Девять дней назад ушел из жизни великий украинский писатель Павло Загребельный
Говоря о Павле Загребельном, известный украинский писатель, лауреат Шевченковской премии Анатолий Димаров с трудом сдерживает слезы: «Когда узнал о его смерти, сердце оборвалось… Роднее и ближе человека в моей жизни не было». Познакомились и сдружились они в Киеве, без малого 50 лет назад. Оказалось, что оба родом с Полтавщины. Считай, ровесники (Димаров на два года старше). Оба чудом выжили во время голода, а в войну были тяжело ранены… Друзья общались не только в Киеве, а и в Ирпене, в писательском Доме творчества, где жили по соседству.
- В Ирпене с раннего утра Павло садился в глубокое кресло, — рассказывает Анатолий Димаров, — ставил печатную машинку «Колибри» на свои острые колени…
- Не на стол?
- Нет, только на колени! И строчил, как из пулемета… Память у него была фантастическая. Мог на несколько дней, а то и на месяц уехать в командировку, а вернувшись, с ходу продолжать роман, даже не глянув на предыдущую фразу, «отпечатанную» в памяти.
Как-то я зашел к нему позвать на обед. Павла не было, на столе отдыхала измученная «Колибри» с заложенным листом бумаги. Я прочитал последнюю фразу, оборванную на слове «читати». И… решил разыграть Павла. Допечатал озорную строчку, которая тоже заканчивалась словом «читати». И что вы думаете? Павло вернулся, уселся в кресло и снова принялся строчить на машинке, завершая свое «Диво». Только потом, уже в Киеве, машинистка, набело перепечатывавшая роман, «споткнулась» на фразе. Позвонила Загребельному: «Павел Архипович, я не знаю, что дальше делать. Тут такое написано!» Павло сразу догадался, чьих это рук дело.
- Обиделся на вас?
- Что вы! В ответ он попросил машинистку вставить эту фразочку, когда будет перепечатывать уже мою рукопись. Мы с Павлом часто подшучивали друг над другом. Он не обижался на розыгрыши. Вел себя просто, естественно. И никогда не надувал щеки, как некоторые наши классики.
Помню, в столовой Дома творчества было два зала: в большом собиралась рядовая писательская братия, а в том, что поменьше, — «небожители», начальство Союза писателей: Дмитерко, Собко, Левада… А если в Ирпень приезжал работать Олесь Гончар, у него в малом зале был отдельный стол, за который никто больше не садился. На столе ежедневно меняли скатерть, стояли свежие цветы… И вот, когда Павло Загребельный стал первым секретарем Союза писателей и появился в Ирпене в новой ипостаси, директор Дома творчества учтиво пригласил его к «царскому» столу. Но Павло… наотрез отказался: «А чого я там не бачив? Менi й тут добре!» И уселся на свое любимое место в общем зале.
- А любимые блюда у Павла Архиповича были?
- Ел все подряд! Девчата из столовой говорили: «Боже, боже, ему что ни принеси, он съест и спасибо скажет». Павлу можно было, наверное, и кукурузный кочан подсунуть — сжевал бы. Даже если случался перерыв в работе, и, общаясь в дружеском кругу, пропускали по чарочке, Павло мог машинально выпить воду вместо водки. Когда он писал роман, то окружающего мира для него не существовало. Я не встречал ни одного писателя, который бы работал с такой самоотдачей, так неистово, как Загребельный! До изнеможения, до нервного истощения. Говорят, так трудился только Иван Франко…
Когда Павло завершал роман, он звонил домой и говорил жене: «Элла, забери меня!» Приезжала верная Элла и увозила его, полуживого, в Киев вместе с толстенной, на полторы тысячи страниц, рукописью.
- В одном из интервью он рассказывал: «Я за своей женой, Эллочкой Щербань, ухаживал по-старинному — целых пять лет».
