На минувшей неделе на всех российских телеканалах показывали Аллу Пугачеву. 15 апреля народной певице исполнилось 62 года. Оно, конечно, не круглая дата, но ведь это Пугачева! Одни каналы показывали документальные фильмы о ней, другие — записи концертов. Канал ТВЦ оказался единственным, где Алла Борисовна появилась в живом эфире. Примадонна согласилась принять участие в популярной программе «Временно доступен», которую ведут известные журналисты Дмитрий Дибров и Дмитрий Губин. Разговор получился предельно интересным и откровенным.
— Здравствуйте, Алла Борисовна! Рады приветствовать вас в студии, где за три года с момента выхода программы в эфир побывали много интересных людей. Мы даже не надеялись, что увидим вас здесь. Женщину, которую многие считают нравственным камертоном нации и хотят знать ее мнение по любому вопросу.
— Хорошее начало! Многообещающее.
— А мы говорим совершенно серьезно. Вам это может и не нравиться, но вот последние данные ВЦИОМ (Всероссийский центр изучения общественного мнения. — Ред.). Вопрос задавался такой: кого граждане России считают символом русской женщины?
— Наталью Гундареву, наверно?
— Нет. На третьем месте Валентина Терешкова. На втором — Валентина Матвиенко. А на первом — вы, Алла Борисовна. Понимаете, вы практически этакая Родина-мать Вучетича.
— Ну почему бы и нет? Мне уже достаточно много лет, чтобы стать матерью общества, а не просто моей дочери. Я вроде никого не подводила. Народ редко ошибается. Хотя в последнее время редко говорит правду, отвечая на все эти опросы.
— Когда вы дали согласие на участие в программе, нам многие говорили, что это не то интервью, о котором журналист всю жизнь мечтает. Пугачева будет и режиссером, и звездой. Какую роль вы хотите или намерены сыграть сегодня?
— Да никакую. Я их столько уже играла, что буду счастлива не делать это сегодня.
— Устали?
— Есть такая тема. Немножко.
— Что определяет вашу жизнь сегодня? Назовите три вещи, которые важны для вас сейчас.
— Семья. Наконец-то для меня во главу угла стала семья, а не сцена. Здоровье на втором месте. И третье — от всего получить удовольствие. От каждой минуты, секунды общения с близкими, да от всего. Вот три компонента моего сегодняшнего дня. И знаете, удается, слава Богу. Я назвала три вещи, которым прежде уделяла мало внимания. Они были для меня большой редкостью.
— Но у вас же были мужья, дочь, внуки.
— Дочь уже выросла. И внуки, между прочим, тоже. Но прежде я никогда не смотрела на семью как на самое главное. У меня не было ощущения гнезда. Понимаете? А сейчас ощущаю себя в гнезде, из которого смотрю на все вокруг и оцениваю происходящее. Вот они вылупились, мои родненькие. Вот у меня есть крылышки, чтобы прикрыть их, если нужно.
— Скажите, если бы сейчас вы могли вернуться назад, скажем, в 18 лет, эти три понятия значили бы для вас нечто другое?
— Абсолютно. Честно говоря, я вообще не понимала, что такое семья? Да, были мама, папа, брат. Но я из семьи всегда рвалась. Мне казалось, что она связывает меня. Семья представлялась мне путами, которые удерживают от поиска. И закончилось это тем, что я из семьи ушла. О здоровье вообще никогда не думала. Удовольствием было то, что казалось интересным.
— Что-нибудь сейчас изменили бы в своей прошлой жизни?
— Нет, ничего. Хотя, пожалуй, некоторые поступки…
— А какие?
— Порой я вела себя излишне прямолинейно. Ведь была достаточно бесшабашна. Ляпнуть могла что-нибудь, не подумавши.
— Между прочим, многие воспринимали это как ваше достоинство.
— Да, это так. Видимо, время было немножко другое. А сейчас надо трижды подумать.
