Капитан госбезопасности Константин Богомазов одним из первых узнал о самоубийстве Гитлера и лично допрашивал врача, ставшего свидетелем умерщвления детей Геббельса в подземном бункере. После войны многие годы он выполнял задания внешней разведки в странах Восточной и Центральной Европы, разоблачил бывшего резидента немецкой разведки в оккупированном Киеве, принимал активное участие в проведении оперативных игр с иностранными спецслужбами.
— Ночью первого мая меня срочно вызвал к себе начальник Центральной оперативной группы СМЕРШ 1-го Белорусского фронта генерал Мельников, — вспоминал Константин Богомазов. — Он сообщил, что на командный пункт 8-й гвардейской армии Василия Чуйкова прибыл начальник генерального штаба немецких сухопутных войск генерал Кребс якобы для проведения переговоров о перемирии. По приглашению Чуйкова нам предстояло побыстрее приехать для участия в переговорах и их документирования. Еще накануне штурма Берлина по специальному указанию была создана Центральная оперативная группа, которая должна была заниматься выявлением, арестом, допросами высокопоставленных нацистских преступников — чтобы никто из них не ушел от ответственности. Меня назначили начальником следственного подразделения этой группы.
Уже на командном пункте мы узнали, что Кребс прибыл по поручению Геббельса и передал от него письмо. В письме указывалось, что 30 апреля в 15. 50 фюрер добровольно ушел из жизни, а всю свою власть завещал Деницу, Геббельсу и Борману. Прилагалось и завещание Гитлера, а также список нового имперского правительства, который нацистские главари якобы хотели создать в обмен на прекращение боевых действий. К нашему приезду Чуйков уже доложил обо всем Жукову, который направил для ведения переговоров своего заместителя генерала армии Соколовского.
— Как была воспринята информация о смерти Гитлера?
— С одной стороны, была радость, что такое порождение зла наконец-то прекратило существование, а с другой — сожаление, что не удалось взять его живым и публично судить. Ведь многие в нашей Центральной оперативной группе мечтали быть участниками задержания фюрера, но не получилось. Уже позже я узнал реакцию Сталина на это известие. Когда Жуков доложил ему об этом по телефону, он сказал следующее: «Доигрался, сволочь! Жаль только, что не получилось взять его живым». А затем спросил, где труп Гитлера. Жуков, ссылаясь на первые свидетельства Кребса, ответил, что труп был сожжен.
— Как проходили сами переговоры?
— После приезда Соколовского ввели Кребса. С ним было еще пару человек. Выслушали их предложения. Они сводились к тому, что все стороны прекращают боевые действия, дают возможность Деницу в Берлине сформировать новое правительство, которое будет вести переговоры о капитуляции Германии. Все это выглядело как-то нереально и вызывало у нас возмущение. Какие переговоры? Какие условия? Ведь до победы оставался один шаг, один решающий штурм. Бои уже шли на улицах Берлина. Поэтому Соколовский передал требование нашего командования о безоговорочной капитуляции. Кребс заявил, что не уполномочен решать вопрос в такой постановке.
По ходу переговоров Соколовский выходил в другую комнату для консультаций по телефону с Жуковым. В конечном итоге он передал Кребсу такое требование: если к 10. 00 не будет получено согласие на полную и безоговорочную капитуляцию, то по Берлину будет нанесен сокрушительный удар. Наши представители также говорили о бессмысленности жертв, взывали к чувству ответственности гитлеровских генералов за судьбу немецкого народа. Как оказалось, все эти доводы были напрасны. Геббельс отклонил требование о безоговорочной капитуляции, после чего начался последний штурм.
— Константин Пантелеймонович, участвовала ли ваша оперативная группа в расследовании обстоятельств смерти Гитлера?
— Это было одним из самых важных и ответственных заданий. Только нужно иметь в виду, что в состав Центральной оперативной группы фронта входило множество различных подразделений, каждое из которых решало свои задачи. Одна из таких групп, по свидетельствам очевидцев, нашла место сожжения Гитлера и Евы Браун и сами трупы, другая — дантиста, который по челюсти опознал Гитлера. Тогда проводились экспертизы, другие исследования, о чем уже много написано. Лично я допрашивал медсестру фюрера, а также доктора Кунца — личного врача семьи Геббельса.
