«ФАКТЫ» публикуют отрывок только что вышедшей книги заслуженного журналиста Украины «Записки газетного поденщика»
Как репортерам приходилось работать в условиях советской цензуры? Курьезные истории из жизни мастеров пера. Газетные «ляпы» и корни плагиата, тонкости скрытой от массового читателя редакционной кухни. Все это вы найдете в книге известного публициста и поэта, заслуженного журналиста Украины Василия Бабанского «Записки газетного поденщика». Написанная в живой литературной форме, с элементами юмора и авторской самоиронии, она адресована прежде всего коллегам по газетному цеху, но на самом деле будет интересна всем.
— Идея книги родилась случайно, — признался «ФАКТАМ» Василий Бабанский. — Однажды сотрудники журнала «Крылья» попросили меня сделать очерк из жизни газетчиков. Так появилась статья «Ашибки» и «очепатки». Коллегам и читателям она очень понравилось, и я написал еще несколько заметок о буднях журналистов. А потом решил собрать свои воспоминания в книгу. Писал ее около года. Конечно, в этот сборник не вошло очень много интересных историй, о чем я позже жалел.
Не стоит забывать, что в советские времена существовала цензура и журналистам давали понять, о чем писать можно, а какие темы находятся под запретом. Хотя мы находили возможность доносить до читателей информацию — завуалированно, иносказательно, эзоповым языком. Со временем у нас на уровне интуиции выработался «внутренний цензор», подсказывающий, какой материал попадет в газету, а какой нет.
Да и цензоры были разные, хотя встречались полные дураки. Один, например, в статье о победе футбольной команды заставил вычеркнуть перед фамилией капитана команды само слово «капитан», настаивая, что это воинское звание. Убедить его не удалось. И таких историй было много. Некоторые из них описаны в моей книге.
Мне кажется, книга интересная, и в первую очередь журналистам. Мой друг, профессор Киевского университета, признался, что использует материал из нее для лекций в Институте журналистики.
«ФАКТЫ» предлагают читателям познакомиться с одной из поучительных историй, собранных автором в «Записках газетного поденщика».
Прихожу я как-то с небольшой задержкой на работу, а в редакции (газета «Социалистический Донбасс». — Ред.) непонятная суета. По коридорам снуют сотрудники, о чем-то таинственно шепчутся и время от времени по одному припадают к двери редакторского кабинета.
— Что за ажиотаж, Альфонс Иванович? — спрашиваю у замредактора, который стоит в приемной и по одному, по двое допускает особо любопытных к слегка приоткрытой двери. — Делегация коренных народов Севера с визитом?
Ярмаль не принимает моего игривого тона:
— На работу надо являться вовремя.
— Извините, Бога ради. Попал в дорожную пробку.
Альфонс Иванович оглядывает меня с ног до головы: стоит ли доверять важную новость столь легкомысленной особе, как я. Но, видя мой простовато-покорный вид, смягчается:
— Пришел бы к планерке, сам бы знал. У редактора в гостях Евгений Евтушенко.
— Да ну, тот самый?! — искренне удивляюсь я.
— Во-во, — кивает головой зам. — Когда он появился у меня в кабинете, я сдуру о том же спросил. А он так косо посмотрел на меня и говорит: «А что, у вас тут евтушенки пачками ходят?» И мне стало неловко. А тут еще сопровождающий — секретарь комитета комсомола политехнического института, который пришел с поэтом, вмешивается:
— Не сомневайтесь, — говорит. — Евгений Александрович вчера творческий вечер провел у нас. Актовый зал был битком набит.
— Да я ничего, — говорю. — Просто за двадцать лет работы в газете я с двумя «анками-пулеметчицами» и с «сыновьями Щорса» знакомился. Те еще были артисты. Тут мы все посмеялись немного, и я отвел гостя прямо к редактору: он главный, пусть разбирается, кто есть кто.
— А мне можно взглянуть? — спросил я, кивая на дверь. — Отродясь живых поэтов не видел.
— Попробуй, — милостиво разрешил Ярмаль. — Только недолго.
