Ровно 50 лет назад скончался легендарный командир-подводник, потопивший немецкий корабль «Вильгельм Густлофф»
— В годы Великой Отечественной войны экипаж советской субмарины С-13 под командованием Александра Маринеско наводил страх на фашистов, — говорит председатель Ассоциации моряков-подводников капитан 1-го ранга в отставке Евгений Лившиц. — Достаточно вспомнить «Атаку века», когда в январе 1945 года лодка Александра Маринеско потопила «Вильгельма Густлоффа» — «плавучую базу рейха» водоизмещением более 25 тысяч тонн. Этот корабль перевозил цвет германских подводников. Без них 80 субмарин не смогли выйти в море. Узнав об этом, Гитлер сказал: «С потоплением лайнера погибла Германия».
Во второй половине 1944 года Германия ввела в строй 98 новых подлодок, которые охотились за караванами американских и английских судов в Атлантике и на Балтике. Немецкие субмарины могли привести к закрытию второго фронта, и тогда дивизии вермахта были бы переброшены на восточное направление. Подвиг Маринеско и его экипажа, по сути, отнял у фашистского рейха последнюю надежду. Не напрасно в обнаруженном досье в бункере фюрера в числе личных врагов Гитлера фамилия Маринеско значится под номером 26. Первые три номера — это Сталин, Рузвельт и Черчилль.
Вечером 30 января 1945 года девятипалубный «Вильгельм Густлофф» отошел от причала порта Данциг (Гданьск). Немцам было невдомек, что близ Данцигской бухты уже много часов на дне лежит, затаившись, советская подлодка С-13. Ее экипаж задыхался от нехватки кислорода, а командир подлодки ждал наступления темноты, чтобы всплыть, дав возможность морякам «надышаться пьяняще чистым морским воздухом».
Ровно в 20.30 лодка всплыла. Капитан 3-го ранга Александр Маринеско сквозь снежную пелену сумел разглядеть в перископ громадное судно в сопровождении конвоя. С-13 выпустила по цели четыре торпеды. Три из них угодили в борт вражеского корабля. Четвертая, на которой была надпись: «За Сталина!», не взорвалась. «Густлофф» дал крен и через 26 минут пошел ко дну. Корабли сопровождения бросились в погоню за советской подлодкой, утюжа глубинными бомбами бухту. С-13 стремительно ушла под воду и сумела оторваться от преследования. К слову, во время Великой Отечественной войны на Балтике воевало 13 подводных лодок — «эсок». Уцелела из них единственная, та самая, под «несчастливым» номером 13.
В том же походе, 10 февраля 1945-го, подлодка под командованием Маринеско потопила еще один крупный немецкий транспорт — «Генерал фон Штойбен» водоизмещением 14 660 тонн (перевозивший 3600 танкистов, которых хватило бы на укомплектование нескольких танковых дивизий). Александр Маринеско оказался самым результативным подводником по тоннажу потопленных вражеских кораблей — 42 тысячи 557 тонн (по оценкам западных исследователей, это восьмая часть того, что пустили ко дну все остальные подводники Балтики). Все говорили о том, что командир С-13 не сегодня завтра станет Героем Советского Союза. Однако награда нашла Александра Маринеско лишь в 1990 году, через 27 лет после его смерти.
— В опалу отец попадал неоднократно, начиная с юности, — рассказала «ФАКТАМ» младшая дочь Александра Маринеско Татьяна Александровна. — Маринеско считали «не своим», намекали на его румынское происхождение. А тут еще у него случился военно-морской роман.
В ночь под новый, 1945 год лодка С-13 стояла в финском порту Турку. Командир субмарины, один из офицеров и сотрудники советской контрольной комиссии решили отметить праздник в ближайшем ресторане при небольшой гостинице.
Уже вскоре после начала ужина все заметили, что хозяйка гостиницы, красивая молодая женщина, хорошо говорившая по-русски, не сводит глаз с Александра Маринеско, который, как всегда, был душой компании. Он тоже обратил внимание на хозяйку. Звучали здравицы в ее честь, тосты за победу. Подводник и хозяйка танцевали танго под аккомпанемент небольшого оркестра.
Как рассказывали сослуживцы, Маринеско поддался чарам красавицы и в конце концов согласился подняться в ее квартиру при гостинице. А буквально за несколько часов до этого хозяйка разругалась со своим женихом. Тот, узнав, что пассия предпочла ему русского офицера, побежал в советскую военную комендатуру…
Рано утром сотрудники контрразведки СМЕРШ явились в квартиру хозяйки гостиницы и увели с собой Маринеско. По словам шифровальщика подводной лодки С-13, сотрудники СМЕРШа пытались получить от него «признание» в том, что капитан 3-го ранга Маринеско передал финской гражданке… секретные коды радиосвязи советских подлодок. Однако шифровальщик не дрогнул на допросах и не стал оговаривать своего командира. Более того, боевой моряк сумел доказать абсурдность обвинений в адрес Маринеско.