Третьего мая мне сообщили, что в наше расположение пришел какой-то немец в гражданском и хочет сообщить важные сведения. Я приказал привести его ко мне и вызвать переводчика. На вид ему было лет сорок, интеллигентной наружности, сказал, что он врач и знает обстоятельства смерти главарей Третьего рейха. В частности, он сообщил о самоубийстве Гитлера, но об этом мы уже знали. Затем доктор рассказал о подробностях смерти детей Геббельса. Якобы в ночь с 1 на 2 мая, когда на подступах к рейхсканцелярии шли ожесточенные бои, он находился в подземном бункере. Одно из помещений занимала многодетная семья Геббельса, а он у них был личным врачом. Когда его позвала к себе жена Геббельса, он обратил внимание на испуганных детей и какое-то отрешенное и вместе с тем решительное выражение лица их матери. «Сейчас доктор вам сделает укольчик, — произнесла она, — вы уснете и не будете слышать бомбежки». Затем, обращаясь к доктору, велела: «Сделайте им укол морфия». Когда дети уснули, она сказала: «А теперь берите ампулы с ядом и травите каждого». По словам Кунца, от неожиданности и страха он вначале остолбенел, а затем замотал головой и произнес: «Я не могу». Она обозвала его слюнтяем, взяла ампулы с синильной кислотой, начала класть каждому из детей в рот между зубами и раздавливать, сжимая подбородок. Вскоре все шестеро были мертвы. Доктор только констатировал их смерть, а через некоторое время он узнал, что Геббельс с женой тоже покончили с собой. Слушая его эмоциональный рассказ, я ловил себя на мысли, что он до сих пор не оправился от пережитого ужаса.
— Как поступили с доктором?
— Я записал все его показания, узнал место проживания и отпустил. Ведь доктор не совершил никаких преступлений. А предоставленную информацию немедленно доложил руководству, они, в свою очередь, в Москву.
— В бункере Гитлера были?
— А как же! Буквально в тот же день или на следующий. Но не для проведения обыска или каких-то следственных действий, а просто из любопытства (там уже до нас поработали саперы и другие наши коллеги). Помню, возле входа еще валялись трупы, сидели и лежали раненые немецкие солдаты и офицеры. Мы зашли внутрь. В бункере было множество обустроенных помещений, предназначенных для работы и отдыха. Одна из комнат была оборудована, по-видимому, под бар. Там находились всевозможные вина, коньяки, водки, в том числе и русская, шнапс, шампанское. Никто из нас в жизни такого не видел. У кого-то сразу же родилась идея: «Давайте выпьем за победу». Начали открывать бутылки, но я сразу дал команду отставить. «А что если все это отравленное», — поделился я своими подозрениями. Тогда кто-то из ребят предложил: «Товарищ капитан, давайте на немцах испробуем». Сразу же взяли несколько разных бутылок, открыли и понесли поить немцев. Убедившись, что все нормально, налили и себе. Так в бункере Гитлера я произнес тост за нашу победу.
Правда, много пить своим бойцам не разрешал. Дело в том, что после переговоров с генералом Кребсом Чуйкову доложили, что наша маршевая рота на подступах к Берлину обнаружила подземное хранилище с большими винными емкостями. И все так напились, что один солдат даже утонул в вине. Чуйков был в ярости. Он захватил нас с собой, сразу выехал туда, нашел командира роты и грозился отдать его под трибунал.
— Каким вам запомнилось 9 мая 1945 года?
— Еще накануне вечером нам сообщили, что в пригороде Берлина в Карлсхорсте, где мы дислоцировались, состоится подписание Акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. И хотя еще 7 мая немцы подобный акт уже подписали перед Верховным командованием союзных войск в городе Реймсе, Сталин выразил несогласие с тем, что это было сделано не в Берлине и без присутствия всех представителей антигитлеровской коалиции. Он договорился с союзниками считать подписание того акта предварительным протоколом капитуляции.
