Даже к
Освобождение от немецко-фашистской оккупации Полтава отпраздновала 23 сентября. Ровно 70 лет назад захватчики оставили город практически без единого выстрела — благодаря блестящей операции советской разведки.
«Наши разведчики нашли немецкую машину, оборудованную радиорубкой, переоделись во вражескую форму и проехались по главным улицам Полтавы с важным сообщением, звучавшим на немецком языке: „Внимание! Внимание! В город вступила Советская армия!“ — рассказывает
Но прежде чем наступил тот радостный момент, город пережил два года фашистского режима.
18 сентября 1941 года фашисты, рвавшиеся к Харькову, вошли в Полтаву. Советский военный гарнизон к тому времени отступил, все артиллерийские орудия и боеприпасы вывезли, поэтому защищать город было некому. Целую неделю после захвата Полтаву затягивала плотная пелена дыма — гитлеровцы обливали бензином и поджигали жилые дома. А людей, выпрыгивавших из окон в надежде спастись, расстреливали.
— Первый массовый расстрел оккупанты устроили 23 ноября, — рассказывает Виктор Дмитренко. — В этот день погибло около пяти тысяч евреев, не успевших эвакуироваться. Вместе с ними страшную смерть приняли многие украинцы и русские, состоявшие в браке с евреями и не пожелавшие расстаться с близкими. Оккупанты, посулив людям переселение в Германию, согнали их на окраину города, в район Красных казарм, где располагалось городское кладбище. Отняли драгоценности, одежду, обувь. Несчастных небольшими группами отводили к открытому земляному тиру, где расстреливали и сбрасывали в ров. Еще неделю после этого на улице Пушкаревской слышались стоны из-под земли... Территория кладбища превратилась в место массового истребления граждан, полтавский Бабий Яр.
Для устрашения населения немцы установили неподалеку пять виселиц, где подолгу висели трупы «заговорщиков». Так фашисты пытались бороться с подпольным движением, которого очень боялись. Если горожан собиралось больше трех, что запрещалось, их расстреливали на месте.
А на больных даже пуль не тратили. Декабрь 1941 года выдался очень холодным — морозы достигали 36 градусов. Бараки, в которых располагался концлагерь для военнопленных (ДУЛАГ-151), не отапливались. Случалось, за ночь от переохлаждения умирала сотня человек, а то и две. К концу месяца среди узников началась эпидемия тифа. Немецкие фельдфебели ходили по баракам и, если замечали у кого-то красное от высокой температуры лицо, тут же выводили на улицу и обливали холодной водой. Человек умирал моментально.
Особенно усердствовал фельдфебель Вальтер Блюмшток, отличавшийся изощренной жестокостью. Однажды в концлагерь по его приказу привезли виолончель. Среди военнопленных собрали творческую интеллигенцию. Были там музыканты, певцы, танцоры, актеры, писатели, а также композитор по фамилии Светличный — всего пятьсот человек. Вальтер Блюмшток обратился к ним: «Кто-то может сыграть хорошую немецкую музыку?» Светличный взял смычок и заиграл «Интернационал». Все подхватили: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов...» Живым не остался никто.
— О главном враче госпиталя для военнопленных, талантливом хирурге Игнатии Григорьевиче Синиченко, благодаря которому остались в живых сотни советских солдат, ходили легенды, — обращаюсь к Виктору Николаевичу.
— Да, это был прекрасный специалист и хороший дипломат, — отвечает он. — В день начала войны Игнатия Григорьевича, возглавлявшего до этого коллектив детской больницы, назначили главным врачом военного госпиталя (он размещался в девяти бараках на территории областной больницы). Вместе с медсестрами он ни днем, ни ночью не отходил от операционного стола — раненые поступали беспрерывным потоком. Накануне оккупации города Синиченко добился отправки нескольких эшелонов с пациентами в глубокий тыл, в Сибирь. Но всех эвакуировать не удалось. Доктор опасался, что фашисты первым делом уничтожат больных и слабых. Однако пациентов госпиталя они не тронули. И Синиченко оставили на его должности. Более того, немцы начали сами доставлять сюда советских раненых из-под Харькова.
