Ровно 125 лет назад состоялись триумфальные выступления первой украинской театральной труппы в столице Российской империи
Первую профессиональную труппу украинских актеров создал Марко Лукич Кропивницкий — известный актер комических и бытовых ролей и драматический писатель. Игра блестящих артистов — Марии Заньковецкой, Николая Садовского, Панаса Саксаганского и других — потрясала зрителей безукоризненным сценическим мастерством… Каждый спектакль завершался овациям. Но нетрудно было заметить: когда играли русские актеры — зал театра Бергонье (нынешний театр Русской драмы в Киеве) был пуст, а стоило выйти на сцену украинцам, как он наполнялся до отказа. Тогдашний киевский генерал-губернатор Дрентельн, бывший перед тем шефом жандармов, решил, что дело пахнет политической интригой и что цель этого «театрального заговора» — продемонстрировать неприязненное отношение киевлян к Петербургу…
Вызвав к себе на Липки директора украинской труппы Михаила Старицкого, Дрентельн спросил: «Почему это у вас в театре публика свистит русским пьесам, а вашим, хохляцким, аплодирует?» — «От того, ваше высокопревосходительство, что плохо играют», — ответил Старицкий. — «А, значит, ваши лучше играют?» — «Думаю, что лучше!» — «Ну так пусть ваши артисты сыграют ту же самую пьесу, которую играли русские, а я посмотрю, будут ли свистеть?» Украинцы постарались, не остановились перед затратами, поставили на русскую пьесу лучших актеров, пошили прекрасные театральные костюмы. Украсили сцену живописными декорациями. Разумеется, зал трещал от аплодисментов, и Дрентельн должен был признать, что свист на русских пьесах не демонстративный, а заслуженный.
Хотя актеры выиграли оригинальное пари у генерал-губернатора, дело все равно решилось не в их пользу. Как-то уже в конце гастролей восторженная публика стала разносить актеров по домам на руках, оглашая ночные улицы криками и овациями. К Дрентельну вновь поступил донос, что украинская труппа умышленно «вызывает сепаратистские демонстрации и сеет крамолу». Перепуганный губернатор не стал заводить на театр дела, он «просто» запретил актерам играть во всей вверенной ему губернии, а в нее входила добрая половина всей Украины — Киевщина, Полтавщина, Черниговщина, Подолье и Волынь. С этого момента труппа могла выступать где угодно, хоть в Петербурге перед царем и царицей, но только не в «Юго-Западном крае», где ее игра считалась не искусством, а «преступным сепаратизмом» и «политической интригой»…
За несколько лет наши артисты объездили все доступные для них в Украине места. О необыкновенном театре заговорили и в России. Появилась надежда посетить Петербург и как-то уладить вопрос с абсурдным запретом Дрентельна. Наконец, в 1886 году Кропивницкому удалось списаться со своей давней знакомой актрисой из Херсона Верой Линской-Неметти, которая прежде играла вместе с ним в Украине, а затем стала видной фигурой в мире столичного «шоу-бизнеса» и хозяйкой увеселительного заведения «Театр и сад Неметти», где игрались водевили и фарсы. Модной актрисе удалось добиться от петербургского градоначальника генерала Грессера позволения на гастроли в столице прославленной труппы Кропивницкого.
Спектакли начались 24 ноября 1886 года в зале Кононова, что на Мойке, с пьесы самого Марка Лукича Кропивницкого «Дай сердцу волю — заведет в неволю». Украинцы поразили петербуржцев новизной игры и драматургии, а те в свою очередь удивили их театральными манерами. По словам Садовского, петербургская публика в отличие от киевской сидела «так тихо, будто весь зал был набит покойниками, а не живыми существами. Любой шепот, каждый вздох на сцене был слышен в самых дальних углах зала. Но когда актер достигал иллюзии реальной жизни, публика вдруг взрывалась, как бомба, и разражалась бурей рукоплесканий, криками «Браво!»
