Народный артист Украины, ведущий актер Национального академического театра русской драмы имени Леси Украинки отметил 90-летие
«Золотой фонд» театра русской драмы имени Леси Украинки Николай Рушковский до сих пор выходит на сцену. Правда, жалуется, что слишком мало занят в спектаклях — всего одна постановка в месяц. 15 мая Николай Николаевич сыграет в своем бенефисе — роль Фирса в «Вишневом саду».
Недавно Николай Николаевич подсчитал, что его рабочий стаж составляет 65 лет! «Страшно подумать!» — признался Рушковский. Первый раз он вышел на сцену в 1950 году, в спектакле «Разлом» Художественного театра. До этого были Школа-студия МХАТ и три года войны, которую Николай Рушковский прошагал от Киева до Берлина. К юбилею народный артист Украины издал автобиографию «Без антракта» — книгу, над которой трудился несколько лет. Разменяв десятый десяток, Николай Николаевич признался, что самое главное в жизни — заниматься любимым делом.
— Николай Николаевич, в театре о вас говорят как об уникальном человеке!
— Я никогда не любил, когда меня называли уникальным и уж тем более учителем. Да и ничего необычного в моей житейской истории не происходило. Рос, как многие мальчишки довоенного советского времени. У меня не было ни бабушек, ни дедушек. Жил с родителями в Москве. В детстве был болезненным ребенком, и мама, чтобы поправить мое здоровье, отдала меня на плавание. Рядом с нашим домом находился бассейн «Сталинец». Накануне войны, в 1941 году, я даже выиграл кубок Москвы среди 15-летних мальчишек. Оглядываясь сейчас на прожитые годы, понимаю, что я счастливый человек.
— Несмотря на страшные годы войны, смерти, потерю близких…
— Судьба была ко мне благосклонна. Я получил лишь легкое ранение. Один мой дядя погиб под Ленинградом, другой — служил в военной пехоте и умер сразу после войны. Их старший брат — главный врач морского училища — ушел из жизни в День Победы. По линии отца я практически никого не знал из родственников. Рос достаточно рафинированным мальчиком. Меня взяли в первый класс, а через 12 дней перевели во второй, поскольку я уже умел читать. При этом был страшно ленивым. Война, изменившая жизнь миллионов людей, заставила и меня вести самостоятельный образ жизни. Она застала меня у родственников на Волге, где я проводил каникулы. Мама с заводом эвакуировалась на Урал. А я 16 октября 1941 года возвращался поездом в Москву, но до столицы так и не добрался. Поезд превратили в оперативный состав, и патруль согласился довезти меня лишь до станции Ковылкино. Оттуда я 20 километров своим ходом добирался до тетки, которая жила в маленьком городке. У нее и закончил школу.
— Сколько вам было лет, когда ушли на фронт?
— Уже в армии исполнилось 18. Я попал в учебную бригаду артиллеристов в Москве. В декабре 1943-го мы разгрузились в Киеве, на железнодорожной станции Cвятошино. Тогда первый раз увидел этот город, он был сильно разрушен. Я служил в артиллерийском взводе на грозных «катюшах». Это были огромные, мощнейшие орудия, которые мы между собой называли «Андрюшами». Они предназначались для взламывания глубоко эшелонированной обороны противника. Наши рамы стреляли на четыре с половиной километра. Орудие страшное — в каждом 30 килограммов тола. За полторы минуты мы посылали свыше тысячи ста снарядов. Немцы называли нас «черная смерть». Я видел результат нашей работы — очень впечатляюще. Противник нес огромные потери, что поднимало у нас патриотический дух. Помню страшные бои за Тернополь.
*18 лет Николаю Рушковскому исполнилось уже на фронте
— На фронте?!
— Именно. Политотдел бригады решил собрать всех творчески одаренных солдат и перевести их во взвод связи. Из нас была создана концертная бригада, в которую вошли два певца, баянист, два танцора и я — ведущий. Стали обслуживать соседние части, госпитали… В нашей семье пристрастие к театру было в крови. Мои родители, бежавшие от революции, встретились в маленьком районном центре Наровчат, в Пензенской области. Там интеллигенция организовала любительский театр, в котором играли и мои папа с мамой. Кстати, мамин двоюродный брат (правда, она с ним практически не поддерживала связь) артист Борис Блинов, запомнившийся как исполнитель роли Фурманова в картине «Чапаев».
