Фронтовика Павла Наумова, награжденного пятью медалями «За отвагу», «ФАКТЫ» разыскали по просьбе народного артиста СССР Леонида Броневого
Не так давно в интервью главному редактору «Бульвара» Дмитрию Гордону народный артист СССР Леонид Броневой рассказал, что в юности познакомился с фронтовиком — парнем, на груди у которого поблескивали серебром... три медали «За отвагу». «Я этого больше никогда не видел! — с восторгом говорил Леонид Сергеевич, которого в общем-то трудно чем-то удивить. — Две видел. Но чтобы три!.. Я его спросил, за что, за какие подвиги их получил. Первую, ответил солдат, — за то, что сходил в разведку и захватил „языка“ — немецкого полковника. Вторую — за два подбитых танка. Третью — за то, что сбил из винтовки бомбардировщик „Юнкерс“. Попал в бензобак...» Нельзя ли таких воинов приравнять к Героям Советского Союза? Может, украинцы, власти Украины узнают, сколько солдат получили три таких медали и сколько из них сегодня осталось в живых?«
«ФАКТЫ» занялись поиском. Оказалось, за годы существования медали «За отвагу» (учреждена она в 1938 году) было произведено 4,6 миллиона награждений ею. Именно награждений. Ведь многие солдаты и младшие командиры были отмечены этой наградой дважды, трижды, а несколько человек — даже пять(!) раз. Среди них — киевлянин полковник в отставке Павел Наумов. Накануне Дня Победы «ФАКТЫ» встретились с героем.
— Павел Маркович, у вас целый иконостас наград. За что получили первую «Отвагу», помните?
— Конечно, — говорит Павел Наумов. — Во время Курской битвы летом 1943 года наш стрелковый батальон оседлал и удерживал железную дорогу Брянск — Карачев. Пытаясь захватить ее, немцы по пять раз в день бросали на наши позиции танки и пехоту. Я служил начальником радиостанции, обеспечивал связь командиру батальона. Вскоре возле нашего командного пункта появился вражеский танк. Возле КП находился расчет противотанкового ружья (ПТР). Но бронебойщики молчали. А танк приближался. Комбат послал меня выяснить, почему хлопцы не стреляют.
Хватаю автомат и бегу. На месте окопа — воронка и разбросанные тела бронебойщиков. Противотанковое ружье оказалось неповрежденным. Я припал к нему и загнал патрон в патронник. Прицелился, выстрелил... Меня ка-а-ак ударило в плечо и в грудь отдачей — я отлетел назад метра на три. Никогда не стрелял из ПТР! Как следует уперся ногами в стенку воронки и снова выстрелил. С третьего выстрела танк дернулся, остановился и задымил.
Гляжу: из люков выскочили два танкиста и бросились наутек. Я — за автомат и бегом за ними. «Хенде хох!» — кричу. А они улепетывают, как зайцы. Даю вслед длинную очередь. Одного сразил наповал, а второго доставил к комбату.
— Это был ваш первый бой?
— Не-е-ет! Зимой 1942 года нас, курсантов Златоустовского пехотно-пулеметного училища, направили на пополнение сибирских дивизий под Москву. Учили хорошо. Но кормили в училище очень плохо. Мы постоянно голодали. С молодыми здоровыми ребятами случались голодные обмороки. Я сам часто передвигался по улице, держась рукой за забор. Иногда приходили минуты отчаяния. На хрен мне это училище! Хочу на фронт! Мы стали писать рапорта. Слава Богу, в это время началось зимнее контрнаступление под Москвой. Из курсантов была сформирована рота лыжников-автоматчиков. Нам присвоили звания сержантов. Но воевать, сказали, пока будете рядовыми.
После мощной артиллерийской подготовки мы пошли в атаку под городком Климовск. Надо было овладеть важным перекрестком дорог. Мороз — 43 градуса. Мерзлый снег крошится, словно крупный песок. Попадет в затвор — стрелять нельзя. Почистишь — стреляет, пока снова не забьется. А впереди церковь. Я почему-то вспомнил мой любимый фильм «Чапаев», насмотревшись которого пошел именно в пулеметное училище. Дескать, неплохо бы на колокольне оборудовать огневую точку. Но когда мы подошли близко к церкви, оттуда замолотил немецкий пулемет! Из 80 человек в живых нас осталось только четверо. Многие раненые замерзли на снегу. Вот такое было у нас боевое крещение.
