Ровно 65 лет назад, 18 мая 1944 года, в Крыму началась спецоперация войск НКВД по депортации крымских татар
Доктор технических наук, профессор, Герой Украины Февзи Якубович Якубов даже сейчас, спустя 65 лет, не может спокойно рассказывать о пережитом кошмаре. В тот день семилетний Февзи, как и весь его народ, был обвинен в измене родине и вместе с матерью и трехлетней сестричкой выслан в Узбекистан. Детская память оказалась на удивление цепкой, и те трагические события Февзи Якубович помнит до мельчайших подробностей.
- Мы жили в деревне Курма-Аджи Черноморского района, — вспоминает 72-летний Февзи Якубов. — Был вечер, семья садилась ужинать, и тут появились трое в военной форме, разговаривающие на русском языке. А в нашей семье никто русского не знал, кроме тети Алем, которая окончила Ялтинское медучилище. Я понял тогда из речи военных только два слова «Советский Союз». Тетя Алем перевела полностью: «От имени Советского Союза мы вас всех выселяем». Куда? Почему? В ответ прозвучало: «У вас десять минут на сборы». Приказали брать теплые вещи и еду на дорогу — столько, сколько сможем поднять. А сколько могли поднять две женщины с детьми?! У мамы — нас двое, у тети Алем — сыночек, двадцати дней от роду. Ее муж в это время воевал с фашистами, а мой папа был в трудармии. Он разыскал нас уже в Узбекистане.
Тетя и мама стали собирать, что под руки попадало. Потом тетя Алем обратилась к военным: «Мой муж воюет на фронте, ребенку еще нет и месяца, может, хоть меня оставите, пока муж приедет?.. » А они в ответ: «На сборы у вас осталось восемь минут!» Всех жителей собрали в центре села, в основном это были женщины, старики, дети, и на грузовиках привезли на железнодорожную станцию. Людей там масса, они кричали, плакали. Нас с односельчанами погрузили в товарный вагон. Было очень жарко и душно. Детям разрешили находиться около решетчатого окошка вагона. Но пожилые люди стали терять сознание. Тогда и их подводили к окошку.
Больше всего мне врезалось в память ведро-туалет. Поезд идет, вагон закрыт снаружи, куда едем, когда остановка, никто не знает. Взрослые поставили вместо туалета ведро в углу товарняка, отгородили его простынями, покрывалами, у кого что нашлось, и туда ходили все. Потом несколько стариков топором, благо, кто-то захватил его с собой, выбили доску в полу вагона, и уже этот проем был туалетом. Дышать стало легче.
- А чем питались в пути, ехали ведь почти месяц?
- Никто в одиночку кушать не садился, продуктами, захваченными в дорогу, делились со всеми. Но сначала кормили детей. Иногда на остановках в вагон приносили что-то похожее на суп. Первое время взрослые выливали это «блюдо» через окно. Когда же закончились свои продукты, кушали и эту похлебку. Несколько раз останавливались в степи, объявляли, что поезд будет стоять два-три часа, и люди торопились приготовить какую-то еду. Кто из дома рис захватил, кто муку, женщины разводили костер и на нем что-то готовили. Иногда успевали это сделать. Но чаще поезд трогался без предупреждения, женщины хватали горячие кастрюли и заскакивали с ними в вагон.
В пути умирало очень много людей, и старики попросили начальника поезда останавливаться где-то, чтобы хоронить покойников. Но тот ответил: «Когда накопится побольше трупов, тогда и будете хоронить!» В нашем вагоне умерших не было, наверное, потому, что все были из одного села, поддерживали друг друга. На стоянках сразу становилось слышно, как люди звали и искали близких. Ведь в день депортации многих членов семей не было дома. Тогда я впервые увидел женщин, которые сошли с ума от горя, потеряв детей. Как они кричали! Одна несчастная попала в наш вагон. Ей пытались хоть как-то помочь, давали воды, успокаивали, но все зря…
Помню, как на станциях удивлялись местные жители: кто мы, откуда? Ведь эвакуация с запада уже давно закончилась. А на некоторых остановках наш поезд сопровождали выкриками «Предатели!» и даже забрасывали камнями. На станциях двери вагонов, как правило, не открывали, снаружи — вооруженная охрана. Жара неимоверная, губы от жажды трескаются, а воды нет. Однажды из соседнего вагона какой-то парень-смельчак выпрыгнул, решетки на окошке, видимо, смогли сдвинуть, и бегом с ведром к крану. В этот момент наш поезд тронулся, и охрана… застрелила его на месте, — голос Февзи Якубовича дрожит от волнения.
