Министр внутренних дел Украины в 1982-1992 годах, отметивший 60-летие трудовой деятельности, рассказал «ФАКТАМ» о своей жизни
— Приказ о присвоении мне, выпускнику автодорожного техникума и новоиспеченному инспектору ГАИ, первичного офицерского звания «младший лейтенант» в 1951 году подписал министр государственной безопасности Лаврентий Берия, — улыбается ветеран. — Милиция подчинялась этому министерству. Так что я, можно сказать, бериевец (смеется).
— Не прошло и двух десятилетий, как вы в 39 лет стали генералом! А теперь — генералом армии.
— Знаете, и не мечтал! Я ведь поначалу страшно не хотел в милицию. К технике тянуло… Но заставили. В райкоме партии тогда не принято было спорить.
Иван Дмитриевич недавно отметил 82-летие. Выглядит как огурчик!
— Поделитесь секретом прекрасной формы?..
— Да какой там секрет! Болячек хватает. Вот на лбу (показывает) — шрам от удара рукояткой нагана, на ногах — шрамы от осколков гранаты, брошенной бандитом. И в Чернобыле около 200 рентген получил. Слава Богу, медицина своя: сын Юрий — хирург, сейчас руководитель детской клиникой Охматдет, дочь Татьяна — тоже врач, начальник поликлиники МВД, полковник. Они — любимые дети, внуки, супруга Инна Евгеньевна — главное мое лекарство. И, конечно, работа.
— Наверное, нелегко вам будет новую должность советника Министерства внутренних дел совмещать с нынешней — генерального директора Национального музея «Чернобыль»?
— Ну, забот, конечно, прибавилось. Я ведь еще и председатель Всеукраинского общественного объединения «Комитет содействия органам внутренних дел». Да, бывало, мечтал: выйду на пенсию — отосплюсь, ничего делать не буду, только на даче ковыряться да с удочкой сидеть на берегу. А когда в 1992-м вышел, так продержался лишь месяц и шесть дней. Думал, с ума сойду! Незадолго до этого похоронил жену Аллу, с которой прожили душа в душу много лет. Места себе не находил в пустой квартире.
Спасибо, министр внутренних дел Андрей Василишин предложил создать музей «Чернобыль». Нам дали здание старой пожарной части на Подоле. Нашли строителей. Прораб был хороший мужик. Любил выпить. Утром с ним по стакану врежем, засучим рукава — и за работу. Конечно, помогали сотрудники МВД, милицейского главка Киевской области, МинЧС. Через шесть лет, в 1998 году, музей получил статус национального.
— Вам, небось, приходилось пить чай со многими известными людьми?
— Конечно! Очень хорошие отношения были у меня с министром внутренних дел СССР Николаем Щелоковым. Он родом из Луганской области. Начинал на Украине. К подчиненным относился по-отечески: строго, но справедливо.
Однажды, зная, наверное, что я даже на высоких должностях во время боевых операций не прячусь за спины подчиненных, наградил меня маленьким пистолетом «Вальтер». Очень удобный, его легко спрятать. Николай Анисимович говорил, что во время войны этот пистолет принадлежал одному из разработчиков плана нападения на Советский Союз генерал-фельдмаршалу фон Паулюсу.
— Наверное, помните войну…
— Еще как! Вот на подбородке шрам. Мне было тогда 13 лет. Все мужчины села (только из нашей семьи пятеро!) ушли на фронт. Лошадей тоже забрали. Я землю пахал коровой Голубкой. В бричку ее запрягал, чтобы урожай с поля вывезти. Помню, жаркий день был. Корове досаждали мухи и оводы. Подхожу, чтобы поправить на ней самодельную сбрую. Она к-а-ак крутанет головой — и нечаянно рогом мне по подбородку…
А в оккупацию немцы заняли нашу хату. Маму с нами — тремя детьми — в сарай. А сосед наш от призыва в армию увильнул и носил постояльцам самогонку, сало. Мама тогда не догадалась снять со стены в светлице «иконостас» — большую застекленную доску с фотографиями деда, отца и троих моих старших братьев в форме офицеров царской и Красной Армии.
Увидела фотографии эта сволочь-сосед и говорит немцам: вы живете в доме комиссаров! Пьяный фашист — маму к стенке! Младшенький мой брат, четырехлетний Витя, прилип к ее ноге, кричит. Фашист выстрелил. К счастью, мимо. Но снова начал целиться! Спасибо, подбежал трезвый немец, вырвал у него карабин, они стали сильно ругаться. У мамы была черная коса до пояса. Вмиг тогда побелела…
— А как маленький Витя, отошел потом от шока?
