— К родам я готовилась, как космонавты, наверное, готовятся к космическому полету, — рассказывает мама Алины Алла. — Ведь первая беременность! 34 года! Выбрали самый лучший роддом в городе. Все было буквально по пунктам расписано, вплоть до того, что мне сделают кесарево. Хоть, может, это и не требовалось по показаниям. Беременность протекала без проблем. Но однажды на даче, где я не работала — просто дышала свежим воздухом, у меня открылось кровотечение. На сроке восемь месяцев. Это случилось ночью. Примчавшаяся на вызов «скорая» повезла меня в дежурный роддом. Я пыталась возражать: «Не хочу в тот роддом, меня ждут в другом!» Но врачи «скорой» сидели с хмурыми лицами и никак не реагировали.
— В роддоме меня сразу направили в операционную, — продолжает Алла. — Может, у них не было другой операционной, может быть, они спешили, но, когда я зашла туда, у меня появилось ощущение, что я попала на скотобойню. Все стены в крови, в урнах окровавленные бинты… Мне сделали укол, и я отключилась.
Проснулась — я в палате одна. Спрашиваю: «Где ребенок?» Врачи отвечают: «Твоя дочь в реанимации, не думай о ней. Она, наверное, не жилец. Считай, что ее нет. Еле тебя спасли». Я, вся порезанная, в бинтах, пыталась вырваться к дочери, но меня к ней не пускали. Что я чувствовала в эти минуты — словами не передать. Тем временем врачи нам сообщили, что у дочки начался гнойный менингит, общее заражение крови. Ей сделали две пункции. «Боремся с сепсисом, — говорили мне. — У вас такой ребенок! Мы теперь после нее чистим отделение!»
Поскольку у меня ничего не обнаружили, стало понятно: Алина подхватила внутрибольничную инфекцию. Особенно если вспомнить, в какой грязной операционной пришлось рожать. Так что я возмутилась: «Почему вы считаете, что это я виновата? Почему после меня никто ничего не чистил?»
Когда меня выписали из роддома, в реанимацию к дочери еще долго не пускали. Но мне все-таки удалось туда попасть. Когда я шла по коридору, по дороге встретила санитарку. Она и говорит: «Милая моя, а ты не хочешь зайти и посмотреть, что с твоим ребенком? Попроси, чтобы ее перевернули». И добавила: «Она у тебя певица. Она и живая-то, потому что кричит. Не кричала бы — никто бы и не подошел!..»
Дочка лежала неподвижно. Такая крошечная. Она ведь родилась с весом 2300 граммов. Когда я перевернула ребенка, то чуть сознание не потеряла. Кожа на спине у дочки была темно-бордового цвета, на спинке и затылке — пролежни. У Алинки до сих пор шрамы на спине и местами не растут волосы на голове — это последствия «ухода» в больнице! Многие потом удивлялись, почему я не подняла скандал, не подала в суд на врачей. А это был 1996 год. В стране все разваливалось, и система здравоохранения тоже. Потом подругам объясняла: «Я просто не в силах была это сделать. В больнице себя человеком не чувствуешь. Каким-то загнанным подневольным животным. Не было состояния борьбы, только состояние ужаса».
Уехала домой. Через какое-то время позвонила врач: «Ребенка надо крестить». И таким тоном она это сказала, что мы поняли: дочка скоро умрет. Малышку крестили. Уже мысленно с ней попрощались. И — вы не поверите, но на следующее утро она пошла на поправку! Ее перевели в другую палату, разрешили мне быть с ней рядом.
Три месяца после родов прошли как в аду. Малышка постоянно кричала. Одна болезнь сменяла другую. И вот однажды, когда мы попали с дисбактериозом в больницу (а у дочки все в организме было разбалансированно, ведь ее лечили антибиотиками), врач посмотрела на нее и сказала: «Она же у вас слепая!»