— Алла Борисовна, а вы ощущали то время как некий поток, в котором вы идете против течения? Все вокруг только мечтают сказануть что-нибудь этакое, и только Пугачева может себе все позволить.
— У меня была бешеная популярность. Даже не популярность. Не то слово. Такая невероятная любовь народа, была и, надеюсь, есть, которая всегда служила мне большой защитой. Я не боялась нести правду со сцены, поскольку была уверена, что меня с нее уже не выгонят, раз допустили. Могла говорить обо всем с людьми в зале. А потом еще песенки исполнять при этом. Мне это безумно нравилось. Удавалось со сцены управлять залом, публикой, чтобы она не превращалась в толпу.
— И при этом вы еще отбирали себе репертуар, вдохновляли композиторов и поэтов, сами писали. Что такого особенного в вашем репертуаре?
— Не знаю. Я никогда над этим не задумывалась. Что хотела, то и пела. Что мне нравилось, то и говорила. Я ведь по натуре довольно диковатый человек. Меня и в детстве звали дикаркой. До сих пор не люблю общаться с людьми в каких-то компаниях. Я стесняюсь. Можете смеяться, но я — застенчивый человек. Волнуюсь. А этот вечный комплекс, как я выгляжу. Преодолевала все это всю жизнь. А на сцене у меня никогда таких ощущений не возникало. Мне было совершенно все равно, в чем и как я вышла. Главное было пообщаться. И это счастье.
— Позвольте неприличный вопрос.
— Пожалуйста.
— Вот вы понимали, что 90 процентов мужчин, которые могли над вами смеяться, обсуждали вас и вашу личную жизнь (что там у нее и как), вот они вас просто хотели… А остальные 10 процентов не хотели вас только потому, что они вообще женщин не хотели!
— Конечно, я это знала. И сознательно на сцене убирала всю свою сексуальность.
— Как же вы ее убирали?! Наоборот, вы ее проявляли!
— Да нет! Буквально на 10 процентов. Если бы я все выдала! Мне бы тогда петь не надо было. Просто ходи туда-сюда, и все. Я уверена, что сексуальность мне бы только мешала. Я очень скромно одевалась. Черный цвет, как правило. Удобная обувь, чтобы ноги не уставали. Если хотите, это была моя спецовка. Я стремилась, чтобы зрители видели мою человеческую сущность, не прикрытую всякой шелухой.
— Сексуальность — это шелуха?
— На сцене — да.
— Почему?
— Она мешает. В какой-то песне она будет очень хорошим дополнением.
— Например, «Не могу и не хочу»!
— Да. Тогда она стрельнет. А если ты идешь уже с задачей быть сексуальной, это смешновато немного. Зато в жизни я оттянулась по полной программе!
— С каким мужчиной вы способны через четверть часа знакомства перейти на «ты»?
— Пожалуй, ни с каким. Странно даже — через четверть или через полчаса.
— Такого не было никогда?
— Нет.
— Существует теория, что мы в жизни ищем какой-то один типаж партнера. Ищем, ошибаемся, соглашаемся, пробуем. Что вы об этом думаете?
— Понимаете, для женщины в мужчине есть три места — мозги, сердце и еще одно. Поэтому, когда выбираешь человека, нужно знать, для чего. Если совпадают все три, так сказать, точки, значит, это тот человек, который тебе нужен. Как это понять? Очень просто. Тебе должно быть легко с этим человеком. Настолько легко, что ничего уже объяснять не нужно. Тебе должна быть понятна мотивация всех его поступков. Когда мне мотивация не понятна, когда я не воспринимаю результат таких действий и, более того, мне это дико, неприятно, чуждо, тогда я сразу ограждаю себя от такого человека. Но мне везло. Я очень рано встретила интересных мне людей. Лет в 16…
— Первый поцелуй у вас во сколько был?
— Поцелуй? Но они же разные бывают. Или вы хотите, чтобы я вас обучила?
— Заметно, как у меня уши покраснели?