- На станции Серово Ферганской области нас всех выгрузили и сразу отправили в баню, — рассказывает Февзи Якубович. — Никогда не забуду, как мама положила лист бумаги и начала расчесывать мои волосы, а вши сыпались на этот листок градом. Из бани нас развезли по окрестным селам. К великому сожалению, я не запомнил имя старушки-узбечки, в малюсеньком домике которой — глиняном, перекошенном — нас поселили. Правда, во дворе росли хорошие фруктовые деревья. Бабушка говорила на узбекском языке — он немного схож с крымскотатарским, так что кое-что можно было понять. Она сразу сказала нам: «Устраивайтесь, — и добавила: — кушайте фрукты».
Февзи Якубович рассказал также эпизод из жизни в депортации, который стал для него, ребенка, олицетворением истинной доброты.
- Серьезно заболела мама, — вспоминает Февзи Якубов. — Узбеки в то время были очень бедные. А наша бабушка-хозяйка так просто нищая. И тут она принесла куриный бульон, и в нем — куриная ножка. Старушка разрезала мясо пополам, дала по кусочку сестренке и мне, а бульон понесла маме, хотя сама была голодная, не меньше нашего. Она с ложечки кормила чужую женщину, невесть откуда свалившуюся ей на голову, да еще и с детьми. А сосед, седобородый старик, пошел в горы, принес какие-то травы, и бабушка вылечила маму отварами. Благодаря этим двум пожилым узбекам мы с сестрой не остались сиротами.
Буквально через день после расселения всех прибывших из Крыма отправили на прополку хлопка.
- Детей, даже младенцев, матерям приходилось брать с собой, — говорит Февзи Якубович. — Запомнилось, как бригадир, размахивая плеткой, ездил на лошади по полю. Наших родителей гоняли, как скот. Там, на поле, у тети Алем на руках умер ее полуторамесячный сыночек…
От непривычного климата, жары, голода, малярии крымские татары, выжившие после тяжелейшего переезда в Узбекистан, начали массово умирать.
- Мусульман хоронят в саване, — рассказывает собеседник. — Но часто усопшего даже не во что было завернуть… Каким-то чудом нас нашел папа и перевез в райцентр, там он устроился на работу в местную артель. В комнате, где мы поселились, жили еще эвакуированные из Украины, России, Белоруссии. Я очень быстро выучил русский язык. Мама стала работать в швейной мастерской, у нее появились заказы. Но еды все равно не хватало. Потом папу арестовали. Когда я повзрослел, мама мне рассказала, что его преследовали из-за моего дедушки (дед Февзи Якубовича был высокообразованным человеком, священнослужителем, которого не раз избирали членом Верховного духовенства Евпатории и членом Муфтията всех мусульман Крыма. — Авт. ).
- Не было желания самовольно вернуться домой?
- Даже думать об этом было нельзя, ведь режим спецпоселений, когда каждый должен ежемесячно отмечаться у коменданта и не мог без его разрешения отдаляться на расстояние более семи километров, действовал в отношении крымских татар вплоть до 1957 года. Это означало, например, что, отправившись без ведома начальства в соседнее село на похороны родственника, получал 20 лет тюрьмы. Мой дядя Мемет вернулся с войны героем, вся грудь в орденах! Но его тоже депортировали. Мы, пацаны, радовались его приезду и всем говорили, мол, он, герой, позвонит Сталину, и тот вернет нас назад в Крым.
