В Донецком аэропорту 40-летний разведчик 81-й бригады с позывным «Рахман» провел в общей сложности месяц. Покидая его последним, он смог спасти и вывести оттуда полтора десятка бойцов
О том, как героически держали оборону в Донецком аэропорту украинские «киборги», сказано и написано уже немало. Хотя сами они не любят вспоминать о тех страшных 242 днях обороны, из отдельных эпизодов, фактов и недомолвок постепенно складывается реальная картина происходившего. Без рассказа Андрея, который сам чудом выжил в том аду, да еще, несмотря на тяжелые ранения, вытащил товарищей, эта картина была бы неполной.
Сколько украинских солдат отдали свою жизнь за этот пятачок земли, до сих пор не обнародовано. Даже командиры вряд ли могут сказать, кто из ребят попал в плен, кто остался под руинами аэропорта, кто сгорел в подбитой технике, к которой невозможно было даже подползти. Командир разведчиков с позывным «Рахман» начиная с октября прошлого года трижды возвращался после ротации в аэропорт и каждый раз бил тревогу: оборону нужно укреплять, иначе сдача аэропорта — лишь вопрос времени.
— После окончания Киевского института сухопутных войск я 17 лет отслужил в армии, — рассказывает Андрей. — Стоял на молдавской границе, где в те годы было очень неспокойно, был начальником разведки бригады. Многое там повидал. Но того, что происходило в аэропорту, не мог представить даже в страшном сне. Наши бойцы находились, по сути, на открытом всем пулям и снарядам пространстве. Боеприпасы сначала летали сквозь стеклянные стены, потом и вовсе беспрепятственно. Мы понимали: позиции нужно укреплять, а оборону аэропорта расширять. Ведь терминал — это не фортификационное сооружение, и его можно спасти, только оставив в тылу. Необходимо было занимать поселок Спартак, гостиницу, монастырь, здание милиции, и у нас хватало для этого сил и средств. Но сначала не поступало приказа, а потом и времени не осталось. Слишком коварную и, видно, не раз опробованную тактику применяли террористы. Наши ребята морально не были готовы к такому.
Мы же военные, а на войне существуют неписаные правила, и украинская сторона старалась их соблюдать. К примеру, командование боевиков попросит тишины, чтобы забрать тела погибших. Мы даем возможность — ни одного выстрела. Когда же за ранеными и убитыми приходит наша «ласточка»(боевая машина пехоты. — Авт.), противник, сколько ни проси, не прекращает палить. Грузим «трехсотых» под огнем, прикрывая их телами «двухсотых». А то и еще хуже: зайдут танки вроде бы забрать погибших и открывают огонь практически в упор.
Андрей многое умалчивает, понимая, что любое неосторожное слово во время войны может сыграть на руку противнику. Да и тяжело ему вспоминать те, особенно последние, дни, проведенные в аэропорту. Когда даже закурить сигарету в открытом для всех ветров зале было смертельно опасно — снайпер стрелял на третьей затяжке. Когда бойцы, сутками не имевшие ни крошки во рту, не чувствовали голода. «Я сыт адреналином», — отмахивался подчиненный Андрея на просьбы товарищей хоть что-то поесть. На небольшом пятачке первого этажа, где горстка «киборгов» держала круговую оборону, негде было спрятаться и подремать. Но люди о себе не думали.
Как-то в один из танков, приехавших на подкрепление, боевики угодили снарядом, а потом еще и накрыли минами выскочивших из пылающей машины танкистов. Достать их тела под сплошным обстрелом было невозможно. Но когда в аэропорт прорвалась БМП, чтобы забрать убитых и раненых, то двое бойцов, Миша и Славик, высмотрев среди разбитых машин и хлама на взлетном поле останки одного из танкистов, предложили достать их и отправить родителям. На все увещевания командира, что это смертельно опасно и нельзя платить жизнью за мертвое тело, один из ребят сказал: «А я бы не хотел, чтобы меня собаки сожрали». Возразить им было нечего.
Друзья отложили в сторону автоматы и перебежками отправились на взлетное поле. Принести удалось только бедро разорванного миной солдата, с которым они даже не были знакомы. Останки упаковали в ящик из-под снарядов и привязали сверху на броню. Но за ту минуту, пока бойцы бежали по полю, а потом тащили тело обратно, невозможно передать, что пережил 40-летний, закаленный в этих боях командир.