- Как ухаживал, не знаю. Но с Эллой его Бог свел, это точно. О такой подруге жизни любой талантливый писатель может только мечтать. Она заботилась о нем, как о ребенке. Ограждала от хлопот, от всей этой возни, грызни. Дома он был, как в крепости. И в том, что Павло смог написать свои романы, — большая заслуга Эллочки, Эллы Михайловны. Не знаю, выдержала ли бы на ее месте другая женщина. С писателем ведь жить непросто, да еще если у него такой взрывной характер, как у Павла Архиповича…
- О Загребельном ведь шутили, что он не может подняться на второй этаж в Союзе писателей, не нажив себе хоть одного врага?
- Да, Павло абсолютно не был дипломатом. Резал правду в глаза. Подходит к нему поэт: «Павло Архипович, я не могу писать». — «Почему?» — «Ну, у меня нет телефона» (а тогда с установкой телефонов было сложно, и многие считали, что если у тебя появится телефон, ты уже классик). Загребельный как стукнет кулаком по своей руке: «А у Шевченко был телефон?» Вот так он и наживал себе недругов… А вообще, если б тогда просто записывать за Павлом оброненные им на ходу фразы, реплики, шутки, — получился бы гениальный роман!
- Исторический?
- Сатирический! Стоило Павлу придумать прозвище, как оно тут же «приклеивалось» к человеку. Был у нас такой прозаик, автор посредственных повестей и романов, которые проталкивал железными локтями. Чужой успех воспринимал как личное оскорбление. «Глиняный человек», — сказал однажды о нем Павло. И прозвище так и не «отклеилось». Графоманов он терпеть не мог, и они, конечно, это чувствовали.
- Было такое. Выступавший еще заявил: дескать, на той бумаге, на которой отпечатан новый роман Загребельного, можно издать не один десяток книжек (то есть бездарной серятины, которая пылилась бы на полках магазинов и библиотек). Вот такая арифметика. Я потом подошел к этому «ценителю прозы», взял его за грудки и хорошенько потряс. «Послушай, — говорю, — на твою писанину и одной сосны жалко! А на Павла не жаль… »
На романы Загребельного записывались в очередь в библиотеках. А на базарах их продавали из-под полы, сам видел, по 100 рублей за книжку! (Для сравнения: зарплата советского инженера составляла 120 рублей в месяц. — Авт. ) Такой был спрос на его слово… Прежде ведь на историю Украины было наложено жесткое табу. А Загребельный своими гениальными историческими романами первым нарушил молчание. И проложил дорогу другим авторам… Знаете, иногда мне кажется, что Павлу нужно было родиться не в XX, а в XXI веке.
- Почему?
- Уникальный ум, в котором было заложено столько информации, что это мешало Павлу жить. Однажды Василь Земляк ему сказал: «Дорогой Павло, если бы в моей голове помещалась хоть сотая часть того, что в твоей, она бы не выдержала — разлетелась на кусочки». Для своих романов он один собирал столько информации, сколько не под силу целому коллективу историков. Прежде чем написать «Роксолану», например, изучал Коран, труды тюркологов, историю султаната до мельчайших подробностей.
- Скажите, у вас с Павлом Архиповичем случались конфликты?
- Однажды он распек меня публично за то, что «завалил» его поручение. Тут же мне стали звонить «добродии», сочувствовать. Я им сказал: «Правильно Павло меня отчитал. Но он меня любит так, как я его люблю. И прошу больше ко мне не обращаться».
