Сегодня известному поэту, певцу, композитору исполняется 60 лет
После его концертов всегда хочется позвонить близким — любовь переполняет душу. А еще в сердце остается нежная грусть о тех, кого больше нет рядом. Песни Александра Розенбаума заставляют задуматься о вечном, они напоминают о быстротечности времени, о том, что можно не успеть признаться в любви. Каждый из почитателей творчества музыканта находит в его репертуаре свои песни. Розенбаум производит впечатление абсолютно надежного человека: сильный с таким пойдет, не задумываясь, в разведку, а слабый чувствует себя рядом с ним защищенным. Вот уже больше четверти века культовый артист рвет струны и глотку, воспевая извечные нравственные ценности, девальвации не подвластные, и с первого взгляда ясно: такой не назовет даже из высших политических соображений черное белым и не встанет на сторону лжи.
Первый альбом музыканта был написан в 1982 году. С тех пор он выдал на-гора более 40 альбомов, выпустил три книги, снялся в десятке художественных и музыкальных фильмов, а главное, написал множество песен, ставших классикой жанра.
— Александр Яковлевич, вы человек известный. О вас наверняка ходит масса слухов. Какой самый невероятный из них?
— В начале моей творческой карьеры говорили, что Розенбаум — это эмигрант, который умер в Америке или Канаде еще в 1913 году. Тогда никто меня в глаза не видел, только слышали песни (в основном одесский цикл гулял), вот и говорили, что этот парень, мол, из Одессы, жил в Америке.
— В юности вы играли в группах «Аргонавты», «Пульс», «Шестеро молодых», «Поющие гитары», а потом перешли к сольной деятельности. Чем это было вызвано?
— Ну, я вообще-то пришел не с поляны.
— Закончили музыкальное училище?
— Да, я профессиональный музыкант. Старый рокер. Гребенщиков у нас, извините, на разогреве в свое время играл. Тогда не было никаких рок-клубов, в Ленинграде — «Аргонавты», а в Москве — Андрюша Макаревич, Саша Градский. Я пришел к такой форме деятельности из достаточно серьезной музыки. А блатная песня как жанр для меня любимая, если это серьезно, потому что сегодняшние блатные поделки, которые крутят по радио, катастрофа для музыки. «Таганка» и «Мурка» жили, живут и жить будут, потому что это очень серьезные произведения. В «Мурке» есть пара гармоний, которые не каждый музыкант возьмет. Тот же Розенбаум — один из жанров. Почему «Гоп-стоп» актуальна уже тридцать семь лет?! Если бы это была поделка, она бы никогда в жизни не прожила столько. Значит, это искусство.
— У вас как старого рокера есть любимая рок-группа, от которой, как говорится, мороз по коже?
— «Биттлз» и «Пинк Флойд».
*На концертах Александра Розенбаума всегда аншлаг. В зрительном зале не остается человека, которого бы песни музыканта не взяли за живое
— Делаете ли что-то для того, чтобы соответствовать образу настоящего мужчины?
— Никогда даже не пытался ничего предпринимать, ненавижу имиджмейкеров и визажистов. Хотя глубоко уважаю их работу, но не люблю их по отношению к себе. Представляю, как эти специалисты будут советовать, что мне делать или во что одеться. Это неприемлемо для меня.
Но любой человек стремится к идеалу. Любой. Творческая личность во многом хочет быть похожим на свои произведения, его героев. Подчас мы приукрашиваем образ, и это естественно. Хотим быть, к примеру, такими же благородными или сильными. Если это получается, очень здорово. В детстве я воспитывал в себе смелость. Люди старшего поколения должны помнить фильм по Диккенсу «Большие надежды». Там был страшный каторжник, и мне его лицо постоянно мерещилось в темноте. Я жил в первом дворе, брал помойные ведра, шел на четвертый двор и приказывал себе не оборачиваться, хотя жуткое лицо постоянно светило в спину. Мне исполнилось тогда лет семь, не больше, но я шел, хотя было очень страшно.
— А сейчас чего-то боитесь?
— Чувство страха — это инстинкт. Он присутствует у любого нормального человека. Другое дело, как ты с ним борешься. Поверьте, мне достаточно страшно идти на конфронтацию с людьми, с которыми это делать не надо бы. Но приходится, потому что в дело вмешиваются твои принципы. Чувство страха было, например, когда я в сорок лет прыгнул с парашютом. Не животного ужаса, а нормального человеческого страха. Надо было его преодолеть, я взял и прыгнул.