— Я оцепенела, — вспоминает Алла. — Говорю: «Как? Не может этого быть! Когда нас выписывали из роддома, врачи ничего не сказали! Я потом неоднократно носила дочку на осмотр к окулисту, та тоже ничего не нашла…» Хотя я и замечала, что малышка не следит глазками за игрушками, но думала, это оттого, что она постоянно болеет, родилась недоношенной, и со временем все наладится.
Схватив ребенка, я помчалась в областную детскую больницу. Там был прекрасный специалист, завотделением профессор Захарченко, царство ему небесное. Посмотрел дочку и говорит: «В кувезе лежали? Врачи перестарались с кислородом. У них такие кувезы старые… И ваша малышка — не первая…»
Он объяснил, что у Алины — ретинопатия недоношенных плюс фиброз стекловидного тела. И покачал головой: «Если бы вы обратились сразу, в течение месяца, можно было бы еще что-то сделать!» А в то время из Санкт-Петербурга для таких малышей с патологиями зрения приходило какое-то уникальное лекарство, после которого у некоторых детей возвращалось 80-90 процентов зрения. Главное — вовремя начать лечить. Даже у нас, когда лечение началось с огромным опозданием, и то был какой-то прогресс: крошечный процент зрения восстановился. Каждые полгода мы проходили курс лечения, пока нам не намекнули: «Количество лекарства ограничено. Мы не в состоянии вас лечить…»
В клинике Филатова в Одессе нам объяснили: «Зрение вернуть не удастся. Диагноз сложный». Я упала духом: «Что же нам делать?» «Пейте… витамины, — пожал плечами врач. — Можно, конечно, чуть-чуть улучшить, но на лечение вам понадобится очень много средств». Мы продали трехкомнатную квартиру в центре Запорожья и купили двухкомнатную в спальном районе, продали машину. Готовы были все отдать, лишь бы вытянуть ребенка. Ведь кроме слепоты у дочки была масса иных осложнений. Только заканчивали лечить одно, как «вылезало» другое. Ребенок постоянно дико кричал. Естественно, я понимала, что у него болит что-то, но выдерживать это напряжение было невозможно.
Сколько раз я мысленно возвращалась к той ночи! Думала: ну почему открылось кровотечение? Врачи сказали, что у меня было низкое предлежание плаценты. Наверное, это как-то можно было упредить. Но тут одна из подруг говорит: «Мне кажется, это какой-то рок. Вспомни свой сон…» Спрашиваю: «Какой сон?» И… ахнула. Я вспомнила!
Это было на пятом месяце беременности. Тогда мне приснилось, что я прихожу со своим ребенком к знакомой и она просит: «Покажи девочку». Берет дитя и уносит в другую комнату. Потом выходит и говорит: «Но она же слепая!» Я выхватываю дочку и отвечаю: «Да нет, она видит на один глаз!..» Самое интересное: у Алинки на одном глазу зрение сохранилось где-то на три-пять процентов. Какие-то смутные очертания она различает, но очень-очень плохо. Второй же глаз ослеп полностью.
Тогда я рассказала о своем сне приятельницам на рынке (в те годы половина страны были «челноками»). Они фыркнули: «Это всего лишь сон! Забудь!..» Я и забыла.
Потом еще вспомнила, что на даче мы соседствовали с семьей, 25-летняя дочка которых была слепая, один ее глаз закрывала катаракта. Когда я видела эту девушку, все время ощущала ужас и опасение, что моя собственная дочь родится слепой. Я даже стала реже ездить на дачу, чтобы не встречаться с той девушкой. Но от судьбы, наверное, не уйдешь.
— Развивалась Алина с опозданием, — продолжает моя собеседница. — Как все недоношенные дети. Поздно села, поздно пошла. Мало-помалу исчезали проблемы со здоровьем, и у меня появилась тайная надежда, что и зрение когда-нибудь вернется. Но увы… Дома дочка спокойно ориентировалась в обстановке, но на улицу мы, конечно, не могли отпустить ее одну.