— А вы не бойтесь, я чисто теоретически. Знаете, у меня был такой случай. Нужно было попросить одного человека об очень важной для меня вещи. Но я боялась, что он может подумать, будто у меня на него какие-то виды. И я начала разговор с такой фразы: «Меня секс совершенно не интересует!» Представляете, как это смешно выглядело со стороны. Сидит такая тетка и заявляет… Чувствовала себя абсолютной дурой. А все потому, что хотела сразу эту тему закрыть.
— Уже столько лет миллионы женщин рыдают над вашими песнями. Одна моя знакомая назвала это воспитанием чувств. Что вы знаете такого о любви, чего не знают они?
— А что я знаю? Ровным счетом ничего. Для меня любовь всегда представлялась таким чувством, когда самый последний жлоб был готов давать, а не забирать. Пропадает даже желание взять. Только давать. Вот это любовь. Отдать все, не ожидая благодарности, каких-то ответных чувств, как часто бывает. У женщин и у мужчин. Такая любовь, как правило, бывает безответной. Но это лучше, чем отсутствие любви. Любовь движет тобой. В более широком смысле есть любовь к детям, к жизни, к музыке. И есть любовь к конкретному человеку. При этом он может абсолютным идиотом! Значит, тебе именно такого идиота не хватало. Значит, твоя жизнь была настолько пресной, что потребовалась такая специя.
— Скажите, а что вы почувствовали, когда впервые поняли, что мужчина смотрит на вас, как на лицо с пластинки?
— Увы, как только вышла первая моя пластинка, появилась популярность, на меня стали смотреть именно как на лицо с обложки. Слава Богу, у меня хватило ума понимать это.
— Обидно было?
— Нет, не обидно. Это — реальность. Никуда не денешься. Честно скажу, не знаю, откуда у меня такое спокойное отношение к жизни. Раньше могла сорваться, напиться. И не знала, куда девать накопившееся ужасное состояние души, усталость. А потом вдруг успокоилась. Мне стало приятно ни на кого не обижаться. Вдруг пришла мысль, что вся моя жизнь должна быть сосредоточена только на одном — сделать тех, кто меня окружает хоть мало-мальски счастливыми. Чуть-чуть хотя бы. Неважно, чужого или родного. И все сразу стало на свои места. Все было ясно и понятно. Но тут же пропал элемент непредсказуемости, бесшабашности что ли. И мне стало скучновато.
— Вы начали себя контролировать?
— Где-то да. Прислушиваться стала к себе. Присматриваться. Понимать, что сделала то, что мне было предсказано.
— Кем?
— Ну, какими-то высшими силами. Нет, конкретного предсказания не было. Но я почувствовала, что будто что-то выполнила. Со мной стали происходить страшные вещи. Я выходила на сцену и заставляла себя петь. Войти в то знакомое мне состояние, которое раньше наступало само и очень легко. Прежде за час до концерта, за кулисами, я уже рвалась на сцену, чтобы отдать то, что хотело из меня выплеснуться. И вот как-то я пою, а передо мной возникает жуткая картина. Я себя словно со стороны увидела. Стоит странное существо, издает какие-то звуки, пусть даже слова. Делает это довольно осмысленно, а в зале сидят другие существа, и когда им нравится, они хлопают в ладоши. Я чуть слова не забыла от этой картины. Мне это страшно не понравилось. Правда, врачи потом немного успокоили. Объяснили, что когда у человека с сердцем не очень хорошо, у него появляются такие странные мысли. И я стала думать, что надо валить со сцены. Открыла ящик стола и увидела много песен, которые не могла спеть.
— Почему?
— Потому что это была простая развлекаловка. Пустые тексты, которые не требовали даже частички моей души.
— И после этого вы ушли со сцены.
— Да. Я не хотела исполнять песни с пустыми текстами, но и не желала петь то, что публика не поймет. Раньше я делала такое. Теперь не могу.
— Но раньше вы же многое себе позволяли. На грани фола…
— Напозволялась. А теперь нет. Мне нужны другие рамки. Еще не знаю, какие. Может быть, театр. Или радио.