Первый раз «Рахман» был ранен 27 ноября. Осколок прошил ногу насквозь выше колена. Его друг с позывным «Маршалл» написал тогда товарищам в «Фейсбуке»: «Андрюха, рыцарь ордена Богдана Хмельницкого, с которым мы работали две ротации плечом к плечу, тяжело ранен в ногу, еле передвигается, но не уходит. После лечения — новая должность, начальник разведки 81-й бригады. И снова в терминал в самую крайнюю и тяжелую неделю, в третий раз за четыре месяца».
Там оставалось к тому времени около полусотни бойцов. Волонтер и друг «Рахмана» Алексей Мочанов вспоминает, что 16 января обстановка была кошмарная, удерживать терминал было некем и нечем, гарнизон словно остался сам по себе. Туда не стягивали резервов, никто не прорывался к своим, чтобы помочь выбить врага и закрепиться — не ограниченной группой бойцов, а достаточными для удержания рубежей силами. «Парням нужна помощь, — звонил он по всем телефонам, писал в соцсетях, — ведь спокойствию, мужеству, терпению, стойкости, героизму, самопожертвованию рано или поздно приходит конец. Главное, чтобы не было поздно. Пора определиться, воюем мы или сдаемся, договариваемся открыто или под ковром. Какие-то контактные группы спокойно наблюдают и сухо констатируют, как долбят и зарывают в бетон заживо наших пацанов. Лучших из лучших! Не „киборгов“, — простых украинских мужчин».
— Я вернулся в аэропорт, когда наши бойцы занимали только половину первого этажа северной части терминала, — вспоминает «Рахман». — В подвале были кадыровцы, которые каждый выстрел сопровождали криками «Аллах, акбар!» На следующий день российские танки подавили наши огневые точки, сделали в стенах проломы и на второй этаж зашли диверсанты. Сначала было непонятно, какую цель они преследуют, но теперь-то я понимаю, что операцию разработали не какие-то ополченцы, а профессиональные военные. Против нас воевали россияне. Это не просто железно, а железобетонно. Я и раньше в этом неоднократно убеждался, когда видел на взлетной полосе современные мощные танки. Такие есть только у России. Автоматные очереди тоже были не из «Калаша» — я на слух могу отличить звук обычного АКСУ от новейшего скорострельного оружия. От его бронебойных патронов не спасали ни каски, ни бронежилеты. Смертельное ранение в голову во время ночного боя получил мой друг Илья Полянский, хотя он был в каске. Нам уже практически не поступало подкрепление, не подвозили продукты и воду, хотя кое-какие запасы еще оставались.
К тому времени аэропорт не представлял ни для одной из сторон какой-то стратегической ценности. Там не было артиллерии, которая могла бы достать до Донецка или позиций боевиков. На этой выжженной земле невозможно было закрепиться в случае наступления и нашим войскам.
Андрей, который провел в терминале времени больше, чем любой другой боец, реально оценивал ситуацию: удержать или взять аэропорт стало для каждой из сторон делом принципа. Причем украинские военные не боялись морального поражения. Они его уже получили в те дни, когда на ротацию им пришлось проходить через сепаратистские блокпосты и унизительный обыск.
— Тогда ради чего удерживала горстка «киборгов» этот объект? — спрашиваю Андрея.
— Мы приказы не обсуждаем. Было бы возможно, стояли бы до последнего. Просто потому, что это наша земля, а дикий гусь «Моторола» и другие залетные твари — не должны ее топтать.
В середине января, когда «Рахман» в последний раз вернулся в аэропорт после лечения и отпуска, было понятно, что удержать объект невозможно. Его сдача лишь вопрос времени. Метеорологическую башню пришлось оставить — ни перекрытий, ни стен там не осталось, да и подвезти боеприпасы было нереально. В новом терминале, часть которого удерживала горстка «киборгов», тоже не осталось никаких укреплений, кроме хлипкой баррикады из какого-то хлама. 19 января, чтобы забрать убитых и раненых, к терминалу пробилась «ласточка». «Рахман» и рядовой с позывным «Дым» вышли на взлетную полосу, чтобы прикрыть погрузку. И тут же на открытое пространство обрушились автоматные очереди. Одна пуля черкнула «Рахмана» по боку — под одеждой стало горячо. Другая обожгла лицо — из-под глаза брызнула кровь. Он даже не обратил на это внимания. Окровавленного командира бойцы попытались отправить с ранеными, но Андрей отмахнулся: «Пустяки». Только отправив машину, перевязал раны.