Среди столичных генералов оказалось множество земляков. Встречались и важные особы в шитых золотом сенаторских мундирах или с генеральскими эполетами на плечах. После представления пьесы «Наймычка» с гениальной Марией Заньковецкой в главной роли Петербург объяла настоящая эпидемия украиномании. «Петербургские вельможи, — вспоминал Садовский, — нарасхват зазывали к себе одного за другим ведущих актеров на обеды или на журфиксы, похваляясь тем перед другими, которым это счастье еще не улыбнулось. — «У меня сегодня на журфиксе будут малороссы», — хвасталась одна вельможная дама перед своими знакомыми.- «Ах, душечка. Неужели?» — удивлялась другая, проклиная в душе свою горькую долю за то, что сие счастье ее обошло. В светских салонах, где раньше, кроме французского и немецкого, иного языка никто не слыхивал, за великое счастье почиталось услышать из уст украинского актера несколько украинских слов.- «Скажите, — вопрошала какая-нибудь дама или барышня у актера, — как это вы в одной пьесе говорите ласковые такие слова вашей возлюбленной? Вот не вспомню. Что-то про звезды, про рай». Актер вспоминал монолог и доставлял даме удовольствие: «Моя ти зоре, раю мiй!» — «Ах, да-да! Умилительно! Как это хорошо и поэтично!»
Когда же хозяйка журфикса хотела порадовать своих гостей какой-нибудь особой любезностью, она спрашивала у актера, как это сказать по-украински, и услышав, обращалась к гостям по-украински, и все были очень довольны».
Слух о появлении целого созвездия новых сценических дарований достиг и высших кругов Петербурга. Первым заглянул в театральный зал самый интеллигентный и художественно одаренный из всей императорской фамилии — будущий президент Академии наук великий князь Константин Константинович. В тот год вышел первый сборник его лирики. И хотя он скрыл свое авторство под скромными инициалами «К. Р.» (Константин Романов), в обществе распространился слух, что «цари» стали писать хорошие стихи…
Князь-стихотворец появился в зале без всякой помпы и сел в первом ряду, чтобы разглядеть украинское чудо во всех подробностях. По театру забегала полиция, артистам приказано было «не тянуть», а гнать пьесу в ускоренном темпе. Возмущенные актеры исполнили этот приказ по-своему: они не стали портить пьесу, но сократили перерывы, так что великому князю пришлось послать за кулисы полицейского с просьбой продлить антракт, поскольку ему хотелось покурить. Несмотря на этот курьез, князь пришел от украинских актеров в восторг и несколько раз посещал их спектакли.
Что именно Константин Константинович Романов рассказал в своем кругу о театральном искусстве украинцев — не известно, но вскоре труппу захотело видеть все ближайшее окружение царя. И прежде всего — мать князя-стихотворца, великая княгиня Александра Иосифовна. Она-то и устроила для высшей знати столицы показательный спектакль в парадном зале министерства иностранных дел.
В распоряжение артистов выделили несколько генералов, но ни сцены, ни декораций в министерском дворце не было. Поэтому было решено показать бесхитростный водевиль «Кум-мирошник», не требующий особого оборудования. «Тем не менее, — вспоминал Садовский, — нужна была бочка, в которой прятался Мирошник. Бочку отыскали. И не простую, а дорогого орехового дерева и с золотыми обручами… Нужно, говорю, ее прибить, когда я буду в нее прыгать».- «Не бойтесь, мы ее придержим», — успокаивал меня генерал. И действительно, когда мне пришлось скакать в бочку, увидел я за кустами двух генералов с огромными иконостасами на груди, которые прочно держали бочку с обеих сторон. Я вскочил и выскочил благополучно».
Собранная на просмотр в министерстве знать также была поражена новизною украинского театра. В приливе чувств великая княгиня даже сказала актерам несколько слов. Будучи немкой, она по-русски изъяснялась с большим трудом: «Мне гаварили, што я ничего не будет понимай, но я всьо понимай, ети очень карашо. Так весело и тепло, благодарю!»