— И все же. Ведь именно вы открыли для многих советских людей поэзию Мандельштама. Вы же не боялись петь песни на его стихи!
— Ну, тогда я ничего не боялась. А что касается Мандельштама, не все его стихи можно петь. Кстати, для меня его тоже в свое время открыли.
— Кто?
— Муженек мой второй, Александр Стефанович. Очень эрудированный человек. Cыпал стихами, именами поэтов, о которых я прежде не слыхала — Аполлинер, Рембо. И Мандельштам.
— Действительно ли молоденькой барышне нужен какой-то опытный образованный мужчина, который открыл бы для нее таких поэтов, иначе она что-то упустит в своем образовании?
— Не знаю, я лично всегда стремилась к общению с людьми, благодаря которым узнавала что-то новое, интересное, — продолжает Алла Пугачева. — Другое дело, что у муженька моего было множество недостатков личного характера. Но я ему до сих пор благодарна за то, что он ввел меня в мир художников интересных. Познакомил с людьми, с которыми я бы иначе никогда не познакомилась. Это и Белла Ахмадулина, и Эдик Лимонов. Короче, все творческое варево 70-х в Москве. Они порой потешались надо мной. Но это было так интересно! Помню, спрашивают у меня: «Ты знаешь Петрова-Водкина?» А я недоумеваю: «Это прозвище такое? Он что, водку пьет?» Они смеялись, а я была благодарна.
Я ведь ничего этого не знала. Понимала, что они формируют мой мир. Порой это бывало даже жестоко. Дали мне как-то почитать сценарий французского фильма «Обманщики». Он у нас в прокат так и не вышел. Там девушка сознательно разбивается на белом «Ягуаре» от какой-то неразделенной любви, безнадеги. На меня эта история произвела большое впечатление, и чтобы я чего не натворила, они заперли меня в квартире на двое суток. Никуда не выпускали. Мир для меня открывался с другой стороны. Я узнала, что такое маслины, попробовала их. Что такое сыр рокфор из Елисеевского магазина.
— Понравился?
— Сначала нет.
— А вы уверены, что из Елисеевского? Скорее из «Березки».
— Нет, я точно знаю. Они же меня посылали все это покупать. И я ходила в Елисеевский. В «валютку» меня бы просто не пустили. И хочу подчеркнуть, что это покупалось не для того, чтобы просто пожрать, а для того, чтобы вкусить и узнать, что это есть. А когда я спрашивала, зачем мне знать, они отвечали: если не будешь все это знать, то выйдешь замуж за майора и будешь ездить на голубом «Москвиче» с багажником сверху. Ради Бога, не хочу никого сейчас обидеть. Я в этом ничего плохого не видела, но для них, для эстетов, в этом образе было что-то очень пошлое. А я тогда была согласна и на майора.
— Были люди, которые вас отвергали?
— А как же! Конечно. Иначе не было бы песни «Не отрекаются любя». Все мои ощущения — первой влюбленности, первого разочарования, первой потери — все в этих песнях, в их интонациях. Повезло встретить Илью Резника. У нас с ним было такое взаимопонимание, что любые мои переживания, откровенные рассказы находили отклик в душе Илюши. Он очень сентиментальный человек. И ему удавалось вкладывать эти чувства, его и мои, в стихи.
— Так вот и объясняется, почему столько народу плакало от Сибири до Ростова и дальше над вашими песнями! А нынешняя схема, когда один пишет музыку за 5 тысяч долларов на стихи другого, ни разу не поговорив с этим человеком, не работает.
— Ну, время сейчас другое. Как-то на передаче «Взгляд» ведущие попросили меня одним словом охарактеризовать то время, когда мы ее снимали. Это был конец 80-х. И я сказала: дремучесть. А если вы попросите меня дать характеристику нынешнему времени, я скажу: цинизм. Цинизм в том, что автор продает свое произведение лишь бы продать, а душа за его судьбу у автора не болит. Получил деньги и забыл, куда ушла эта строка или мелодия. Чувство сопереживания — дефицит сейчас.