В 1946 году первый раз праздновали 9 Мая. В городке фронтовиков было много — самых разных национальностей. Они встретились, выпили немножко за Победу, потом решили поехать в соседний Коканд, это за 14 километров от нас, чтобы там продолжить праздновать. Дядя говорит: «Ребята, подождите, я возьму у коменданта разрешение». Как правило, к татарам-фронтовикам относились снисходительно, хотя они все без исключения тоже жили по подписке. Однако комендант не дал разрешения. И дядя вспылил: «Тыловая крыса, я три войны прошел и в такой день не поеду?» Сел с ребятами в машину и уехал. Подъезжают к Коканду, дорога перекрыта конвоем: «Кто тут Абдураманов Мемет? Пройдемте с нами!» В итоге дяде дали 20 лет тюрьмы! И самое кощунственное: семь лет, которые он воевал в Финляндии, Германии и Японии, ему зачли в… тюремный(!) срок, а еще 13 лет он должен был отсидеть за решеткой. Слава Богу, дядя написал своему командиру. Дядя Мемет служил в конной разведке и был там любимчиком за свой отчаянный характер и смелость, не зря имел столько наград. Командир прислал письмо, пообещал помочь и попросил: ты парень горячий, веди себя спокойно, не влезай ни во что, иначе тебе припишут новое нарушение. Слово свое офицер сдержал, сам приехал и освободил дядю.
Через три года дядя Мемет вернулся и сразу спросил: а где комендант? «У нас уже другой комендант, — отвечают мужики. — А зачем он тебе?» — «Я его убью, — спокойно говорит дядя Мемет, — и пойду сидеть, но хоть буду знать за что, а то так и не знаю, за что три года отбывал наказание в тюрьме. И тут старший брат такую пощечину влепил Мемету, что тот упал. И предупредил: «Еще раз вспомнишь о коменданте, я тебя сам убью!» Так он «остудил» горячий пыл дяди Мемета. Наука подействовала, — смеется Февзи Якубович.
- В школу я пошел в 1945 году, — продолжает собеседник. — С русским языком поначалу были проблемы, зато математика пошла прекрасно, ведь еще до школы я торговал на рынке огурцами. Как только что-то продавал, тут же бежал покупать… муку. Дома замешивал жидкое тесто и жарил блинчики. Часть оставлял сестренке, она ходила в детский сад, а остальные нес маме, которая работала на хлопковых полях. И пока мама не поест, я ни к одному блину не прикасался.
Начиная с шестого класса Февзи каждое лето работал, формовал кирпичи. Его заработок позволял купить дрова на зиму, кое-какую одежду, однако семья жила очень бедно.
- Дяди Асан и Ягья обосновались в соседнем районе и хлопотали в комендатуре, чтобы нам разрешили переехать к ним, — вспоминает Февзи Якубович. — В конце концов дядя Ягья, до депортации окончивший Крымский мединститут и работавший главврачом участковой больницы, забрал нас. Мы жили в комнатке при больнице, мама работала санитаркой, жизнь стала сытнее. Но проучился я в местной школе всего три года — на следующий класс с русским языком обучения не хватало учеников. Поэтому шестой класс я закончил в соседнем райцентре. Дядя купил мне велосипед, и я ездил на занятия за семь километров — в дождь, ветер, снег, бурю. А восьмой класс с русским языком обучения был в Коканде, это в 14 километрах от нас. Там жил у дальнего родственника. Девятый — снова учился у себя в районе. Закончив школу с золотой медалью, поступил в Ташкентский политехнический институт. Мне повезло: это произошло в 1956 году, когда отменили комендантский час и крымским татарам разрешили поступать в высшие учебные заведения.
Еще школьником мне пришлось и в тюрьме немножко посидеть. Ехал на велосипеде в Коканд на учебу, а навстречу — комендант на «Москвиче», тогда эти машины только появились. Остановил меня: «Куда едешь без разрешения?» Я объяснил, что мне еще нет 16 лет. Знал, что разрешение требовалось тем, кто старше 16. «Все равно вернись», — сказал комендант и уехал. Чего же мне возвращаться, думаю, ничего ведь не нарушаю. И отправился в Коканд. На въезде в город меня вместе с велосипедом посадили в машину, повезли в комендатуру и бросили в камеру. А там уже пятеро мужиков сидят, играют в карты. Спрашивают: за что тебя сюда? Я рассказал, как все было. Они не поверили, мол, так не бывает. «Я крымский татарин», — говорю. Им все стало понятно. «Не реви, — сказали они мне тогда, — тебя никто не тронет». Даже в тюрьме понимали всю чудовищную несправедливость случившегося.
Ночью в комендатуре появился директор моей школы. Жесткий был мужик. Из приемной я слышал, как он орал на коменданта: «Ты пацан, перед тобой стоит полковник!.. Это — мой лучший ученик!» Вызволил меня, а потом обнял за плечи: «Ты учись, сынок, у тебя получится. И если кто-нибудь будет тебя обижать, скажи мне, я им покажу!»