Роты нет. Уцелевшим надо куда-то определяться. Приходим к комбату. «Ты кто по специальности?» — спрашивает меня командир. «Связист», — говорю. А я ходил в радиокружок Дома пионеров. Потом телефонистам помогал, монтерам... «Хорошо! — сказал комбат. — Будешь связистом!» Второй боец назвался плотником. Его определили в саперы. Третьего — мельника по профессии — комбат назначил своим ординарцем.
Мне же дали радиостанцию. Но, поскольку включать ее было нельзя, чтобы немцы не запеленговали и не ударили снарядом, первое время мне пришлось таскать на себе катушки с телефонным проводом. Со временем стал радистом — знал азбуку Морзе, изучил радиостанцию. Даже другим помогал. Затем меня назначили начальником полковой радиостанции — мне подчинялись все батальонные.
Но не думайте, что я все время сидел в штабе. Не раз ходил в атаки с рацией на спине. Однажды меня послали обеспечить связью идущих в разведку боем воинов штрафного батальона. После артподготовки мы с моим помощником Сашей Кузнецовым и командиром штрафников бросились вперед, к вражескому окопу, чтобы рацию не повредило, и застали там врасплох десятка полтора испуганных немцев. Они не сопротивлялись. Мы обрадовались: только началось наступление, а уже пленные пошли. И отправили их в тыл.
Вскоре узнали новость. Оказывается, бойцы штрафбата не поднялись в атаку, остались в окопах. А мы втроем очутились совсем одни перед противником. Если вдруг ударят немцы — нам капут! Комбат с пистолетом побежал в тыл приводить в чувство своих вояк. Подняв их с помощью мата и угроз, он снова повел штрафников в атаку. Те же, увидев плененных нами фрицев, которые безоружными брели в наш тыл, перестреляли их. Зачем надо было убивать, до сих пор не пойму. Вот такими горе-вояками оказались в данном случае штрафники.
Мне же в том бою осколок все же пробил рацию. «Что делать?» — спросил комбата штрафников. «Раз рация не работает, на кой вы мне нужны, — ответил комбат. — Идите в свое расположение...»
Мы с товарищем отправились искать свое подразделение. В это время началась такая заваруха — немцы опомнились и давай обстреливать атакующих! Тогда мы бросились через рожь к своим. Смотрим — во ржи красный кабель. Немецкий, значит. Двинулись по нему и надыбали немца. Он присел и разговаривал с кем-то по телефону. А у меня под рукой была хорошая немецкая саперная лопатка. Я тюкнул его по голове — и она, как арбуз, раскололась на две половинки. Перерубили мы кабель и ходу оттуда, от греха подальше. Жестокая вещь война.
Однажды, уже в Восточной Пруссии, меня вызвали в штаб нашей армии. Там в это время находился командующий
И вот меня представили командующему фронтом. Он подвел к карте: вот здесь, на восточном берегу реки Роминте, говорит, попали в окружение наш гвардейский танковый корпус и три стрелковые дивизии. Надо пройти все заслоны немцев и установить связь с блокированной группировкой. Для этого любой ценой найти генерала — командующего этой группировкой. Черняховский не скрывал, что задание очень опасное: «Выполнишь — получишь награду, погибнешь — честь тебе и хвала». Меня как ножом резануло, обидно стало: погибать в мои планы ну никак не входило. Но делать нечего. Приказ не обсуждают.
Начальник армейской разведки детально растолковал мне, как пройти вражеские заслоны. Досконально изучив маршрут, мы с моим другом Сашей Кузнецовым отправились на поиски генерала. Добрались благополучно в расположение наших войск, оказавшихся в мешке. Наладили связь и так же благополучно вышли из окружения. Меня за это представили к ордену Красного Знамени. Но во время скитаний по штабам наградной лист подвергся правке и я получил орден рангом пониже — Красной Звезды.
