Двадцать пять лет назад ушел из жизни один из самых любимых народом артистов
Говорят, Андрей Миронов знал, что скоро умрет. Близкие вспоминают, что в последний год жизни он был как-то подозрительно равнодушен ко всему, даже обменом старой квартиры на новую, более просторную, о чем он давно мечтал, заниматься уже не хотел. А еще его преследовали странные предчувствия. На похоронах своей школьной учительницы Надежды Георгиевны Панфиловой Миронов вдруг сказал одноклассникам: «Скоро соберу вас у себя — по такому же случаю». Он еще успел сыграть в спектакле «Тени» по Салтыкову-Щедрину и сняться в своей последней картине — «Человек с бульвара Капуцинов». Осенью они с женой, актрисой Ларисой Голубкиной, собирались в Голландию, к друзьям. Уже были получены визы и сложены чемоданы. Нужно было только отыграть гастроли Театра сатиры в Прибалтике — Вильнюсе и Риге.
В августе 1987 года на Рижском взморье оказались все, кого он любил: мать Мария Владимировна, бывшая супруга Екатерина Градова, жена Лариса Голубкина, Татьяна Егорова, которую называли гражданской женой Миронова. Как будто кто-то специально собрал их всех для участия в финальной сцене его жизни. В те дни Театр сатиры постигла большая утрата — умер Анатолий Папанов. Но гастроли не прервались. Спектакли, в которых был занят Папанов, заменили творческими вечерами Андрея Миронова, и последние дни актер работал буквально на износ.
Утром 14 августа Андрей должен был ехать на спектакль с Ширвиндтом, а вечером на ужин его ждали Екатерина Градова и дочь Маша. Но Маша вдруг начала нервничать и стала просить, чтобы ее отвезли в театр на машине. Мать пыталась ее отговорить: «Маш, ты же «Фигаро» много раз смотрела. На что она вдруг ответила: «Папе плохо, он умирает! — и уехала. Когда он упал на сцене, побежала за кулисы. Ее пытались оттеснить, но в ней внезапно проснулась какая-то нечеловеческая сила. Маша одна ехала с отцом в машине скорой помощи и держала его за руку.
Трагедия произошла в конце второго акта, когда до финала оставалось не больше десяти минут. Никто не верил, что Миронов умирает. Всем казалось, что его обязательно спасут. Жене показали рентгеновский снимок основания черепа: аневризма аорты — разрыв стенки сосуда головного мозга. Однажды такое с ним уже произошло. В 1978 году, во время гастролей театра в Ташкенте, у Миронова начались сильные головные боли. Тогда у него тоже разорвался сосуд, но запекшийся сгусток крови, как своеобразная пробка, закупорил выход — кровоизлияние в мозг было незначительным. В этот раз подобного не случилось. Кстати, те же врачи сказали Голубкиной, что именно аневризма провоцирует человека на чересчур активную жизнь. И если бы Миронов выбрал другую профессию, он смог бы прожить гораздо дольше.
От аппарата искусственного жизнеобеспечения Андрея Миронова отключили 16 августа. Проведя обследование, врачи вынесли вердикт: безнадежен. Но решение все-таки должны были принять родные, последнее слово было за Марией Владимировной. Она дала согласие. А потом сказала: «Это мой конец. Моя Хиросима...» Она не смогла даже заплакать.
— Михаил Михайлович, вы ведь были свидетелем трагедии, разыгравшейся на сцене драматического театра в Риге?
— На самом спектакле — нет, в «Женитьбе Фигаро» я занят не был. Вот и отправился рыбачить на Даугаву, я ведь заядлый рыбак, никогда не упускаю возможность посидеть с удочкой на берегу. Помню, иду обратно — веселый, с уловом, встречаю ребят из театра и узнаю, что Андрея прямо со спектакля увезли в больницу. Мы жили в гостинице в Юрмале, до Риги далековато, попасть к нему смогли только на следующий день — тогда за два дня в рижской больнице, где он лежал, перебывал весь наш театр. А спустя два дня нам сообщили, что его не стало... Говорят, каждый актер мечтает умереть на сцене. Андрею это удалось: потеряв сознание во время спектакля, он так больше и не пришел в себя.