Для церемонии подписания акта выбрали двухэтажное помещение бывшей столовой немецкого военно-инженерного училища. Вместе с другими приглашенными я находился на балконе, откуда наблюдал за всем происходящим. Ровно в 24. 00 в зал вошли представители командования всех союзных войск. С нашей стороны делегацию возглавляли Жуков и первый заместитель народного комиссара иностранных дел Вышинский. За длинными столами, застеленными зеленым сукном, сидели генералы. В зале присутствовало много журналистов и фотографов. Вскоре ввели уполномоченных к подписанию акта с немецкой стороны. Больше всего мне запомнился генерал-фельдмаршал Кейтель с маршальским жезлом в руке. Он старался держаться с достоинством, демонстрируя военную выправку, но все же нервничал. Мне даже показалось, что перед подписанием у него выпал монокль, он поправил его и начал ставить подписи под документами. Ближе к часу ночи 9 мая подписание акта было завершено. Жуков поздравил всех с победой. В зале начался шум, слышались радостные возгласы, все обнимались и жали друг другу руки.
— А на банкете удалось побывать?
— Был и на банкете. Только он проходил уже в другом месте. Там празднование продолжалось до самого утра. Лихо танцевали наши генералы, даже Жуков не удержался и пошел в пляс. А стрельба в честь победы слышалась со всех районов Берлина.
— Знаю, что в годы войны у вас был личный фотоаппарат. Сохранились ли снимки тех событий?
— У меня остались виды разрушенного Берлина, рейхстага, фотографии боевых товарищей. Как-то удалось удачно запечатлеть Лаврентия Берию накануне проведения Потсдамской конференции. Мы тогда с ним вели беседу о личных архивах Гитлера и других нацистских преступников. Снимок ему очень понравился, и он еще заметил, что покажет фотокорреспондентам, как нужно фотографировать.
— На этом война для вас закончилась?
— Некоторое время мне еще пришлось выполнять специальные задания в Германии. Где-то в течение недели я был ответственным за приемку ценностей из коммерческих банков Берлина. Несколько групп в составе солдат и офицеров вскрывали хранилища, изымали оттуда все самое ценное и на грузовиках доставляли в специально отведенное для этого помещение. Я с помощниками принимал все это, составлял описи, акты, взвешивал. Вскоре все было заставлено ящиками, коробками, узлами.
— Что привозили?
— В основном изделия из золота и особенно много из серебра, меха, каракулевые шубы и многое другое, награбленное нацистами по всему миру.
— Почему для этих целей выбрали именно вас? Вы что, раньше имели дело с финансами, ценностями?
— Да нет, никогда не имел. Закончил сельхозтехникум на Донбассе, затем Харьковское погранучилище, перед войной работал на следственной работе в НКВД, затем по линии разведки был направлен в Иран, где в первые месяцы войны в особом отделе стрелкового корпуса принимал участие в борьбе с бандитизмом и выявлении фашистской агентуры. Позже участвовал в сражениях на Орловском направлении, на Курской дуге, а также в освобождении Европы. Тогда в Берлине руководство это назначение объяснило так: «Мы тебе доверяем, ты честный сотрудник. Если что-то и возьмешь себе, то меньше других».
— И что-то взяли на память?
— Можете не верить, но не взял ничего. Бойцам, которые привозили из банков ценности, разрешил выбрать себе часы. Все брали золотые карманные часы с мелодией. А у меня такие уже были — однажды фронтовые разведчики подарили мне трофейные. Они где-то дома до сих пор хранятся… Разве что для своей будущей жены (она тогда вместе со мной служила в особом отделе секретаршей) отобрал наволочку и накидку. И только сдав все по акту представителю нашего банка, вздохнул с облегчением. Это дело было явно не для меня. А уже через несколько дней я снова окунулся в оперативную работу, которая длилась в Германии до 1947 года.
— В чем она заключалась?
— Мы задерживали нацистских преступников, которых или сразу отдавали под суд на месте, или отправляли в Москву. Среди таких запомнился советник Гитлера по разведке Николаи, который еще в период Первой мировой войны был одним из создателей и руководителей немецкой военной разведки. На момент ареста он был уже в возрасте и запомнился интеллигентностью, образованностью и колоссальными познаниями в области разведки. А еще мне пришлось допрашивать перед отправкой в Советский Союз одну разведчицу экстра-класса. Она была женой министра иностранных дел одной из европейских стран, а отец у нее до революции якобы был русским графом. Сама она слыла красавицей в светском европейском обществе, была знакома со многими министрами, послами, принцами и королями. При этом, по ее признанию, работала на немецкую, английскую и еще какие-то разведки. Только уверяла, что против СССР не шпионила. Как сложилась ее дальнейшая судьба, не известно. Может, умерла где-то в наших лагерях, а может, и дальше работала за границей, но уже на советскую разведку.