Через пару месяцев госпиталь оказался забит «под завязку». Тогда главный врач пошел в немецкую комендатуру и попросил открыть второе лечебное учреждение для военнослужащих. Его разрешили разместить в подвале теперешней двадцать седьмой школы. А когда и там площади не хватило, Игнатий Григорьевич придумал расселять легкораненых в домах горожан. С этой идеей опять отправился к немецкому командованию, и оно согласилось. В госпиталь советские офицеры и солдаты, которых брали на содержание полтавчане, обычно уже не возвращались — или уходили в партизаны, или прятались в городе до прихода наших войск.
Каким-то чудом после освобождения Полтавы врачу удалось избежать репрессий советской власти. И это при том, что уже в 1942 году в лагеря начали отправлять тех, кто находился в плену или работал на оккупированной территории. Игнатий Григорьевич после войны вернулся на свое прежнее место, в детскую больницу, где спас еще не одну сотню жизней. За доблестный труд был удостоен многочисленных наград. Умер в 93 года.
Сколько человек было уничтожено за два года оккупации на окраине Полтавы у открытого тира, точно не известно. Длина рва, в который немцы сбрасывали тела, была 100 метров, ширина — пять, глубина — три. В «Акте чрезвычайной комиссии по расследованию преступлений фашистов на Полтавщине» (его составили в начале 1944 года) называется 18 тысяч 200 граждан, среди которых советские воины, члены подпольной организации, действовавшей в городе, партийные и общественные деятели, а также более восьми тысяч евреев. На скромном обелиске, стоявшем на месте массовых расстрелов до 1967 года, значилось: «4 танкиста и 13 тысяч мирных жителей». А в путеводителе по Полтаве, изданном в 1962 году, эти цифры сократились до «более 10 тысяч человек». Согласно данным СБУ, здесь было уничтожено восемь тысяч полтавчан и 15 тысяч воинов Юго-Западного фронта. Хотя доктор исторических наук Вера Жук (ныне покойная), изучив множество архивных документов, называла совсем иные цифры: 28 тысяч человек мирного населения (из них 13 тысяч евреев), а также 22 тысячи советских солдат.
«В конце
*Мемориал Скорбящей матери установили в конце
Увы, без спекуляций не выходит.
— Тот самый «крупный городской чиновник» (первый секретарь горкома партии) распорядился убрать «жидовскую морду», как он выразился, с центральной аллеи парка, и памятник вынуждены были сместить вправо, чтобы поменьше его видели, — говорит Виктор Дмитренко. — Но ведь монумент должен стоять над могилой! Проблему решили довольно просто. Тогдашний заместитель городского головы по хозяйственной части распорядился положить в курган 22 ящика с человеческими останками, собранными в период строительства завода «Лтава». Над ним и возвели памятник Скорбящей матери. Кости принадлежали людям, умершим еще в ХVIII—ХIX веках...
О том, что памятник находится не на месте братской могилы, свидетельствует еще один факт. В 1983 году коммунальное предприятие «Полтававодоканал» начало тянуть трубы от микрорайона Юровка к четвертой городской больнице. Парк, разбитый на месте массовых захоронений во время оккупации, практически полностью разрыли. И поскольку траншея с останками погибших никак не обозначена, бульдозер пошел по ней. В какой-то момент бульдозерист увидел кости в ковше... С перепугу мужчина выскочил из кабины и убежал куда глаза глядят. Те, кто был посмелее, заглянули в яму. Там находились истлевшие останки солдат, женщины без одежды и девочки в сидячем положении. В спешке ремонтники засыпали страшную находку землей, а ночью установили коллектор в другом месте.
Виктор Дмитренко при поддержке общественных организаций и родственников погибших во время оккупации вот уже четверть века бьется над установлением истины в этой трагической истории. Он продолжает стучаться во все высокие кабинеты. Раньше местные чиновники его «отфутболивали» сразу, а теперь раздают обещания — перед очередными выборами. После выборов обычно разводят руками: денег нет.
— Три с половиной года назад житомирские скульпторы бесплатно сделали для полтавчан скромный обелиск из черного камня с надписью: «На цьому мiсцi в
Фото автора