Когда я написал роман «I будуть люди», с финальными сценами принудительной коллективизации и Голодомора, определенные литературные круги встретили его в штыки. Даже писали Генеральному прокурору СССР Руденко, что меня нужно судить за клевету. Рецензия, которую давал сотрудник Института истории КПСС, была разгромной… Спас мой роман Загребельный. И хоть обкорнанная, но книжка вышла! Павло не раз выручал меня…
Каждую свою книгу, только что вышедшую в свет, он высылал мне. Я был первым читателем и его романа «Первомiст». И… очень испугался за Павла! О чем он пишет? Стоит первый мост на Киев через Днепр, а при нем — воевода. И ему абсолютно все равно, кто будет идти по этому мосту — или татаро-монгольское войско, или жители Киевской Руси. Главное для воеводы — сохранить свою должность… Аналогии с современными партийными вождями прочитывались так четко! Звоню Павлу: «Ти ще живий? Менi страшно за тебе». Каким-то чудом тогда пронесло. Начальство и верноподданные критики то ли не прочли, то ли побоялись тронуть писателя.
- Как вообще Павлу Архиповичу удавалось сохранять достоинство в должности руководителя Союза писателей?
- Некоторое время его терпели в ЦК, поддерживал Щербицкий. Предыдущий руководитель Спилки Василь Козаченко так рьяно со всех трибун боролся с «украинским буржуазным национализмом», что главный советский партийный идеолог Суслов поинтересовался у Щербицкого: мол, что там у вас в Украине происходит, почему расцветает национализм? Козаченко сняли. И поставили Загребельного…
Первым делом он включил в состав делегации, отправлявшейся на декаду украинской литературы, опальных молодых писателей, в том числе Лину Костенко и Григора Тютюнника. И сразу дышать стало легче… Павло так радовался каждому таланту! Еще будучи редактором «Лiтературної газети» (нынешняя «Лiтературна Україна»), в 60-е годы печатал «Нiж у сонцi» Ивана Драча, блестящие критические очерки Ивана Дзюбы…
Терпение ЦК лопнуло, когда появился роман Загребельного «Пiвденний комфорт». Он зацепил за живое «святая святых» — прокурорскую рать. Роман обсуждался на специальной конференции в Москве, созванной по инициативе Генерального прокурора СССР. Хотя книга даже не была переведена на русский язык! Московские чиновники вынуждены были читать по-украински…
Загребельного сняли с должности руководителя Союза писателей. И Павло продолжал писать романы. Он рассказывал мне о последнем своем замысле — книге о появлении первых икон на Киевской Руси. Завершить роман не успел…
Знаете, при жизни он так и не стал академиком — с его-то энциклопедическим образованием. Великого украинского писателя соотечественники даже не подумали представить на Нобелевскую премию. Как это все-таки по-нашему (горько вздыхает).
- Анатолий Андреевич, вам, конечно, приходилось видеть знаменитую библиотеку Загребельного?
- Книг у него было столько, что повернуться негде — даже на двух этажах его дома в Конче-Заспе. Думаю, из них получилась бы полноценная городская библиотека. Павло зрение потерял и, так же, как я, книги «нюхал» — снимая очки с колоссальными диоптриями, подносил текст, что называется, к носу… Но встречались мы у него, конечно, не ради чтения книжек — ради общения… Как-то я из очередной экспедиции на Тянь-Шань привез две огромные фляги меда (геологи вручили). Чистейший высокогорный мед, представляете? Открыл одну флягу — такой запах, с ума сойти. Кому другую отдать? Кого порадовать? Конечно же, родного человека. Поехал к Павлу.
За три дня до смерти друга Анатолию Андреевичу приснился сон: будто бы к нему заходят двое высоких людей, велят надеть новую одежду, попрощаться со своим домом, прежде чем переехать в новый, и ведут к черной карете, запряженной вороными лошадьми. Но кучер, открыв двери, вдруг говорит: «А там уже кто-то сидит». И его отправляют назад.
- Проснулся я от страшной боли, — говорит Анатолий Димаров. — Потерял сознание. Потом врачи со «скорой» откачивали меня дома шесть часов. Боялись, что в больницу не довезут. А через два дня, когда немного пришел в себя, звонок: «Загребельный умер». Никогда в жизни я еще так горько не плакал! Стыдно, мужик ведь, — а слез сдержать не могу… Слава Богу, Павло хоть не мучился — умер во сне. Говорят, так уходят праведники…