— Когда вы поняли, что стали популярной?
— «Арлекино». Конечно, это была первая песня, которую пели все. Ощущения передать очень тяжело. Да, я знала, что спела песню на конкурсе в Болгарии. И победила. Но конкурс этот по телевидению в Союзе не показывали. Прошел месяц, как я вернулась. Поехала в Сочи. И тут его показали. Спустя пару дней стою на балконе гостиничного номера, а внизу народ с магнитофонами. И везде «Арлекино». А меня еще никто не узнает. Это удивительное чувство. Марк Бернес мне однажды сказал: «Девочка, твои песни знают и поют. А тебя не знают. И это хорошо. Значит, в песнях что-то есть». Я его тогда не поняла, расплакалась. Лишь потом осознала, как он был прав. Кстати, меня не узнавали довольно долго. Ведь видели на сцене в боевом петушином раскрасе, который потом смывался.
— И когда это перестало работать?
— Однажды мне нужно было срочно встретиться с одним человеком в Доме кино, но так, чтобы об этом поменьше народу знало. Я без макияжа, в какой-то кофтенке, с дурацкой прической, еще и шапочку какую-то натянула, пошла туда. Сидим мы в ресторане, разговариваем, вдруг слышу за спиной шепот: «Пугачева! Что это с ней такое?» Я поняла, номер больше не проходит. Лет 20 назад я открыла для себя Цюрих. Обожала туда ездить. Недели в год хватало с головой, чтобы отдохнуть. Там можно было ходить как угодно и в чем угодно. Больше не езжу.
— Почему?
— Как-то спускаюсь в бассейн поплавать и слышу: «Рыба моя! Я тебя жду!» Потом на улице: «Алла Борисовна, это вы?» А дальше в ресторане: «Алла Борисовна, и вы здесь!» Поняла, надо менять явки. Для меня узнаваемость всегда была обузой. Я не могла понять свою популярность. И не считала себя избранной. Самая обычная девчонка.
— Что такое, по-вашему, интеллигентность?
— Это умение в огромном пространстве занять малюсенький уголок, чтобы никому не мешать, не пытаться заполнить собой все пространство.
— Ваш третий супруг Евгений Болдин живет сейчас с женой, которая на 30 лет моложе его. Как вы к этому относитесь?
— Когда мужчина старше женщины на 30 лет, это одно. А когда женщина старше мужчины на 30 лет, это совсем другое. Тут еще многое зависит от того, сколько лет женщине. Если ей 48, а ему 18, она еще может на что-то надеяться. Она еще может родить ему ребенка. Как только такая возможность исчезает, у такой пары нет будущего. Вряд ли ее можно назвать семьей. Давайте возьмем мой пример. Мне все-таки седьмой десяток. Моему, так сказать, близкому другу (не хочу называть его мужем, но таковым считаю) Максиму Галкину на 28 лет меньше. Нам настолько хорошо вместе, настолько просто и понятно. Но ему легче. У него еще вся жизнь впереди. А у меня порой проскакивает мысль: а сколько мне осталось? Максимум лет 20 еще, ну 25. А ему тогда сколько будет? Ага, еще можно жить вместе. Он еще успеет семью создать. Думаю, такая мысль возникает у женщины, которая намного старше своего партнера. Которая уже без приплода, так скажем. Деторождение — основное, что заботит любую женщину. И может развить в ней комплекс. Не у меня, у другой женщины.
— Но почему тогда такие союзы возникают все чаще?
— Потому, что существует еще взаимоуважение, взаимопонимание, сексуальное влечение. И когда тебе хорошо с человеком, ты уже не думаешь о том, сколько ему лет. Без него жизнь кажется пустой, унылой. Он уехал на два дня, а тебе его не хватает. Смешно разрывать такой союз искусственно. Как я могу себе такое позволить — жить с человеком моложе меня! Да, могу! Жизнь коротка. И жить нужно сегодня, сейчас.
Подготовила Наталия ТЕРЕХ, «ФАКТЫ»