Известному режиссеру, легенде советского кинематографа, исполняется 90 лет
Георгия Натансона на «Мосфильме» называют живой легендой. В свои девяносто лет Георгий Григорьевич продолжает снимать, ездить по кинофестивалям и… интересоваться молодыми актрисами. Карьеру в кино Натансон начинал ассистентом в картинах Пырьева «В шесть часов вечера после войны» и Александра Довженко «Мичурин». Натансон открыл для кино Татьяну Доронину, сняв «Старшую сестру». Потом были картины «Посол Советского Союза», «Они были актерами», «Валентин и Валентина», «Еще раз про любовь»… «Кино — вся моя жизнь», — говорит Георгий Григорьевич, с удовольствием вспоминая прошедшее и щеголяя при этом блестящей памятью.
— Вам, Георгий Григорьевич, позавидовать только можно — 90 лет, а все по фестивалям мотаетесь.
— Пока здоровье позволяет, отчего не поехать? Я и юбилей свой широко праздновать буду на фестивале «Московская премьера». А в день рождения уеду в Иваново, где проходит кинофестиваль «Зеркало», посвященный памяти режиссера Андрея Тарковского.
— Вы ведь работали с Тарковским.
— Был вторым режиссером на его картине «Иваново детство». К тому времени я уже снял «Старшую сестру» с Татьяной Дорониной и был отправлен на очередные съемки «приглядывать» за молодым режиссером Тарковским. Андрей закончил свою дипломную работу «Только скрипка» и взялся исправлять картину «Иван», которая и стала потом «Ивановым детством».
— Исправлять?!
— Почти полфильма уже снял другой режиссер — Эдуард Абалов. Но материал не понравился членам художественного совета и Абалова с картины сняли. Начали приглашать всех более-менее известных режиссеров, чтобы исправить и закончить ленту. Все отказывались, а Андрей согласился. Вместе с Андроном Кончаловским они переделали сценарий, им даже выделили дополнительные средства на съемки. Но руководство студии хотело, чтобы кто-то курировал процесс. Меня вызвал к себе директор «Мосфильма» и сказал: «Если поможешь Тарковскому и картину примет Госкино, дадим тебе квартиру в Москве». Конечно, я согласился! Мое заявление на улучшение жилплощади лежало в дирекции киностудии уже семь лет, а я ютился в коммуналке. В общем, как только Госкино приняло «Иваново детство», мне тут же дали квартиру рядом с «Мосфильмом». Маленькую, скромненькую, зато отдельную.
— У Тарковского, рассказывают, был тяжелый характер.
— А мне с Андреем работалось легко. Он меня называл стариком. Я старше всех в съемочной группе был. Там же познакомился и с Колей Бурляевым, дружим с ним по сей день. Недавно Коля мне вручал медаль имени Бондарчука за вклад в киноискусство. И все это происходило в Грановитовой палате Кремля. Представляешь?! Рядом со мной сидела Татьяна Доронина.
— Это ведь вам Доронина обязана своим кинодебютом.
— Вроде того. В картине «Старшая сестра» я выбрал всех актеров на главные роли: Доронину, Тенякову, Жарова, Виталика Соломина, Чурикову (Инна тогда еще даже не была знакома с Глебом Панфиловым). Но художественный совет «Мосфильма» никого не утвердил. Про Таню Доронину, говорившую шепотом, сказали: «Этой девочке кино противопоказано. Досталось и Чуриковой, которая по сценарию должна быть белокурой красавицей. О Соломине отозвались как об очень сером мальчике, а у Наташи Теняковой «каши полный рот». Я страшно горевал, но решил не отступать. Пошел на прием к министру Алексею Романову, который возглавлял Госкино СССР. Он сразу возмутился: «Как же я могу отменить решение авторитетного художественного совета кинематографистов? Ищите других актеров». Я уже направился к дверям, чуть не заплакав, и вдруг Романов говорит: «Это не в наших правилах, но через неделю будет коллегия, приедут председатели Госкино союзных республик, приносите свои пробы». И я принес.
— Нетрудно догадаться, что они понравились.
— Что я испытал за 50 минут, сидя в коридоре и ожидая результата! Помню, открылась дверь, из зала заседания вышел Романов и торжественно произнес: «У вас прекрасные пробы. Мы утвердили всех актеров». Я бегом на «Мосфильм» к директору, а он: «Поздравляю, вот и снимайте с Госкино, а «Мосфильм» к вашей «Старшей сестре» никакого отношения иметь не будет». Обиделся.
— В то время Доронина служила в питерском театре у Товстоногова.
— А мы снимали картину в Москве, поэтому возникли сложности. Товстоногов отпускал Таню на съемки только в дни, свободные от
— И вы были совершенно равнодушны к Дорониной?!
