиссерского сценария! Это был нонсенс. Снимать не хотелось, а процесс уже пошел. Меня привели к директору «Мосфильма» Владимиру Досталю. Он сказал: «Даю 10 дней на сценарий. Картину должен снять…» Господи, о таком отношении другие режиссеры только мечтали!
- Вы могли переехать в Москву, но так и не сделали этого.
— С 1982 года начались попытки Абдулова, Янковского и Збруева перетащить меня в Москву. Я все отказывался. А в 1992 году звонит Абдулов: «Роман Гургенович, добрый день. Я вот сижу у Владимира Ресина, второго человека в Москве после Лужкова. Мы уже договорились: Самотечный переулок, 17, двухкомнатная квартира, 73 квадратных метра. Квартира в Киеве остается за вами». Я говорю: «Саша, ты что, с ума сошел?» — «Вам только надо принять российское гражданство». Я был в шоке! А вечером перезванивает опять: «Да ты такой-сякой, любой хохол согласился бы…» Но я ни в какую. Киев мне нравился, он стал моим городом.
- Несмотря на то что начало девяностых — безвременье в кино, когда ничего не снималось?
— После «Полетов во сне и наяву» для меня не было преград. Если хотел — снимал.
- Каким-то чудом во время Советского Союза вам удалось избежать партийного билета.
— Я же везунчик. Делал из себя легкомысленного человека: мол, не нужен я партии. И про колхозы с совхозами кино никогда не снимал. Хотя предлагали. Особенно после «Бирюка», когда я лет пять без работы просидел.
- На что же жили тогда?
— За счет жены. Она работала учительницей музыки, давала частные уроки. В моем доме деньги появились только в 1995 году, после картины «Первая любовь», где я был продюсером.
- В последний момент вы поменяли актера на главную роль в «Полетах…», отказав Никите Михалкову в пользу Олега Янковского. Никита Сергеевич затаил обиду?
— Нет. Никита, кроме того что гениальный артист, потрясающий режиссер. После того как я изменил кое-что в сценарии, он просто не подходил на эту роль.
- Янковский сразу принял вашу манеру работы?
— Это вопрос характера и харизмы — как ты влияешь на артиста. Олег просто поверил мне.
- А кто сопротивлялся?
— Лева Дуров в «Каштанке». Я до сих пор смотрю «Каштанку» только с десятой минуты, когда уже «запущен» сюжет. Лева — замечательный артист, но не мог издеваться над животным. Говорил: «Я же люблю собак!» И с Вовой Гостюхиным в «Ночь светла» не все получилось, хотя он артист органичный. Просто есть актеры не твоей волны. Пусть даже гениальные.
- Янковский, Гурченко, Абдулов, Збруев…
— Это все мои. Они мечтали все время у меня сниматься. Хорошо помню первую встречу с Гурченко. Она пришла ко мне в гостиницу «Мосфильма»,
- Тем не менее вы ее больше не снимали.
— Не было подходящих ролей. В «Полетах…» мне пришлось сильно ее гримировать. Люся могла играть все: от трагедии до комедии. И мужские роли тоже.
- Гениальная актриса?
— Не люблю слово гениальная. Уникальная. Это звучит лучше.
- Александр Абдулов тоже?
— Конечно! Снимать Абдулова в «Поцелуе» мне посоветовал Янковский. Я был удивлен. Чтобы в картину предложить своего коллегу по театру, тоже успешного…
- Своим учителем вы называли Сергея Параджанова.
— Для меня Параджанов — высота, которую надо было одолеть. Первый раз я увидел его, когда пришел к нему в гости вместе с сокурсником. Он был с нами кое-как вежлив, мне не понравился, показавшись наглым типом. Это было до того, как я посмотрел «Тени забытых предков». Он меня ими «убил». После этого я пришел к Параджанову и сказал: «Вы сняли гениальный кинопримитив!» Он даже не сразу понял, что я имею в виду, обиделся. Говорю, это уровень Примаченко, Билокур. Ему понравилось… Параджанов был потрясающим импровизатором. Говоришь «пепельница», «мандарин» — и он тут же рождает новеллку. Мне на это понадобилась бы неделя. Это и давило на окружающих — скорость мышления Параджанова. Моя дипломная работа — подражание не только Параджанову, но и Лене Осыке, Юре Ильенко. Я, может быть, единственный, кто обожал Параджанова, но все же вышел из-под его влияния. Моя «Каштанка» уже не имела никакого отношения к поэтическому кино. Параджанов был уникален! Он делил людей на два «гэ» — гении или говно. Середины не было. Если уж он причислял кого-то к последним, то говорил об этом в лицо.
- У всех, кто был дружен с Параджановым, осталось что-то на память о режиссере.
— У меня есть мозаичный «Фаюмский портрет», подаренный моему сыну. Хотя его послетюремные работы гораздо интереснее. Вообще, тюрьма, кажется, пошла ему на пользу. Он говорил: «Я бы пожелал Тарковскому мои тюремные университеты». Очень любил Тарковского. Конечно, Сергей страдал в тюрьме. Как-то написал: «Это наказание мне за то, что слишком красиво жил…» Кстати, через год после того, как посадили Параджанова, мы с Мишей Беликовым, Светланой Параджановой тайно поехали к нему в тюрьму. Нам организовали встречу, но попросили не распространяться об этом. Но я не сдержался и разболтал. Дурной был…
- Вы не пострадали?
— Нет, «органам» было достаточно того, что Параджанов сидит в тюрьме. Им важно было от него освободиться, слишком много он болтал. Ведь на самом деле Параджанов не был диссидентом, «совок» еще тот! Помню, сочинил сценарий балета «Мать» по Горькому и сказал Василию Катаняну: «Передай Майе, что я хочу ей отдать…» На что Майя Плисецкая ответила: «Давайте сделаем вид, что я этого не слышала».
- Вы все-таки отказались от работы над художественным фильмом о Параджанове, несмотря на бюджет в два миллиона евро.
— Я слишком хорошо знал Параджанова. Брать артиста, который его сыграет, мне не интересно. Сейчас жду начала работы над своим проектом — картиной «Ангел-хранитель», сценарий к которой я написал в Париже еще в 1990 году. Даст Бог, все сложится.
- Вам комфортно сейчас, Роман Гургенович?
— У меня свой ритм жизни. Я не слежу за тем, как меняется власть. По крайней мере, к моим мыслям, творчеству это никакого отношения не имеет.
- Вы счастливый человек!
— Я просто везунчик…