Учась в школе, я тоже участвовал в самодеятельности, занимался в детской студии Дворца культуры автозавода имени Сталина. Театральная зараза не оставляла меня даже на фронте. За участие в художественном смотре был награжден какими-то регалиями и дипломом. А начальник ансамбля Туркестанского военного округа звал меня к себе сверхсрочником. Но я сказал: «Нет, хочу учиться!» И уехал в Москву к родителям. Демобилизовался на шестом году службы. Честно говоря, страшно стало. Многим из нас, ребят, прошедших войну, казалось, что это время — утерянные годы. Наверное, так оно и было.
— Вас не сломила война?
— Нет. У нас была бригада — 500 человек. Средний возраст — 25 лет. Тогда не смотрели на национальность, а чувство дружбы и ответственности сформировалось на всю жизнь. Я знал, что мне никто не выстрелит в спину. И патриотизм наш был естественен… Через два дня после Великой Победы, 11 мая 1945 года, мне исполнилось 20 лет. Хорошо помню этот день. Это было, по-моему, в Судетах. Два дня длилась наша сумасшедшая радость и великий загул. Мы выпили все подручное горючее. И тут неожиданно друг принес еще один подарок — канистру спирта. В общем, празднование Дня Победы плавно перешло в мой день рождения. Так и закончилась война…
— Вы поступили в один из самых престижных театральных вузов Москвы — Школу-студию МХАТ.
— Не мог поверить, что это случилось. Творческий конкурс преодолел легко, оставались лишь общеобразовательные предметы, которые сдавались в августе. Я страшно их боялся, но мне все говорили: брось, ты прошел самое главное. Впереди меня ждали четыре года художественного театра у замечательных педагогов — Осипа Моисеевича Раевского и Павла Владимировича Массальского. Когда я заканчивал студию, моя будущая жена Изабелла Павлова, выпустившаяся из студии на год раньше меня, уехала в Киев в Театр русской драмы имени Леси Украинки. С ней работал и Олег Борисов. Я к ним наведывался, смотрел, как они играют, и думал о своем будущем. Меня брали в большую труппу Художественного театра, даже было позволено вернуться туда через год после Киева. Но… Этого не произошло.
— В Киеве вас ждали?
— Я был темной лошадкой. Меня никто не знал, полгода в театре называли исключительно «жених Павловой» и взяли по рекомендации Школы-студии МХАТ. Тогда директором Театра русской драмы имени Леси Украинки был зять Никиты Хрущева Виктор Гонтарь. Он делал определенную ставку на молодежь. В 1951 году в театр пришел Олег Борисов, через год Алик Шестопалов, потом я, Юра Мажуга. Первый год мы играли не меньше десяти спектаклей, по две премьеры! Нужны были театру, и это чувствовалось во всем. Через полгода работы мы с супругой получили комнату в коммунальной квартире в самом центре Киева, в Пассаже. А через год нам уже дали однокомнатную квартиру в доме номер 27 на Крещатике, в котором я живу по сей день. Гонтарь принципиально следил, чтобы актеров селили поближе к театру. Помню, когда в 60-х годах моим коллегам давали квартиры на площади Победы, они возмущались: «Это же далеко!»
— Говорят, на сцене вашего театра актеры часто разыгрывали друг друга.
— Ну, это бывало во все времена. В деле розыгрышей не было равных великому Михаилу Романову. Любил он дурака повалять. Помню, мы играли пьесу о годах интервенции в Одессе, о знакомстве Смирнова-Ласточкина с Котовским. Смирнова-Ласточкина играл Юрий Лавров, Котовского — Романов. Миша иногда позволял себе подкрепиться перед спектаклем. Была сцена, где Котовский выдает себя за зубного врача, к которому приходит связной — его играл Олег Борисов. Вот Романов сажает Олега в кресло и говорит: «Скажи «А». Тот повторяет. Романов продолжает по алфавиту: «Б, в…» Тут из суфлерской будки раздается голос: «Миша, вернемся к сюжету…» В конце спектакля общая сцена без Котовского. Зрители понимают, что он в это время формирует бригаду в Молдавии. И тут вдруг видим, как на заднем плане медленно переходит от одной кулисы к другой Романов. Помощник режиссера встречает его криками, а Романов совершенно спокойно: «Но ведь там, за сценой, так темно…»
— И вы позволяли себе шутки?