Я прильнул одним глазом к щели и увидел такую картину. Редактор, прикрыв глаза рукой, сидит за столом в своем кресле, а перед ним, как абитуриент ВГИКА на просмотре, вышагивает низкорослый бледнолицый мужичонка с кепкой в руке и, размахивая ею в такт шагам, что-то с подвыванием декламирует. Должно быть, читает стихи. Лицом и голосом чем-то и впрямь напоминает известного поэта. Но вот рост… Это же шкет какой-то по сравнению с Евтушенко! Я оборачиваюсь к Ярмалю:
— Альфонс Иванович, Вы не напрасно сомневались. По-моему, в кабинете редактора кто угодно, но только не Евтушенко.
— Минутку, — вдруг из-за спины зама возникает тщедушная фигура Николая Салькова, нашего собкора по Мариуполю. — Я с Евтушенко пару раз виделся в Москве. Дайте и мне посмотреть.
Николай осторожно приоткрывает дверь шире и, откинув голову, близоруко всматривается в глубь кабинета. Через минуту так же бережно дверь затворяет.
— Абзац, мужики, — говорит, нервно поправляя очки. — Шеф, кажется, уже приглашает визитера в «боковушку». Сейчас выпьет с проходимцем на брудершафт, тогда всей редакцией сраму не оберемся.
— Что же делать? — спрашивает, уже не в шутку волнуясь, Ярмаль. — Надо как-то спасать ситуацию.
— А Вы позвоните редактору по внутреннему телефону, — соображает Николай. — Скажите, что у Вас курьер из обкома партии с секретным пакетом. Он выйдет, и мы ему все объясним.
— Точно, — оживляется Ярмаль. И скрывается в кабинете напротив. Через пару минут в приемную, весь красный от возмущения, а может, и от первой выпитой рюмки, вылетает Доманов.
— Что за идиотские шутки? — напускается на зама. — Какой курьер, какой пакет? Вы что, не знаете, что у меня на приеме сам Евтушенко?!
— Николай, объясни, — обращается Ярмаль к Салькову.
— Игнат Захарович, у Вас в кабинете не Евтушенко, — говорит тот, слегка заикаясь.
— Что? — вспыхивает Доманов. — Ты соображаешь, что говоришь?! Да он только что подарил мне свою книгу с автографом.
— Ну, не знаю, что он там подарил Вам, но только это не Евтушенко!
— А кто же он, по-твоему?
— Какой-то заезжий аферист.
— Ты отвечаешь за свои слова?
— Сто очков вперед, это не он! Окажусь не прав — увольняйте. — Скулы Доманова принимают свекольный оттенок.
— Едрена матрена, так это что же выходит? Выходит, что я влип? А я ему, как нарочно, уже и гонорар авансом выписал. Под стихи, которые обещал напечатать в газете. Коллеги узнают, засмеют.
— Игнат Захарович, не переживайте, — вновь вмешивается Сальков. — Все еще можно уладить.
— Как? Не вязать же ему руки ремнем от брюк?
— Возвращайтесь к себе в кабинет и извинитесь, что срочно вызывают на бюро обкома партии.
— И что дальше?
— А дальше мы позвоним Вам и от имени областного отделения Союза писателей пригласим вашу липовую знаменитость к ним в гости. Сам я могу и сопроводить его туда. Тем временем Альфонс Иванович предупредит руководство союза, а заодно позвонит и в милицию. Пусть уж она там совместно с братьями-писателями разбирается. А мы как обличители авантюриста еще и материальчик с перцем дадим в газету.
Доманов задумчиво пожевал губами:
— А что, это выход. Давай, заходи в кабинет, я тебя представлю. Да смотри, чтобы по дороге в союз он куда-нибудь не слинял. Головой отвечаешь.
Далее происходило вот что.
«Иду я с так называемым Евтушенко, — рассказывал мне потом Николай, — в сторону Дома писателей. А у самого душа не на месте: что-то мой спутник нервничает и по сторонам поглядывает.
— Далеко ли еще топать? — спрашивает.
— Да нет, — говорю, — каких-то полквартала осталось.
Тут как раз проходим мимо гостиницы «Украина», где наш герой якобы остановился. Он и говорит мне:
— Слушай, Коля, а не послать ли нам твой союз к едреной фене? Там и писателей-то приличных нет. Давай заглянем в ваш гранд-отель. На первом этаже сносная харчевня, я там вчера изрядно набрался с комсомолистами. Накатим по паре бокалов шампанского, поговорим о поэзии. Как тебе идея?