— Витя в послевоенные годы окончил металлургический институт, работал директором комбината «Криворожсталь», заместителем министра черной металлургии Украины, затем заместителем председателя Совета министров Украины. Был народным депутатом двух созывов, послом Украины в Прибалтике. В прошлом году умер.
— Но что мы все о грустном? — продолжает Иван Дмитриевич. — Давайте расскажу другую историю. Однажды я был в Москве. Вечером Щелоков пригласил к себе домой. Жил он в знаменитом доме на Кутузовском проспекте. Сидим, отдыхаем. Вдруг зазвонил телефон. «Добрый вечер, Леонид Ильич, — говорит Николай Анисимович. — Как дела? Спасибо, обстановка нормальная. Тут у меня гость с Украины. Что? Есть, Леонид Ильич. Не прощаюсь».
«Так, Ваня, — сказал, положив трубку, Щелоков. — Нас с тобой сейчас приглашает к себе домой Леонид Ильич». Я ошарашенно вскакиваю. И в мыслях не допускал — домой к Генеральному секретарю! «Да нет, — говорю, — мне неудобно…» «Отставить!» — весело гаркнул Николай Анисимович.
Брежнев жил на одной лестничной площадке со Щелоковым. Дверь нам открыла Виктория Петровна. Тут же в прихожую из комнаты вышел Леонид Ильич в пижаме, такой весь домашний. Очень обрадовался, что я с Украины.
Виктория Петровна принесла из кухни поднос с ароматными горячими пирогами. Леонид Ильич покосился на чашки для чая и достал бутылку коньяка. Расспрашивал меня, как дела на Украине. Интересовался семьей, детьми. Шутил. Засиделись мы у него до полуночи. Прощаясь, они с Викторией Петровной приглашали приезжать. Очень гостеприимные простые люди.
А в последний раз я видел Брежнева осенью 1982-го во время его приезда в Киев. Леонид Ильич выглядел неважно. Но после совещания в ЦК Компартии Украины изъявил желание поохотиться у нас в Залесье. На вышку еле забрался. Несколько раз безрезультатно выстрелил, и общение продолжилось в гостевом домике за столом.
Леонид Ильич посмотрел на бутылки, закуски и говорит: «Ребята, пока молодые, радуйтесь жизни, не стесняйтесь, выпейте, на здоровье, закусите». А себе попросил… мисочку овсянки.
Но тут Владимир Щербицкий, наш первый секретарь ЦК, говорит: «Леонид Ильич, извините, не могу полноценно отдыхать, если возникла проблема. Госплан СССР увеличил Украине разнарядку в союзный фонд по пшенице на два миллиона тонн. Нам придется их брать из посевного фонда или уменьшить поголовье скота, который будет нечем кормить». Брежнев задумался. «Появятся очереди в булочных и хлебных магазинах», — вставляю свои пять копеек.
Леонид Ильич неожиданно посмотрел на меня: «В самом деле? А ты скажи, министр, как ты допустил побег смертников в Хмельницком? Какие меры принял?..»
Незадолго до его приезда у нас случилось ЧП. В Хмельницком следственном изоляторе из камеры смертников сбежали двое приговоренных к расстрелу уголовников, зверски убивших двух стариков. Преступники сидели больше года. Подали прошение о помиловании, которое мог удовлетворить только Председатель Президиума Верховного Совета СССР (а Брежнев в те годы занимал и эту должность) и Генеральный секретарь ЦК КПСС. И за это время умудрились прорыть шестнадцатиметровый туннель.
Выяснилось, что еще после войны из этого СИЗО уже пытались выйти на волю другие преступники. В месте под дверью, которое не просматривается в глазок, они сумели чем-то пробить полуметровый бетонный пол. Копали вертикально вниз, землю незаметно понемножку сливали в унитаз. Но их деятельность тогда обнаружили контролеры, а вот дырку в полу забетонировать как следует не удосужились! Засыпали землей, сверху прикрыли трехсантиметровой цементной стяжкой.
Один из новых обитателей камеры во время прогулки оторвал от скамейки железную полоску, заточил о цементный пол и расковырял стяжку. Затем там, уже в земле, эти двое наткнулись на разбитую бутылку от шампанского — в виде пресловутой «розочки». Ею и копали.
Выбравшись на волю, забежали домой к родной тете одного из злодеев. Пока подельник искал в доме деньги, еду и одежду, племянник… изнасиловал, затем задушил 40-летнюю женщину. Поймали мы их через пару дней. Одного в поле командир вертолета прижал к земле воздушной струей и висел над ним, пока не подоспели милиционеры. А второго наши люди с собаками загнали в болото и там выловили.