Петь она научилась раньше, чем говорить. Подхватывала мелодии на лету. Подбирала их на детском пианино, арфе и аккордеоне, которые мы ей купили. Завотделением больницы, где Алина часто лежала, недавно мне сказала: «А я помню вашу дочку! Как она ходила по отделению в «испанском» платье с оборками и распевала песни».
А еще был курьезный случай. Мы отправились в пионерский лагерь и по дороге, с чемоданами, я заехала на рынок, чтобы купить сладостей. Оставила Алину с вещами у входа на рынок. Говорю: «Постой, доця, десять минут. Я сейчас за конфетами сбегаю…» Ей было тогда семь лет. Возвращаюсь, смотрю, вокруг Алины толпа, мой ребенок распевает во все горло, играет на детском аккордеоне (она крошечная такая была, из-за аккордеона не видно), а люди ей аплодируют и денежки бросают. Это был первый успех! (Смеется.) Я говорю: «Люди, неужели вы не видите, что ребенок домашний? Заберите деньги немедленно!» Алина начала плакать, что мама не дает насладиться первым успехом. Зрители говорят: «Нет-нет, она заработала!»
— Она ходила в музыкальную школу?
— Туда ее не взяли из-за того, что нет специальных преподавателей для слабовидящих детей. Обычное школьное образование дочка получала дома: с первого класса к нам ходили учителя из специализированной школы-интерната. С одной стороны, это комфортно для ребенка. С другой стороны, она ведь была лишена общества сверстников. Дочка росла, и я понимала: ей нужны новые источники информации. Ведь она абсолютно не адаптирована к обществу. И вот, преодолев свою жалость, убедила мужа, который считает, что дочке и так хорошо — можно всю жизнь дома прожить, никуда не выходя! — отпустить дочку на постоянное пребывание в интернате, где она бы развивалась среди сверстников. Тем более что Алина так рвется быть среди детей. А я ее буду забирать домой два раза в неделю.
У моего мужа вообще своеобразный подход. Он считает, что дочка здорова и никакой трагедии нет. Может быть, в таком позитивном взгляде на случившееся есть и свой смысл. Все же лучше, чем постоянно плакать и страдать.
— Когда я познакомилась с Алиной, это была скованная, закомплексованная девочка, — рассказывает преподаватель музыки Запорожской специализированной школы-интерната для детей с недостатками зрения Людмила Павлухина. — У нее были зажимы в ручке оттого, что она практически не видит, все время низко наклонена голова. Но голос! Я поняла, что наконец получила ученика, о котором мечтает каждый преподаватель. За многие годы работы у меня было много учеников, но такой красочный голос я слышала впервые. Когда девочка запела, я решила: ее должны услышать все. Это богатейший талант. Даже сердце замирало, когда звучал этот хрустальный тембр, звенящий, пронзительный, который просто рвал душу.
Конечно, с девочкой пришлось поработать. Приходилось менять все, начиная с постановки тела, заканчивая постановкой дыхания. Раньше ведь Алина пела «от себя», как могла. Понадобилось приводить ее в сценический вид: разравнивать плечики, улучшать осанку. Впрочем, как и многим другим моим детям. Безусловно, мои ученики могли реализовывать себя творчески в первую очередь благодаря стараниям директора школы-интерната Анны Владимировны Тихомировой, которая вкладывает огромные силы и труд в то, чтобы найти спонсоров для улучшения материальной базы: покупки музыкальных инструментов, организации класса для слепых (в интернате большинство — слабовидящие дети. — Авт.), покупки офтальмологических тренажеров.