Я чуть не обмер на месте: ускользает клиент. Согласиться — значит сорвать операцию. К тому же в ресторане платить за гостя надо. А в кармане жалкая трешка. Стало быть, скандала не избежать. Он-то, мошенник, как-то выкрутится.
— Нет, что Вы, Евгений Александрович, — говорю ему чуть ли не со слезой. — Никак нельзя. Вы не знаете моего шефа. Изверг и самодур. За то, что не доставил Вас на место, в два счета из конторы выставит.
Вижу, клиент колеблется. И выкладываю еще один аргумент:
— Да что Вы не видели в той харчевне, тем более с утра. А в союзе уже и стол накрыли. Неудобно не прийти, обидятся.
Кажется, последний довод срабатывает.
— Ну, разве что… — тянет он нерешительно.
А я тут и подхватываю его дружески под руку.
Через пару минут мы на месте. Правда, в последний момент, увидев перед собой табличку: «Союз писателей Украины. Донецкое отделение», спутник мой притормаживает. Но на пороге уже стоит с распростертыми руками Геннадий Головин, бывший мастер по самбо:
— Добро пожаловать, дорогой Евгений Александрович, добро пожаловать.
Заходим в вестибюль. А там на стульях, расставленных полукругом, чуть ли не все сотрудники журнала «Донбасс».
Слегка поколебавшись, «дорогой Евгений Александрович» протягивает первому из них руку:
— Евтушенко.
Потом второму, третьему, четвертому. Доходит очередь до Анатолия Мельниченко, редактора. Тот привстает и, не выпуская руки «евтушенко» из своей, нависает над ним:
— Послушай, парень, я с Женей Евтушенко, учась в Литинституте, не одно ведро водки выпил. А ты на него похож, как свинья на коня. Скажи честно, давно из мест заключения?
«Евтушенко» пытается вырваться, но сзади его уже подпирает крепыш Головин:
— Куда же Вы, Евгений Александрович, мы так Вас ждали…
И, как по сценарию, драматичную сцену завершает подполковник милиции Владимир Давиденко, который появляется в вестибюле в сопровождении двух сотрудников. Представлять его тебе не надо. Шутник и балагур, постоянный наш автор, ведущий раздел «Милицейские будни».
Он быстро подходит к «евтушенко» и, показав глазами на борт его пиджака, шевелит большим и указательным пальцами. Тот нехотя вытаскивает из бокового кармана какие-то документы. Давиденко молча листает их и вдруг в удивлении вскидывает брови:
— Я думал, что Евтушенко — ваша настоящая фамилия. Оказывается, нет. Настоящая — Зыбкин. Евгений Александрович, голубчик, как же так? Вы и в тюрьме сидели? Странно, что литературная общественность не знала, что свои лучшие произведения Вы написали за решеткой.
«Евтушенко» только понурил голову.
— Да ладно, дело прошлое. Какие теперь у вас творческие планы? Что привело Вас в наши края?
В ответ ни звука…
— Впрочем, — Давиденко окинул взглядом сидящих, — это дело интимное. Думаю, Вам, Евгений Александрович, будет удобнее давать интервью у нас в отделении. Прошу.
И, взяв за локоть, повел его к выходу. Больше я лже-Евтушенко не видел".
Не правда ли, история, озвученная Николаем Сальковым, прямо-таки просилась на газетную полосу. И я тут же загорелся: вот, наконец, случай написать настоящий фельетон. Пошел получить добро у редактора.
Выслушав меня, Доманов заметил:
— Конечно, пиши. Только о том, что этот шулер побывал в редакции, не распространяйся.
Я понимающе кивнул головой.
В течение дня, позвонив Давиденко, добрал кое-какие недостающие подробности. Нарисовался весьма занятный сюжет. Оказалось, Зыбкин действительно почти десять лет провел за решеткой — в порыве ревности убил свою подругу. Сидя в тюрьме, увлекся поэзией Евтушенко. Да так рьяно, что изучил практически все, что выходило из-под его пера. А увидев однажды по телевизору выступление самого поэта, перенял и его манеру исполнения — тягуче и с надрывом. На такой пошиб стал и сам выступать перед сокамерниками. Почти все единодушно заявили: вылитый Евтушенко.