— Вы давали концерты в Афганистане.
— Да, и не один раз.
— Не было страшно?
— Случались такие моменты. Когда стреляют, это всегда страшно. Когда стреляют в тебя — это страшнее в пять раз, в десять. Но главное — преодолевать этот страх.
— А вас ведь поначалу не пускали в Афганистан.
— Долгое время не пускали.
— Почему?
— Потому что мои песни были запрещены советской властью к массовому употреблению, так скажем.
— С поездкой в Афганистан помог Иосиф Кобзон.
— Иосиф помог в выезде, да.
— У вас, я знаю, была мечта выйти из Афганистана с последней группой наших войск.
— Я вышел.
— Какие были чувства в тот момент?
— Самые волнующие. Какие могут быть чувства, когда война закончилась и ребята уходят от смерти? Я уехал из Афганистана за четыре часа до того, как эту страну покинул последний солдат.
— Вы по натуре своей пацифист?
— Нет. Я ярый сторонник мира, но не пацифист. Потому что для меня пацифист — человек, который любой ценой хочет мира. Но что значит любой ценой? Люблю заповеди Христовы, кроме одной: когда тебя бьют по левой щеке — подставь правую. Никогда в жизни!
— Ваши песни часто ассоциируют с жанром Владимира Высоцкого…
— Какие?! Рок-н-роллы мои?! Или «Вальс-Бостон» ассоциируется?! Я понимаю, почему так происходит. Раньше обижался, а сейчас совершенно спокойно себя чувствую. Мы абсолютно разные люди с Владимиром Семеновичем. Единственное, в чем мы сходны, — у нас многие песни написаны от первого лица. И позиция наша может быть во многом одинакова. Но моя точка зрения схожа с мнением огромного количества людей, которые песен не пишут.
— Я полностью согласен, что «Гоп-стоп» — рок-н-ролльная песня. А Высоцкий — он ведь тоже рок-н-ролльщик.
— В очень большой степени. Рок-н-ролл — особое мышление. Даже не столько музыкальный стиль, сколько образ жизни, понимание искусства. Рок-н-ролл — это нутро! Когда человек делает песню головой — она может быть хорошая, трижды удачная, но если в этой песне есть только голова, там нет никакого рок-н-ролла. Сегодня рок-н-ролльщиков мало, потому что музыка среднеполая: не поймешь, где мужик, а где баба, извините за грубые слова. А рок-н-ролл очень однополый, он не подразумевает гомосексуальности как духовной, так и физической.
— Какое ваше любимое вино?
— Я крайне редко употребляю алкоголь. Если брать вина, то «Изабелла», абхазские вина очень хорошие.
— Слышал, что достаточно много лет вы вообще не употребляли спиртное.
— Пять лет я его просто не трогал, а сейчас позволяю себе немного алкоголя 9 Мая, в День Победы (мой любимый праздник) и в День Военно-Морского флота. Все.
— Вы отказались от спиртного, поспорив с Иосифом Кобзоном?
— Иосиф Давыдович просто поддержал мое стремление «завязать», он меня стимулировал спором. Естественно, я бросил не из-за того, что мы поспорили с Кобзоном. Это было бы по меньшей мере глупо. Но очень благодарен Иосифу, потому что из-за спора (я же мужчина, за «базар» отвечать должен) держался гораздо крепче, нежели бы без спора.
— Некоторые считают, что алкоголь помогает. Вам помогал или мешал?
— Алкоголь — прошу понять меня правильно — в нашей стране не помогает никому! Потому что у нас есть «хорошее» и интересное качество: мы не можем ничего делать в этом смысле потихоньку. Если уж пьем, так основательно. Поэтому в нашем образе жизни и мышлении, а мы отличаемся от всех, мы другие, не лучше, а другие, но мы не можем пить по сто пятьдесят граммов. Если у нас мужик пьет, это значит — литр! А литр не помогает никому. И помочь не может, потому что алкоголь разрушает головной мозг, и я это говорю ответственно.
— Петербург — ваша родина, город, в котором живете всю жизнь. Чем обусловлено сосредоточение в Петербурге таких духовных ценностей, такой великой энергии?
— Камнями и историей. Невозможно говорить о каких-то конкретных вещах: мол, это вызвано большим количеством соборов или Невой. А что, в другом месте меньше церквей? Например, Днепр или Енисей ничем не хуже. Здесь огромное количество моментов. Поэтому я всегда говорю — камнями, мостовыми.
— Есть город, который для вас находится на втором месте после Петербурга?
— Киев.