Ведь чего только не случалось. Уже в последние дни войны в районе Кенигсберга остатки восточно-прусской группировки врага отчаянно сопротивлялись. Мы все-таки понемногу теснили его. Наши артиллерия и тылы отставали. Воспользовавшись этим, фашисты перешли в контрнаступление. И так активно, что нашу пехоту как ветром сдуло. Мы же с напарником Женей Слежевичем остались в блиндаже, который служил наблюдательным пунктом полка. Не заметили, что пехота отступила. Только я высунулся из блиндажа — а навстречу на расстоянии броска гранаты прет лавина немцев! Я кубарем скатился назад в блиндаж. Хватаю микрофон радиостанции и что есть мочи кричу: «Ножовка», «Ножовка»! Я — «Гречиха», я — «Яков»! Огонь на меня! «Ножовка» — это позывной батареи реактивных минометов, тех самых «Катюш», которые находились в нескольких километрах от нас. «Гречиха» — позывной нашего полка. А «Яков» — личный позывной командира полка.
После залпа «Катюш» будто огненный смерч налетел. Хорошо еще, что нас не зацепило — всего в нескольких метрах от блиндажа все выжгло. По моей просьбе реактивные минометы перенесли огонь вглубь территории. Наша пехота увидела, что дело оборачивается в нашу пользу, и повернула назад. Немцев мы тогда одолели, взяв в плен 260 солдат и офицеров. Прибежали наши офицеры на наблюдательный пункт — а мы с напарником как ни в чем не бывало сидим в блиндаже. Высокий чин — начальник инженерной службы армии в звании полковника — спрашивает: кто, мол, дал команду «Катюшам» открыть огонь на поражение? Кто-то из наших офицеров говорит: «Так это же Наумов, наш связист». Тут уже и меня вызвали. Прибежал, доложил, как положено. Меня снова представили к награде.
— Как вы встретили День Победы?
— Боевые действия мы закончили 26 апреля. Нас отвели в тыл. Обустраивались на новом месте, приводили себя в порядок. Вдруг в ночь с 8 на 9 мая ко мне на пункт связи прибежал в одних подштанниках и сапогах замполит нашего полка Николай Осташенко: «Быстрее приемник настраивай!» Подумал, какой приемник, люди спят! Но дрожащими руками настроил мощный трофейный немецкий приемник и вдруг услышал голос Левитана: «Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена. Фашистская Германия полностью разгромлена!» Слова о том, что в Берлине был подписан Акт о безоговорочной капитуляции, утонули в воплях ликования и грохоте стрельбы. Стреляло все: ракетницы, пистолеты, винтовки, автоматы, пулеметы, минометы и даже пушки. Мать честная! Что творилось вокруг! Море огня. Потом выкатили бочку с водкой и начали резать свиней на немецкой ферме. Устроили пир на весь мир.
Потом, уже днем, я ушел к озеру. Захотелось побыть одному. Постирал портянки, развесил их на кустах. Лег и смотрел в небо — зелень вокруг, небо голубое и лягушки квакают. Дико как-то. Тишина. Войны-то нет. Что будет дальше?
— Ваши ордена и медали вы на фронте носили?
— Нет, хранил в кармашках на груди. В одном — ордена, в другом — медали. Награды служили мне бронежилетом, защищали от шальных осколков и пуль. Правда, в ленточках иногда собирались вши. Ну да это не беда — возьмешь скалку на привале, соскребешь кровососов — и порядок. Надел все награды лишь после Победы. Ребята удивились: «Паша, где ты столько набрал?»
А замполит посмотрел и сказал: «Ты первый претендент на поездку в Москву на Парад Победы. Строевик, в училище учился и хорошо воевал...» Так я шел в четвертой шеренге, четвертым с правого фланга, в составе сводного полка своего
— На вашем кителе четыре медали «За отвагу». Где же пятая?
— Еще во время парада у нас в Прибалтике меня назначили знаменосцем. Когда выходили на исходный рубеж, неосторожно шаркнул по груди древком — одна медаль оторвалась и упала. Ее подобрали наблюдавшие парад мальчишки. Их у нее забрал парнишка — воспитанник полка. В просторечии сын полка. Обещал вернуть хозяину. А сам из медали сделал блесну. Через годы на встрече ветеранов признался мне в этом. Ну и Бог с ней. Главное, что мы живы.
*Во время войны Павел Наумов настолько привык к фронтовому братству, что и в мирное время остался в армии и дослужился до звания полковника (фото Сергея Тушинского, «ФАКТЫ»)
Автор благодарит за помощь в подготовке материала военного историка полковника Александра Филя.