И пошло-поехало. Когда вышел на волю, испытал свой талант в каком-то глухом сибирском райцентре. Провожали по-царски. Потом пошел по провинциальным газетам. Платили щедро, опустошая квоту на внештатных авторов. Автор-то, сами понимаете!.
Где-то в Саратовской области наткнулся на двойника. Тот и разъяснил Зыбкину, что он вторгся на чужую территорию. Выяснилось, что по стране, разделенной на воровские вотчины, в полном соответствии с бессмертным сюжетом «Золотого теленка», продолжают бродить плуты и аферисты. Только уже не блудные дети лейтенанта Шмидта, эксплуатирующие ностальгию граждан по героям революции, а публика более интеллектуального пошиба, «косящая» под модного любимца муз. Согласно этой специфической табели о рангах, Зыбкину как новичку выделили номер четырнадцать, то есть весьма неудобный и даже опасный индустриальный район. Рассудили весьма здраво — быстрее попадется, на одного конкурента станет меньше. Что, собственно, и приключилось уже на второй его попытке сыграть роль Евтушенко. И мне предстояло об этом написать.
Скажу сразу: фельетон у меня не получился. Я подступал к роскошной теме и так, и эдак, использовал весь арсенал прохоровских наставлений, а сюжет не шел — хоть караул кричи. То казался слишком многословным, то, наоборот, чрезмерно лаконичным. То сухим, то изобиловал цитатами. Словом, как я не изворачивался, но из-под моего пера выходила рядовая критическая корреспонденция. А мне позарез хотелось, чтобы был именно фельетон!
Изрядно намаявшись и исписав гору бумаги, я плюнул на все и пошел к Александру Лукацкому, старейшему сотруднику газеты, изредка выступавшему в жанре фельетона. Подал ему свое нескладное детище: «Выручайте!» Александр Семенович, медленно полистав страницы, бросил на меня удивленный взгляд:
— И что ты хочешь? Тут все толково изложено. А сами факты — прямо-таки песня.
— Из песни нужно сделать фельетон!
— Хм, — он покрутил в руках карандаш. — Фельетон, говоришь? Это, как говорится, другой коленкор. Оставь до завтра.
И наутро принес текст, под которым стояли две фамилия — его и моя. Я тут же прочитал написанное не мной. Не скажу, что-то был шедевр сатирического жанра. Но все-таки то был фельетон. Без фразерства и суесловия. Без потуг на остроумие. Всего двести двадцать строк на полосе.
Естественно, я попросил свою фамилию под материалом снять. Лукацкий стал возражать: мол, как же так, я пользовался и фактами, которые ты добыл, и даже частично твоим текстом. Но я был непреклонен.
На следующий день фельетон под названием «Евгений ХIV» вышел в газете. Сейчас, вспомнив его предысторию, задаю себе вопрос: не слишком ли много места уделил ему в этих записках. Наверное, многовато. Но есть на то свои резоны. Во-первых, сам факт — редкость. Редкость, которая случается, как говорится, раз в год по обещанию. Грех было не рассказать о нем читателю. При нынешнем развитии телевещания вышеописанный казус вряд ли бы случился даже в самом захолустном «медвежьем углу», не говоря уже об огромном мегаполисе.
Во-вторых (и это главное), хотелось с максимальной наглядностью показать, что без особого дара нечего и браться за такой специфический жанр, как фельетон. Попутно с этой очевидностью другой вывод напрашивался: не потому ли фельетон ушел с газетных полос, что в стране не стало сатирических талантов? Мысль, конечно, вздорная, но только отчасти. Достаточно посмотреть, кто сейчас хоть от случая к случаю пашет эту трудную ниву. Да все та же старая гвардия из городских и районных газет, кто еще в прошлом веке начал свой путь в журналистике. Нынешняя прагматичная молодежь что-то не очень стремится в «горячий цех» — дело хлопотное, ответственное. Сколько шишек можно получить! Сделать репортаж, взять интервью куда приятнее, да и последствий никаких.
Подготовил Сергей КУРГАН, «ФАКТЫ»