Интересно, что та женщина, Татьяна, оказалась дочерью русских эмигрантов, обосновавшихся в Финляндии после 1917 года. Принадлежавшая ей гостиница называлась «Татьяна». Этим именем отец назвал и меня, родившуюся годы спустя после его «финской ночи».
Историю с хозяйкой гостиницы злопыхатели использовали против отца. К тому же поползли слухи, дескать, Маринеско ничего геройского не совершил. В это время закончилась война. Отца сняли с должности, понизили в воинском звании на две ступени, а затем и вовсе уволили в запас, что для него, боевого офицера, стало ударом.
— Неудачи преследовали отца и в личной жизни, — вспоминает Леонора Александровна, старшая дочь Александра Маринеско. — Вернувшись из эвакуации, моя мама Нина Ильинична узнала о его отношениях с другой женщиной — ленинградкой — и не смогла простить измены… Я скучала по папе, отыскала квартиру, где он жил с той женщиной, Анной Ивановной. Отец очень обрадовался, несколько дней я гостила у них с Анной. Но этот союз оказался недолгим: папа переехал к другой женщине, Валентине Ивановне. Потом у них родилась дочь Татьяна, моя младшая сестра. Уже будучи студенткой механико-технологического техникума, я часто ездила к отцу. Но и в новой семье отношения у него не сложились.
— Отец мне рассказывал, что познакомился с мамой после войны, на грузовом судне, где он был старпомом, а мама — радисткой, — говорит дочь подводника Татьяна Маринеско. — В 1947 году они расписались. К тому времени отец был давно разведен со своей первой женой Ниной Ильиничной, сестра Леонора старше меня на
20 лет. Свадьба у родителей была скромная. Мама оставила свою фамилию, Громова, ведь раньше семейных в дальнее плавание вместе не пускали: опасались, «вдруг удерут за кордон».
Еще до моего рождения отец, работавший завхозом в НИИ переливания крови имени Пастера, по ложному обвинению попал за решетку. Директор НИИ Викентий Кухарчик хотел избавиться от принципиального сотрудника. Когда Александр Иванович с согласия директора развез по домам низкооплачиваемых работников топливо — списанные брикеты торфа, — Кухарчик… позвонил в ОБХСС.
Первый состав суда распался. Прокурор-фронтовик от обвинения отказался, оба народных заседателя заявили особое мнение. Но судья Прасковья Вархоева приговорила Маринеско к трем годам лишения свободы. Отца отправили на Колыму в одном вагоне с бывшими полицаями.
Я читала его письма к маме: «Здравствуй, дорогая Валюша! К нам для проверки заглянуло начальство, забрало все твои письма, которые я хранил, и наказало меня, сняв с бригадиров и переведя в грузчики. До свидания, счастье мое невидимое! 29/1/1951 год».
В одном из своих писем отец сообщал, как у него украли книгу — подарок мамы. Узнав об этом, «хозяин» камеры, пахан, сказал: «Через минуту книга будет у тебя». Но оказалось, что молодой вор уже разрезал томик на карты. По приказу пахана четверо урок убили вора: раскачали и — об пол. Вот так, по-своему, они «оберегали» Маринеско. Хотя о его военных подвигах, скорее всего, ничего не знали.
Отца досрочно освободили 10 октября 1951 года. После выхода из заключения он был грузчиком, топографом, потом пошел на завод «Мезон». В 1954 году работал в столярной мастерской Высшего военно-морского училища инженеров оружия, и курсанты бегали украдкой посмотреть на легендарного подводника.
В 1961 году папа уже жил отдельно от нас, но причину развода родителей я не знаю. Отца видела часто, ездила к нему сначала на Васильевский остров, где он жил с Валентиной Александровной Филимоновой и ее взрослой дочерью Галей. Потом папе дали комнату на четвертом этаже дома в Автово (исторический район Ленинграда. — Авт.), на улице Строителей. Теперь эта улица носит имя Маринеско. К тому времени отец был уже тяжело болен, но всячески это скрывал, никому не жаловался и продолжал дымить «Памиром».
Впервые о военных подвигах папы я узнала за полтора месяца до его смерти, из телепередачи писателя Сергея Смирнова. О войне я кое-что слышала, но о том, что отец потопил огромный немецкий корабль, понятия не имела. Как оказалось, не я одна.
Передачу вместе со мной смотрели мама, бабушка, тетушки. Бабуля только тогда поняла, каким героем был ее зять. До этого она не воспринимала всерьез его рассказы о подводниках. Ну, воевал, и ладно, все воевали. Бабушка в блокаду оставалась в Ленинграде, навидалась всякого. Но в тот момент лицо ее стало удивленным и виноватым. Когда же в передаче прозвучал хриплый голос Александра Ивановича, бабуля расплакалась. А моя тетя Аня все ходила по комнате и повторяла: «Ах, Сашка, Сашка!»