— Однажды разыграл своего товарища Женю Балиева. Это был спектакль по пьесе Розова. Балиев вроде бы ухаживает за моей женой. И вот сцена, в которой он должен взять чемодан и помочь моей супруге вынести его из квартиры. За кулисами я напихал в чемодан, сколько могло поместиться, мешочков с песком, которыми прижимают кулисы. Когда Женя с легкостью подхватил сумку, то тут же изменился в лице и еле оттащил ее за кулисы. На следующем спектакле Балиев решил подшутить уже надо мной. Папку, которую мой герой берет со стола, привязал тоненькой веревкой к декорациям. Когда я ее схватил, чуть было не завалил всю сцену. На следующий день было собрание труппы. Но никто нас не выдал, все делали удивленные лица.
— Вы были дружны с Олегом Борисовым?
— В меру. В свое время именно Олег вместе с моей супругой принимал меня в театральную студию в Москве. Когда я переехал в Киев, первое время мы даже жили в одной комнате в театре, на последнем этаже. Сейчас там гладильная. Очень быстро Олега окрутила Аллочка… Ее папа в прошлом был директором нашего театра. На самом деле, думаю, он правильно сделал, что ушел из театра. Ему было уже за тридцать, а роли доставались в основном мальчиков.
— С его уходом был связан скандал…
— Это был конец октября, в репертуаре шли сплошные спектакли с участием Олега. Тут вдруг из Москвы приходит распоряжение, чтобы он ехал с новой картиной «За двумя зайцами» в Польшу. И Олег уехал. В театре все были в шоке! Мы, четыре человека, даже пошли к заведующему отделом науки и культуры ЦК партии Юрию Кондуфору, мол, как же так. Он выслушал, но ответил: «Поймите, это Москва! Я ничего не могу сделать». Когда Олег вернулся, ему об этом рассказали. Конечно, это его обидело. Борисов во всем видел зависть. В конце концов он уехал из Киева. Правда, в театре у Товстоногова четыре года оставался в отчуждении. А все из-за того, что на одном собрании позволил себе не очень хорошо высказаться о работе Кирилла Лаврова — актера, который относился к группе неприкасаемых, как Копелян. Взлет Борисова пришелся на начало 70-х годов. По сути, ради него был поставлен «Тихий Дон». Олег шел первым номером в труппе. А потом решил перебраться в Москву. Я видел его в роли Павла Первого в театре Советской армии. Отличная работа. Борисов был артистом от Бога.
— Вы не раз говорили, что главное для артиста — это удача.
— Об этом нам, выпускникам Школы-студии, сказала знаменитая Книппер-Чехова, напутствуя: «Желаю вам здоровья, счастья и удачи». Но надо уметь воспользоваться ею. В моей жизни это случалось. Даже с ролью Ромео. Изначально я был вторым исполнителем, а потом буквально за три недели вошел в спектакль, став первым.
— Это когда из фойе театра украли ваше фото?
— Было такое. Театральные поклонницы — особые люди. Но у меня всегда с ними прекрасно складывались отношения. Я никогда не причислял себя к красавчикам. Как говорил мой отец, если от мужика коровы не шарахаются — он уже хорош собой. Просто театр обладает колоссальной магией.
— О чем вы мечтаете?
— Чтобы поскорее прошел мой юбилей. Вот у меня в репертуаре три спектакля…
— Опять о театре.
— А это моя жизнь, и я в ней счастлив. Мне более ничего не надо. Ни машины, ни загородного дома. Мечтаю только о работе. Когда старики-артисты говорили, что их главная роль еще не сыграна, я думал: кокетство. А теперь понимаю их. Нет, я играл прекрасные роли. Но мне еще есть что сказать. Было бы здоровье…