Побывали «малоросские» артисты и в доме тогдашнего председателя Госсовета, генерал-фельдмаршала великого князя Михаила Николаевича, сына Николая I. Увидев на Садовском Георгиевский крест, полученный в боях на Балканах, фельдмаршал почувствовал к труппе расположение и заговорил с артистами по-свойски: «Ну, а скажите, господа, вот вы здесь, в Петербурге, пользуетесь такой громадной, вполне заслуженной славой — благодаря высокохудожественной вашей игре. Но здесь ваш язык мало понимают, и, разумеется, многое, что называется «солью», пропадает бесследно для петербургской публики. Вот, воображаю, на юге, в вашей благодатной Малороссии, где каждое ваше слово понятно, — вот где ценят и понимают. Например, в Киеве. Воображаю». «Тут, — продолжает Садовский, — я решил немного развеять иллюзию князя и заговорил: «В Киеве нам запрещено играть, ваше высочество». Князь удивленно взглянул на меня: «Как? Неужели? Почему?» — «Уж больно сильно публика нас любит и устраивает овации». — «Ну, помилуйте, артистов-художников везде публика ценит, принимает и устраивает овации. У нас здесь в Петербурге какие овации устраивает публика артистам! Кто же в Киеве генерал-губернатор?» — «Генерал Дрентельн, ваше высочество», — отвечаю. — «А-а! — протянул князь, сморщившись. — Знаю его! Старый дурак!» На это у меня как-то само собой вырвалось: «Так точно, ваше высочество!» А князь, будто вспомнив, что говорит с актерами, а не с министрами, и что такое выражение в адрес киевского сатрапа может подорвать основы, заговорил о другом»…
Тема дрентельновского запрета всплывала постоянно. Все возмущались, называли бывшего шефа жандармов «старым дураком», но дальше этого дело не шло. Более того, предпринимались попытки переманить труппу или хотя бы ведущих ее актеров в Петербург. Деликатная Мария Заньковецкая отвечала, что она умеет играть только простых украинских селянок и не способна появиться на сцене в «господской одежде». На что ей говорили, что за пьесами дело не станет и, скажи она только, любую роль для нее напишут. Другие варианты сотрудничества просто не рассматривались.
Но больше всего огорчила труппу встреча с царем Александром III. Это была та самая «высочайшая аудиенция», которая вызвала в Петербурге много шума и породила слухи о грядущих переменах. Запретительные меры, ранее принятые против украинской культуры при отце императора, Александре II (печально известные Валуевский и Эмский указы), ослабили авторитет царской власти в Восточной Украине. Александр III пытался исправить ошибки своего родителя и делал все, чтобы, подобно Францу-Иосифу в Галичине, прослыть другом украинцев, ценителем их культуры. Прием украинских артистов был одним из эпизодов этой пропагандистской кампании. Но то ли все готовилось в спешке, то ли сам царь не смог войти в роль «отца малороссов», а только из этой многообещающей затеи ничего, кроме конфуза, не вышло.
«Историческая» встреча происходила в зале, где специально для царя и царицы ставили шевченковского «Назара Стодолю». За кулисами было полно жандармов, в креслах — императорский двор. «Все дамы, — вспоминал Панас Саксаганский, — в белых платьях, господа — во фраках, военные — в парадной форме». После спектакля ведущих актеров пригласили в ложу к царю.
«Он, — читаем у Саксаганского, — долго стоял перед нами, заложив правую руку за обшлаг мундира. Потом кашлянул и произнес: «Я давно собирался… и сегодня с удовольствием прослушал спектакль, особливо Стодолю, просто лихо!» После паузы: «Вы всегда здесь играете?» Все молчали, а Садовский ответил: «Мы, ваше величество, всегда играем на юге».- «Ах, да… На юге…» Царь снова сделал паузу, потом, повернувшись к Заньковецкой, стоявшей рядом с Садовским, спросил: «И вы на юге?» Потом он по очереди спрашивал у каждого: «И вы на юге?» И мы все отвечали: «На юге, ваше императорское величество». Снова пауза, потом, усмехнувшись, спрашивает: «А скажите, это трудно — петь и танцевать разом?» Все молчали, и вновь Садовский отвечал: «Это, ваше величество, привычка». Царь опять усмехнулся и сказал: «Ах да, привычка… Мне очень и очень понравилось…» После этого он отступил на шаг назад, показывая тем самым, что аудиенция окончилась».
Так вот и произошла первая встреча украинского искусства с русской монархией. Встреча неловкая, фальшивая и в общем-то никому не нужная. Украинские артисты вспоминали о ней с чувством горечи. Вернувшись домой, они показывали дешевые перстеньки, преподнесенные им в Петербурге от имени царя. Но нелепый запрет Дрентельна продолжал оставаться в силе. Его сняли лишь в 1893 году — благодаря хлопотам Марии Заньковецкой…