В том, последнем, спектакле на сцене вместе с Андрюшей был Ширвиндт. Они не доиграли совсем немного: оставалась одна, финальная, сцена, когда Миронов вдруг пошел на него, а потом ухватился рукой за декорацию и начал оседать на пол. Последнее, что он сказал в жизни, были слова, обращенные к Ширвиндту: «Шура, голова болит...» Шура на руках вынес Андрея со сцены. Его положили на стол, вокруг сразу же собралась огромная толпа из наших актеров, работников театра, врачей, которых пригласили из зала. Кто-то в этой суете сунул ему в рот шарик нитроглицерина (по слухам, это лекарство могло ухудшить его состояние, но что уже теперь об этом говорить). Шура вспоминал, как вез Андрюшу по коридору больницы на каталке: он лежал в черном костюме Фигаро, такой молодой, спокойный, красивый... Андрей умер от разрыва аневризмы и кровоизлияния в мозг.
— Театр сатиры не прервал гастроли в Риге и труппу не отпустили ни на похороны Андрея Миронова, ни на похороны Анатолия Папанова, который умер за десять дней до этого. А вы провожали их в последний путь?
— Я летал хоронить и Андрея, и Анатолия Дмитриевича как председатель профсоюзного комитета театра. На могиле Папанова говорил прощальные слова. Это было очень тяжелое время для нашего театра. Настолько тяжелое, что распусти нас тогда главный режиссер, Валентин Николаевич Плучек, в отпуск, как многие предлагали, мы, возможно, не собрались бы снова, и театра просто не было бы. А он поступил мудро — заставил доработать злополучные гастроли, и боль потихоньку отступила, хотя окончательно так и не ушла. Где-то в глубине души она сидит до сих пор.
— В одном из интервью вы признались, что Миронов был для вас с Ширвиндтом как младший брат.
— Это только поначалу — он ведь был моложе, а в молодости даже несколько лет разницы в возрасте воспринимаются, как непреодолимая пропасть. Мы его опекали, старались помогать во всем. Это у нас еще с театрального училища (Андрей, кстати, учился в Щукинском, как и мы с Шурой) так было заведено — студенты старших курсов брали шефство над младшими. С другой стороны, младшие помогают старшим — носят декорации при подготовке учебных спектаклей, открывают и закрывают занавес, выходят в массовке.
Можно сказать, что мы были обречены на знакомство еще до нашего рождения. Мама Андрея, Мария Владимировна Миронова, и мой отец, народный артист Советского Союза, лауреат Сталинской премии Михаил Степанович Державин, тоже вместе учились в Щукинском. Все мы — Ширвиндт, Миронов и я — родились в одном родильном доме — знаменитом, старейшем в Москве, имени Грауэрмана. Невероятно, но факт — он существует до сих пор, это такой длинный дом на Арбатской площади. Рядом был ресторан «Прага», в который родители традиционно шли праздновать наши появления на свет.
— Вы ведь в Театр cатиры пришли позже Миронова?
— Именно Андрей, который раньше меня начал служить в этом театре, перетянул меня туда из Театра имени Ленинского Комсомола. Сначала в Театр сатиры пришел Шура Ширвиндт, который на два года раньше меня окончил училище, но он раньше и ушел оттуда, а я как-то застрял. Дело в том, что я играл Ведущего в знаменитом «Кабачке »13 стульев«, а передача, как известно, снималась на базе Театра сатиры. И я, отыграв, всегда заходил на репетиции к Андрюше и Шуре. Однажды Миронов не выдержал: «Ты же все равно все время ходишь к нам, как на работу, переходи уже насовсем». Некоторое время спустя я понял, что Андрей преследовал свою, можно сказать, корыстную цель. Он в то время уже активно снимался, меня же во многих спектаклях поставили на одни роли с ним, так что во время съемок я всегда его подменял — удобно!