Приглашение на фестиваль «Назустрiч мрiї» мы восприняли как огромный шанс заявить о себе миру. Этот благотворительный Всеукраинский фестиваль детского творчества проводится уже пятый год. В нем принимают участие ребята из детдомов и интернатов со всей Украины и дети с особыми потребностями. Концерт проходил в Киеве, в гостинице «Русь». Накануне дети посетили мастер-классы, пообщались с известными украинскими певцами и хореографами. Я видела, как сияла от радости Алина. Она впервые ехала куда-то без мамы (Алла не работает, все эти годы она находится рядом с дочерью. — Авт.) и… ничего не боялась. От обилия впечатлений она постоянно улыбалась. Девочка была счастлива!
— Скажи, когда ты вышла на сцену, что ты чувствовала? Тебе было страшно? — спрашиваю Алину.
— Немножко. Сначала сильно дрожала. Но потом вспомнила, как перед выступлением мне Людмила Викторовна (преподавательница музыки. — Авт.) сказала: «Алиночка, я тебя люблю, я в тебя верю…» и немного успокоилась.
— Я слышала, как тебе кричали «Браво!» У тебя потрясающий голос.
— Д-да, спасибо. И еще мне аплодировали, вы слышали? Но мне казалось, что я пела очень громко и… не дыша.
— О чем ты мечтаешь?
— Я хочу выступить в «Х-факторе». И в «Крок до зiрок» тоже. Мечтаю, что мама купит мне ноутбук, и мы с ней будем лазить по интернету. Хотелось бы поехать куда-то на море. Но пока не получается. Недавно мне дали путевку в лагерь на Хортицу, а на маму не дали, как раньше. Маме сказали заплатить за себя большие деньги, чтобы со мной поехать, но мы не знали, где их взять. (С грустью.) И в лагерь 6 июля я не поехала…
— Что ты любишь и чего не любишь?
— Не люблю, когда говорят, что я инвалид. Мне сразу хочется плакать. Или еще когда какая-нибудь старенькая бабушка просит в магазине посмотреть, сколько стоит хлеб, а я ей не могу ответить. Я очень хочу вылечиться! А люблю я маму, петь и детей в интернате.
*
— Алина прошла в финал фестиваля, — говорит Людмила Павлухина. — Уже одно это для нас большое счастье! Но когда мне позвонили организаторы фестиваля и сказали, что девочке хотят помочь вернуть зрение, я была просто ошеломлена. Ведь я 20 лет работаю в интернате и знаю, как наши воспитанники мечтают стать зрячими. Как ценят каждое смутное очертание, каждую тень, которая, к сожалению, может исчезнуть в любой момент. У Алины в прошлом уже была одна операция, но кардинальных изменений она не дала.
— Почетный президент фестиваля Евгения Карр вместе с членами оргкомитета были взволнованы выступлением Алины, — сообщила «ФАКТАМ» пресс-секретарь фестиваля «Назустрiч мрiї» Татьяна Кирийчук. — Понимая, как страдает девочка, они не могли остаться в стороне от ее проблемы и решили помочь. Переговорили со специалистами столичного Центра микрохирургии глаза и уже предварительно договорились о бесплатной диагностике и операции для девочки. Ее планируют на сентябрь. Врачи пообещали бороться за каждый процент зрения ребенка. Будем надеяться, что все пройдет успешно.
— Алина, ты представляла тот момент, когда к тебе вернется зрение?
— Да… Мне снимут повязку с глаз, и доктор спросит: «Что ты видишь?» Я это слышала в каком-то фильме по телевизору. И я скажу, что вижу его очки. Почему-то мне кажется, что доктор будет в очках. Расскажу, что вижу листики за окном, хотя я даже не знаю, как они выглядят, но я их узнаю. Ведь мне их мама описывала. А мама будет все это слышать, стоять и плакать от радости. (Мечтательно улыбается.) И маму я увижу. В первый раз…
«ФАКТЫ» и дальше будут следить за судьбой нашей героини. Кто хочет принять участие в судьбе этой талантливой девочки, может связаться с ее мамой Аллой по телефону (067) 14 765 72.