— Признаюсь, она мне очень нравилась. Помню, как-то, покупая с мамой на базаре молоко, не мог отойти от молочницы — пышногрудой блондинки. Мама все причитала: «Жорик, что ж тебе так молочницы нравятся?» Татьяна Васильевна была такого же типа. Но больно строга. Мы сняли полкартины, и Доронина попросила меня показать ей сделанное. Вот сидим в маленьком монтажном зале, я за ее спиной — довольный. Кончился просмотр, Таня ко мне оборачивается и говорит: «Георгий Григорьевич, все ужасно. Это вне искусства, вы нас приземлили!» Я в шоке, а Доронина продолжает: «У меня есть добрая знакомая, мнение которой я уважаю. Давайте покажем ей материал». Признаться, мне было все равно, я расстроился. В назначенный день с Дорониной пришла худенькая приятная женщина, а с ней рыжеволосый крепыш. Стали смотреть материал. Когда зажегся свет, дама сказала: «Таня, это ге-ни-аль-но! Слушайся режиссера…» И рыжий ей вторит: «Мне материал нравится». Позже я узнал, что это были Эдвард Радзинский и его мама. В скором времени Доронина вышла за него замуж.
— Известно, что первый успех к «Старшей сестре» пришел в Италии.
— Я показал картину Романову, она ему понравилась, и он отправил ленту на декаду кино в Рим и Милан. Успех грандиозный! Белокурая, грудастенькая, жопастенькая Таня ходила по Милану, а за ней следом фоторепортеры. В газетах ее сравнивали с Мэрилин Монро. Конечно, она была счастлива. Первое кино — и такой успех. Буквально через месяц после премьеры «Сестры» Эдик Радзинский вдруг интересуется: «Георгий Григорьевич, вы, надеюсь, видели в «Ленкоме» мою пьесу «104 страницы про любовь»? — «Нет». — «Как можно! Вся интеллигенция Москвы уже ее пересмотрела! Если вам спектакль понравится, отдам право экранизации». Я на дыбы: «Не собираюсь ее смотреть. Не хочу, чтобы надо мной довлела чья-то режиссура». И тогда Радзинский пьесу мне подарил. С надписью: «Георгию Григорьевичу с надеждой на нашу совместную работу…»
— Так родился один из ваших знаменитых фильмов «Еще раз про любовь»
— Подожди, все было не так просто. Эдвард написал сценарий, и мы направили его в Госкино. Тогда без решения этого органа фильм в СССР запуститься не мог. Ответа нет и нет, и я решил опять пойти к Романову. Он принял меня со словами: «Как вы могли после такой прекрасной картины, как «Старшая сестра», браться за тощенький сценарий какого-то Радзинского?! Ищите новый сценарий». Я в полном отчаянии пошел на прием к первому заместителю Романова Владимиру Баскакову. Очень жесткий был человек. Только через полгода обивания порогов Госкино мне таки разрешили запустить картину. Причем втайне от Романова. Фильм принимал Баскаков. Молча посмотрел от начала до конца и сказал лишь: «Спасибо». Через два месяца картину направили на фестиваль в Колумбию, где она получила Гран-при. Тогда меня вызвал к себе Романов и с улыбкой сказал: «Ослушались? Ну ничего, Баскаков выговор за это уже получил».
— Правда, что в картине возлюбленного Дорониной вместо Александра Лазарева должен был играть Высоцкий?
— Володя очень хотел эту роль. Попросил даже, чтобы ему сделали ботиночки на восьмисантиметровом каблуке, ведь был небольшого роста. Но мне и Радзинскому показалось, что Высоцкий не «монтируется» с Таней. Хотя Володя так старался! Пробовался на эту роль и Миша Козаков. Но потом возник незабвенный Саша Лазарев, с которым мы недавно простились. Едва он появился на площадке, мы сразу поняли — это наш герой. Саша был высок, красив, строен. Эталон мужчины.
— Между Дорониной и Лазаревым не было романа?
— Лазарев всю жизнь был влюблен в свою Светочку Немоляеву. Никаких романов на стороне, что вы. Хотя именно в «Еще раз про любовь» он снялся в первой постельной сцене в советском кино. Все страшно волновались, как это будет выглядеть, но у нас был замечательный оператор Володенька Николаев, которого Доронина просто боготворила. Постельную сцену снимали в павильоне. Посреди декорации — кровать, сверху — накрахмаленная простыня, пододеяльник, подушка… Татьяна Васильевна попросила: «Георгий Григорьевич, уберите с площадки всех, без кого можете обойтись». Я сделал.