Помню, летом, когда я перешла в четвертый класс, от папы передали записку, что он очень хочет со мной встретиться. Перед этим отец лежал в больнице, мы долго не виделись. Прибежала в садик и не узнала папу. Он был очень худой, сильно кашлял, голос стал совсем тихим. Мы погуляли немножко, а потом поехали на улицу Строителей. Там я увидела, как тетя Валя (жена) его кормит: пить и есть самостоятельно он уже не мог. В желудок у него была вставлена трубочка, и вот через эту трубочку тетя Валя вливала протертую пищу. Это ошеломило меня. Ночью не могла спать, все мне виделась эта ужасная трубочка.
Осенью мама повезла меня в госпиталь, где лежал отец. На меня надели белый халат и провели в палату. Папа был исхудавший, желтый. На тумбочке рядом с кроватью стоял стакан с водой, в которой плавала долька лимона. Изредка отец полоскал горло этой водой. Глотать он не мог, говорить — тоже. Я сидела рядом и не знала, что делать.
Папа написал мне записку: как дела, учеба? Я ответила, мол, все хорошо. Потом он снова написал: чего тебе хочется, что купить. Мне хотелось крикнуть: «Пожалуйста, поправляйся, не надо мне ничего покупать, только не умирай!»
Ничего этого я не сказала. Чмокнула его в худую щеку, выходя из палаты, прошептала: «До свидания, папа».
Через несколько дней в класс во время урока постучала мама. Мы молча вышли из школы, мама никак не могла начать разговор. Но я уже все поняла.
«Александр лежал в очень плохой больнице, — вспоминал боевой друг Маринеско, бывший дивизионный механик Михаил Вайнштейн (ныне уже покойный). — Для госпиталя у Саши не хватало стажа. Мы, ветераны, пошли к командующему Ленинградской военно-морской базой Байкову. Адмирал был взбешен: «В нашем госпитале черт знает кто лечится, а для Маринеско нет места!» Тут же дал свою машину. Именно тогда по дороге из больницы в госпиталь Саша посмотрел на корабли на рейде и первый раз в жизни заплакал: «Больше я их никогда не увижу».
…Прибыли в госпиталь, подошло время обедать. Его жена Валя мнется, а Саша говорит: «Ничего, пусть Миша смотрит, ему можно». Она разбинтовала ему живот — из желудка торчала трубка, вставила туда воронку и стала наливать что-то жидкое. Мы с Сашей решили выпить по рюмке коньяка, врачи позволили, мол, хуже уже не станет. Он сказал: «Чокаться не будем» — и вылил коньяк в воронку. Горло у него тогда было черное, видимо, от облучения. Когда я пришел второй раз, трубка торчала и в горле. Она быстро засорялась, Саша задыхался, и Валентина каждые 20—30 минут ее прочищала. Но он бодрился. Взял лист бумаги — говорить не мог — и написал: «Миша, у тебя испуганные глаза. Брось. Теперь я верю в жизнь. Мне поставят искусственный пищевод»…
Когда 4 октября 1963 года писатель Сергей Смирнов в телепередаче сказал, что легендарный подводник живет практически в нищете, в Ленинград со всех концов страны хлынули деньги. Студенты, пенсионеры присылали кто по три, кто по пять рублей. Благодаря этому его жена Валентина смогла уволиться с работы, для нее поставили в палате кровать рядом с его койкой. 25 ноября Саша умер, а переводы все шли… Минобороны выделило на похороны выдающегося подводника 38 рублей 70 копеек».
— Папа умер в 50 лет, но успел пережить столько, сколько другой не успеет и за сто, — говорит Татьяна Маринеско. — Отец не был святым, он любил жизнь и женщин, оставался непокорным и упрямым с начальством, но мягким и добрым с друзьями и родными.
На Богословском кладбище в Питере рядом с отцом лежит моя мама, Валентина Ивановна Громова. Что бы ни плели злые языки, они любили друг друга. В 1972 году, когда мама умерла, мне пришлось обегать множество инстанций, чтобы похоронить ее там, где она хотела. В очередях говорили, что чиновники ждут взятку. Но откуда было взять деньги мне, девятнадцатилетней, да к тому же беременной? Ни на что уже не надеясь, я, совершенно измученная, пошла к директору Богословского кладбища. И произошло чудо. На свой страх и риск он подписал разрешение, сказав, что делает это из уважения к моему отцу, герою войны.
P. S. В зале памяти военно-морского мемориала в Лабе, близ города Киль в Германии, есть трехметровая модель корабля «Вильгельм Густлофф». Рядом с ней на стене — портрет одессита Александра Маринеско.