— У Андрея Александровича, кажется, был не только актерский, но и режиссерский дар?
— Миронов был очень талантливым режиссером. Проживи он дольше, успел бы поставить много интересных спектаклей. Ему была под силу и классика — например, «Доходное место» А. Н. Островского, и современные пьесы — «Маленькие комедии большого дома» Аркадия Арканова и Григория Горина. Я, кстати, очень много играл в спектаклях Андрея, ему нравилось со мной сотрудничать.
— Каким Миронов был в работе?
— Настоящим тружеником. Когда смотришь, как он танцует в «Бриллиантовой руке» или «12 стульях», то кажется, что ему все дается невероятно легко, без особых усилий. На самом деле это не так — Андрей работал в десять раз больше, чем все мы. Одну сцену из спектакля «Бешеные деньги», которая, по его мнению, ему никак не давалась, он репетировал 47 раз.
— Кто это сосчитал?
— Помощники режиссера, которые фиксируют все репетиции. И это при том, что никто над ним не стоял — он же сам был режиссером этого спектакля. Но Андрей оттачивал каждый свой эпизод, добивался совершенства во всем — хотел, чтобы то, что он делает, выглядело безукоризненно.
Еще Миронов не терпел небрежности, халатности, расхлябанности, себе этого не позволял и другим не прощал. Он никогда не приходил на репетицию неподготовленным, и в его присутствии все тоже как-то подбирались и подтягивались. И мало кто знал, как тяжело ему было в последнее время — Андрей страдал тяжелой формой фурункулеза, каждое движение доставляло ему адскую боль. Но он считал, что зрителям не интересны актерские недуги, и делал все для того, чтобы никто не догадался о том, как ему больно. А чтобы не видно было фурункулов, которые покрывали почти все его тело, носил модные в то время водолазки и свитера с высоким воротом.
— Вы известны как непревзойденный мастер розыгрышей. Андрея Александровича разыгрывали?
— Еще как! Он в этом смысле был очень благодарным партнером — первый смеялся над собой, да так заразительно. Как говорят в актерской среде, легко «кололся». Помню, в спектакле «Трехгрошовая опера» он играл главного героя, бандита по кличке Мекки-нож, а я — начальника лондонской полиции Брауна. В финале, когда Мекки-ножа должны были повесить, мой герой выходил на сцену и говорил, что он получает помилование от королевской семьи.
И вот однажды, вместо того чтобы выйти, я... прискакал на сцену на старой ободранной детской лошадке, которую нашел среди театрального хлама за кулисами. Ну а чтобы уж совсем рассмешить Андрюшу, прихватил колотушку, которая имитировала стук лошадиных копыт. Поравнявшись с Андреем, стоявшим ко мне спиной, сделал: «Тпр-у-у-у!» и спрыгнул с «коня». Поскольку у меня на сапогах были шпоры, звук получился такой, как будто в столовой уронили поднос с вилками и ложками. Андрей не мог понять, что происходит, и обернулся на звук. Вы не представляете, что с ним было — он чуть не умер со смеху, он вообще был очень смешливый.
— Как отреагировали на ваше появление зрители?
— Декорации были устроены так, что меня видели только Андрей и два «стерегущих» его у эшафота стражника, зрители же ни о чем не догадывались. Но, думаю, очень удивились, увидев, что приговоренный к смерти вдруг согнулся от смеха в три погибели. А вот Шуру Ширвиндта разыграть было сложно: когда я начинал перевирать текст и нести околесицу, он всегда очень удивлялся — думал, что я просто забыл свои реплики.
— Как к таким шуткам относился главный режиссер театра?
— Каждый раз он ужасно злился и нещадно ругал всех, кто в этом, на его взгляд, безобразии был замечен. Правда, поделать все равно ничего не мог.