Ночь тоже прошла неспокойно — пули свистели над головами, залетая со всех сторон, и бойцы пытались найти укромные места возле колонн, куда не попадало рикошетом. А на следующее утро, 20 января, стало непривычно тихо. Измученные бессонными ночами солдаты задремали. Приткнулся за баррикадой и «Рахман». Он уже спал неспокойным сном, когда около полудня прозвучал взрыв.
— Я почувствовал, что пол подо мной словно приподнялся, а потом куда-то рухнул, и я проваливаюсь, пытаясь на лету за что-то цепляться, — вспоминает мой собеседник. — Все мы оказались в подвале, засыпанные кусками бетона и мусором. Сколько там погибло моих товарищей, не знаю до сих пор. Меня откопал боец «Буля» из разведвзвода, потом мы откапывали и вытаскивали из-под завалов других. Там было очень много раненых и погибших. А к некоторым вообще невозможно было добраться. Судя по всему, подрыв терминала готовился давно. Засевшие в подвале кадыровцы заминировали снизу плиты перекрытия и ушли. Те террористы, что были на втором-третьем этажах, установили взрывные устройства на колоннах, которые держали плиты перекрытия. В завершение они сбросили мешки с тротилом и часовыми механизмами на наш этаж и все это подорвали дистанционно. Поэтому перекрытия трех этажей сложились как карточный домик, образовав немыслимую кашу из бетонных кусков и обломков.
Я понимал, что надо вывозить раненых, но транспорта у нас не было. Вместе с одним из немногих уцелевших друзей Зиновием с наступлением темноты мы отправились пешком на наши позиции в Песках. Взяв там бронетранспортер и нескольких бойцов, вернулись в аэропорт. Но до терминала доехать не успели. Передвижение там — сплошная лотерея: повезет — проскочишь, не повезет — бронебойный патрон из пулемета «Утес» пробивает БТР насквозь и убивает всех, кто там находится. Нам не повезло. Снаряд из гранатомета угодил и в нашу «мотолыгу».
Эта бронированная машина не имеет боковых выходов — только верхний люк и заднюю дверь. Когда она взорвалась, ее перевернуло на люк, заднюю дверь заклинило, а, значит, бойцы в горящей машине оказались отрезанными от выхода. Андрей звал тех, кто остался в переднем отсеке: «Пацаны, кто живой?!» Ему не отвечали, а оттуда уже вырывались языки пламени. В темноте «Рахман» скорее почувствовал, чем увидел, что пальцы на левой руке болтаются на кусочках кожи, правая тоже не действует, все лицо обгорело и что-то острое саднит в правом глазу. Но надо было как-то выбираться из машины. Вместе с другим раненым бойцом они плечом из последних сил навалились на заклинившую дверь. Каким-то чудом раненым мужчинам удалось ее выбить и вывалиться наружу — под летящие пули и мины. В машине так и остались механик и сидевший рядом с ним боец.
Это только считается, что под разрывами мин и гранат они бежали к укрытию. Никакого укрытия на месте терминала уже не было. Вокруг свистели осколки и пули (позже врачи насчитали на теле «Рахмана» 12 осколочных ранений). Но он ни на что не обращал внимания, опять спускаясь на нижний этаж, где оставались под завалами его товарищи. На месте пальцев торчали только голые суставы, все мышцы вместе с кожей болтались отдельно, и этой рукой он еще пытался растаскивать бетонные глыбы, оставляя на них куски мяса и кожи. По самым скромным подсчетам, в аэропорту пропали без вести 28 его защитников, но «Рахману» удалось спасти и вывести в расположение наших войск полтора десятка бойцов. Обгоревший, контуженный, ослепший, с неработающей левой и посеченной осколками правой рукой, он еще и помогал тащить тяжело раненных товарищей.