— Среди ваших многочисленных наград есть боевые ордена — Красного Знамени, Богдана Хмельницкого, а также орден Ярослава Мудрого…В свое время вы прославились не только как организатор успешно проведенных операций, но нередко проявляли личное мужество во время бунтов заключенных. В Дзержинске, например…
— Я работал тогда начальником Донецкого УВД. Вдруг докладывают: в Дзержинской колонии взбунтовавшиеся зэки захватили зону, взяли заложников. Началось с того, что заключенные якобы сломали токарный станок. Руководство колонии отправило в карцер 38 человек. Зэки восстали.
Приезжаю. Колония окружена милицией, солдатами внутренних войск. Вот-вот начнется мясорубка. Надо, думаю, попытаться по-человечески разобраться. Приказываю открыть ворота и иду во двор к бунтовщикам. Без оружия. У них в руках — железные прутья, заточки, ножи… Представляюсь: генерал такой-то, давайте спокойно разберемся в кабинете. Выберите для переговоров десять человек..
В кабинет начальника колонии нам принесли чай, бутерброды. Но разговор получился не сразу. Несколько зэков пытались меня на арапа брать, кричали. Я сумел перевести дискуссию в спокойное русло. И выяснил, что станок сломали не заключенные, а прапорщик-контролер, решивший устроить своим подопечным «подлянку». Мы прапорщика уволили, руководство колонии тоже наказали. Заключенные успокоились, благодарили меня.
Уже в годы перестройки взбунтовались заключенные СИЗО в Днепропетровске. Кстати, этот изолятор находился на улице Чичерина, где я жил в юности и во дворе восстанавливал старый мотоцикл «Харлей». Потом катал на нем мою Аллочку, с которой вскоре поженились.
В одной из камер сидели восемь девушек-малолеток и одна совершеннолетняя. Поздно вечером они слишком шумно себя вели, на замечания контролеров не реагировали. Дежурный наряд решил провести в камере досмотр: проверить, нет ли спиртного, других запрещенных продуктов. Одна девочка попыталась сорвать у контролера погон, двое других выскочили в коридор и начали кричать, что их избивают.
Постепенно взбунтовался весь СИЗО. Из камер сумели выйти даже все 15 смертников! Они-то и возглавили бунт. Заключенные разгромили медсанчасть, наелись там медпрепаратов, среди которых были и наркосодержащие, взяли в заложники шестерых контролеров, врача и медсестру. Начались изнасилования, разбой. На хозяйственном дворе смертники развлекались тем, что отрубали свиньям ноги и пинками заставляли бедных животных ползти наперегонки. Человек двести заключенных, вооруженных ломами, железными прутьями, лопатами и топорами, пытались выйти на улицу, начали штурмовать ворота…
Мы ничего не знали о судьбе заложников. Среди местных руководителей нашлись советчики, предлагавшие мне установить на крышах пулеметы и перебить смертников. Дескать, все равно приговорены. А если вырвутся в город, еще бед натворят. «Что вы два дня совещаетесь — стрелять надо!» — кричал мне председатель исполкома горсовета Валерий Пустовойтенко. А я ему: «Не вмешивайся, Валерий Павлович. Ты знаешь, что пули рикошетом иногда летают?»
На бунтовщиков мы пустили три отряда спецназа с дубинками. Заключенные уважают силу. Пытались сначала что-то с крыши бросать, но это не помогло. Два зачинщика покончили с собой, еще троих солдатам пришлось застрелить. Погибло и двое милиционеров. Но начни мы стрелять сразу — жертв было бы значительно больше.
За это, кстати, я не очень люблю охоту. Стрелять уток, зайцев, косуль — расстрел какой-то получается. Ну еще, понимаю, в кабана — серьезный оппонент, за себя может постоять. Поэтому мне больше нравится рыбалка. Подобные мысли внушаю и самому младшему своему сыну, десятилетнему Ванечке.
— Вы в третий раз стали отцом в 72 года, женившись на молодой женщине. Кто-то восторгается, кто-то судачит.
— У каждого своя судьба. Инна и Ванечка продлили мне жизнь. Ведь после похорон Аллы я потихоньку угасал. Думал, все: порадуюсь еще немножко внукам и пора…
Увидел мою депрессию старший сын Юра и говорит: женись, отец. Мы поймем. А я поначалу не мог представить себе женщину, способную заменить ушедшую супругу. Потом вдруг в больнице в Феофании встретил медсестру Инну Пронину. Мы в мою бытность на Донбассе дружили с ее отцом — главным инженером шахты, которая помогала строить здание милиции. Впоследствии Инна призналась, что давно меня любила.
Наверное, это и есть счастье, когда тебя любят и понимают…