Стою в совершенном напряжении. Таня разделась, оставшись в одной рубашонке и трусиках. Красивенькая!.. Легла в постель, накрылась одеялом. Заходит Саша. Напряженный, в рубашке, брюках, ботинках. Говорю: «Саша, раздевайся, ложись…» Он подходит к постели: «Татьяна Васильевна, подвиньтесь, пожалуйста» и поднимает одеяло. Я кричу: «Ты забыл снять брюки!» А он громко: «Георгий Григорьевич, я брюки снимать не буду!» «Саша, — говорю, — перед тобой в одной рубашке лежит красивая женщина, а ты в брюках в постель?!» — «Убирайте меня из картины, но брюки я не сниму» Так и лег, не сняв даже ботинки! Нам всем это казалось просто смертельной сценой. Не помню, как прошептал: «Говорите текст…» Они включились в работу, а в конце монолога у Тани на глаза навернулась слеза. Сцена получилась одной из самых сильных.
Кстати, через год, встретив Сашу на другой картине, я спросил: «Не понимаю, почему ты тогда не снял ботинки?» «У меня были… рваные носки», — смущаясь, ответил Лазарев.
— Георгий Григорьевич, вам довелось работать с Александром Довженко.
— Это было на его картине «Мичурин», которая сначала называлась «Жизнь в цвету». Там снимался и ныне здравствующий Юра Любимов. Играл одного из иностранцев, приехавших на встречу к Мичурину. Господи, как же давно это было… Довженко, надо признать, был очень суровый и требовательный человек.
Рабочий момент картины «Еще раз про любовь»: режиссер Георгий Натансон, актриса Татьяна Доронина, на заднем плане — Александр Лазарев На площадке все должно было идти по четкому графику, — продолжает Георгий Натансон. — Помню, мы снимали в Мичуринске, и вдруг меня зовет к себе Александр Петрович: «Жорочка, я забыл дома в Москве сценарий. Вот вам ключи от квартиры, он лежит у меня в портфеле…» Приезжаю к нему домой, захожу в большую пустую квартиру, иду в кабинет и достаю из сумки сценарий. Рядом с ним лежал наган и орден Красного Знамени. Александр Петрович получил его во время войны. Помню, Довженко рассказывал, как написал сценарий фильма «Победа на Правобережной Украине» и первым дал почитать его Никите Хрущеву. Работа очень понравилась Хрущеву, а через некоторое время Довженко вызвали в Политбюро ЦК КПСС. Сталин говорит: «Товарищ Довженко, вы украинский националист. Воевали в Отечественную войну все народы Советского Союза, а вы пишете об украинцах. Это неправильно. Если бы не ваши седые волосы, мы бы с вами по-другому разговаривали». И при этом смотрит на Берию.
— Страшно…
— Еще как! Снимая в Мичуринске, мы с Александром Петровичем жили в палатке, на свежем воздухе. А супруга его Юлия Ипполитовна — в гостинице. Тогда он мне впервые с такой любовью рассказывал об Украине, страшно тосковал. Я, говорит, Жорочка, после того разговора со Сталиным пришел домой и так рыдал…
— Рассказывают, что именно благодаря Довженко вы попали к знаменитому режиссеру-сказочнику Александру Птушко, снимавшему «Садко».
И когда Птушко попросил найти ему для «Садко» красавиц славянского типа, я сразу сказал: «У меня есть такая знакомая». — «Кто она?» — «Студентка второго курса ВГИКа». — «Даже не зови. Красавиц искали по всей Москве, но режиссер никого не утверждал». — «Александр Лукич, посмотрите Ларионову!» — «Зови. Посмотрю, какой у тебя вкус на баб!» Когда я привел Аллочку, Птушко признался: «Жорочка, ты обыкновенный гений. У нас есть Любава!»
— Вы ухаживали за Ларионовой?
— Она мне очень нравилась. Но, кроме поцелуев, у нас с ней ничего не было. Крепость для «Садко» мы построили в городе Пестово Новгородской области, на водоканале. Ждали солнце, а небо заволокло тучами. Оператор говорит: «Я снимать не могу». Алла ко мне: «Жорочка, я замерзла». «Александр Лукич, — говорю, — отпустите нас, мы побродим вокруг». А сами давай бегать, дурачиться. Вдруг Алла падает, я ее поднимаю: «Ну согрелась?» Она жарко: «Нет». И я целую ее в губы. А губы у нее были огромные, особенно нижняя — влажная, горячая. Мы целовались до безумия, и тогда Алла прошептала: «Вот теперь я согрелась». Тут до нас стали доноситься крики: «Жора, Алла! Где вы, черти, бегаете?»
— Так Ларионова была в вас влюблена?
— Не думаю… Она же с Колей Рыбниковым училась, тот от нее не отходил. После картины «Анна на шее» по Москве поползли слухи, что Ларионова живет с министром культуры СССР Георгием Александровым. Тогда Сталин снял его с поста. Помню, мы как-то случайно встретились с Аллой (это было очень кинематографично) между рельсами, по которым идут трамваи. Ларионова мне кричала: «Жорочка, ты не веришь в эти слухи?» — «Конечно, нет». — «Ты мой настоящий друг…» — голос Аллы дрожал. Вот сейчас рассказываю свои истории и будто сам их вновь переживаю. Спасибо вам…