— Под завалами осталось как минимум двое бойцов, я слышал, как они кричали: «Пацаны, спасите!»— срывающимся голосом рассказывает Андрей. — Наверное, многие раненые были без сознания и не могли дать о себе знать. Но все равно поднять плиты перекрытия было нереально. Надо было спасать уцелевших ребят, ведь с минуты на минуту на терминал могла начаться атака, а отстреливаться нам было нечем.
Из Песков меня сразу переправили в Днепропетровскую больницу. Врачи сказали, что раны были сильно инфицированы и, чтобы спасти руку, счет времени шел на минуты. Но я бы и руку отдал, только бы мои ребята остались живы…
У Андрея уже сняли бинты с обгоревшего лица, заживает и кисть. Хирургам Днепропетровской больницы имени Мечникова ценой невероятного мастерства удалось буквально по суставам и кусочкам тканей собрать руку. Директор областной клинической офтальмологической больницы, где боец проходит сейчас лечение, Валерий Сердюк прогнозы относительно глаза тоже считает обнадеживающими:
— Разрушения, которые причинил глазу огромный осколок размером три на четыре миллиметра, были ужасными. Он зашел сбоку и полностью разрушил сетчатку, без которой человек видеть не может. Мы решили спасать глаз, и вместе с коллегой Михаилом Гавурой почти два часа буквально по крохам собирали сетчатку. Потом нужно было залить глаз специальным силиконом, пока она не прирастет. На следующем этапе пациенту придется поменять помутневший хрусталик, и он будет видеть.
Врачам этой клиники, в принципе, и не с такими задачами приходилось справляться. Недавно раненому бойцу Александру Терещенко, который остался еще и без обеих рук, хирурги пять часов восстанавливали разрезанный осколком пополам (!) глаз. От органа зрения не осталось практически ничего — ни хрусталика, ни сетчатки, ни роговицы. Все превратилось в сплошное месиво. Ни один доктор, наверное, не взялся бы за такую операцию. Но Сердюк решил рискнуть. Из остатков тканей и сетчатки бригада хирургов сформировала радужную оболочку, ушила роговицу, вставила искусственный хрусталик — по сути, создала новый глаз, который, к тому же, будет видеть. Уникальный случай даже по меркам мировой науки.
Андрею тоже повезло, что попал в руки Валерия Николаевича. Но радость от того, что руку и глаз удалось спасти, что врачи извлекли все 12 осколков, меркнет от воспоминаний. Разговаривать с «киборгом» тяжело: даже спустя месяц, когда раны уже начали заживать и с лица сошли ожоги, он не может залечить самую главную травму — душевную. На вопросы о боевых товарищах стискивает зубы и отворачивается. Но и виноватых в этой трагедии, которую пережили защитники Донецкого аэропорта, не ищет. И героем себя не считает. Только и говорит: «Мы выполняли приказ».
Он даже не знает, что корреспондент газеты «Лос-Анджелес таймс» Сергей Лойко, побывавший в аэропорту, был восхищен его храбростью и назвал «Рахмана» «киборгом № 1».
А волонтер Алексей Мочанов, с которым они вместе получали орден Богдана Хмельницкого, написал в Интернете: «Таких воинов и специалистов в Вооруженных Силах Украины — считаные единицы, ты герой, Андрюха! Спасибо тебе, что жив!»
Но заканчивать статью на этой оптимистической ноте не хочется. Как и многих граждан Украины, меня мучает вопрос: по чьей вине символ героизма и стойкости украинских воинов превратился в символ нашей трагедии? Когда мы, наконец, узнаем, сколько солдат и ради чего полегло в руинах аэропорта? И почему к ним, как и в Иловайске, не пришла подмога? Руководитель волонтерской организации «Черный тюльпан», которая занимается поиском тел погибших, Ярослав Жилкин готов хоть сегодня выехать в аэропорт, чтобы вывезти оттуда «двухсотых». Найдется и тяжелая техника, с помощью которой можно разобрать завалы. Но ведутся ли с террористами такие переговоры, родные и близкие пропавших в аэропорту бойцов узнать у чиновников Минобороны не смогли…
*Спустя месяц, когда раны на теле «киборга» стали заживать и с лица сошли ожоги, Андрей не может залечить самую главную травму — душевную