Специальный корреспондент программы «Факти тижня з Оксаною Соколовою» уже ровно год ездит в зону АТО, делая репортажи из самых горячих точек
Журналистка канала ICTV Татьяна Штан недавно стала призером Национальной ежегодной премии журналистских расследований. Она получила профессиональную награду за свой репортаж «Помощь, которая не дошла до Иловайска». Уже ровно год Татьяна ездит в зону АТО, делая репортажи из самых горячих точек. Последние несколько месяцев журналистка регулярно бывает на передовой, в Широкино, готовя материалы об украинских бойцах и о том, что осталось от некогда мирного городка на берегу Азовского моря. Татьяна говорит, что это место превратилось в выжженное вражескими снарядами поле…
*Татьяна Штан и оператор Илья Кондратенко прошли на войне многое: попадали под обстрелы, спасались от пуль снайпера, видели смерть наших бойцов (фото пресс-службы канала ICTV)
— Недавно я вернулась из Широкино, мы освещали тему демилитаризации, — рассказывает Татьяна Штан. — Это была уже не первая моя поездка в те места. Первый раз в Широкино я попала еще в феврале. И с того времени бываю там регулярно — раз в месяц, а то и каждые три недели. Можно сказать, что на моих глазах этот поселок, да и сама война, меняется. Помню, как первый раз шла на передовые позиции — под моими ногами вся земля была засыпана гильзами, ведь практически без перерывов шел стрелковый бой. Тогда еще удивлялась: «Как же так, мы ведь говорим о перемирии, а война не стихает?» Стрелковые бои под Широкино длились где-то до апреля, а потом начались артиллерийские. И когда я попала туда в начале мая, под ногами были не просто гильзы, а воронки от снарядов…
— Выжженная земля?
— Именно! Это страшное, гнетущее зрелище. Дыры в земле порой были в мой рост. Можете себе представить, что за орудия там стреляли! В Широкино когда-то был парк, потом его обстреляли, а теперь он буквально вспахан снарядами. Позиции были настолько разбиты, что в какой-то момент у меня появилась мысль, а не будет ли там то же, что и с аэропортом, который пришлось оставить только потому, что уже негде стало прятаться. Признаюсь, иногда у меня пропадало ощущение реальности происходящего. На протяжении нескольких месяцев я видела, как пятиэтажные дома превращались в трехэтажные, а потом были просто снесены с лица земли. Поселок регулярно, по несколько часов подряд, обстреливали боевики, а в это время мы продолжали говорить о перемирии.
— Как были настроены наши бойцы?
— Знаю, что наши ребята были возмущены, когда стали говорить о возможной демилитаризации. Они открыто заявляли: «Мы никуда отсюда не уйдем…» Я их прекрасно понимаю, многие потеряли на войне друзей. Поэтому, когда им, стоящим насмерть с автоматами в руках, говорят, что пост можно больше не удерживать, вы бы видели в тот момент их глаза. Для меня совершенно очевидно, что они не собираются уходить с родной земли.
— В каких условиях они живут на передовой?
— В Широкино все время происходят ротации. На несколько дней заходит один батальон, потом его сменяет другой. Поэтому у бойцов есть время отдохнуть. Условия, понятно, не выбирают. Слава богу, сейчас прекратились дожди, нет сырости. Еду бойцам привозят. Они живут в разбитых зданиях на передовых позициях. Строения держатся на честном слове — больше двух месяцев их обстреливала тяжелая артиллерия. Разрушения колоссальные! Я хорошо помню, как в один из приездов ребята находились в столовой при пансионате. Когда попала в Широкино позже, столовая уже была полностью разрушена.
— Вам не было страшно оказаться на такой незащищенной территории?
— Все говорят, что чувство страха основное на войне. Теряя его, можешь погибнуть. Конечно, надо быть все время готовым к критическому моменту. Никогда не забуду, как однажды в Широкино мы с оператором попали под обстрел снайпера. Слава богу, рядом был дом, за которым мы смогли спрятаться, перебегая от здания к зданию. Поехав туда в этот раз, я заметила, что того дома в Широкино уже нет, от него осталась одна труба. А рядом каркас обгоревшей машины.
— Рассказывают, что в Широкино была красивая набережная вдоль Азовского моря.
— От нее остались одни руины. Там было много эллингов, которые люди купили для себя и сдавали на лето отдыхающим. Это такие маленькие курортные домики. Они полностью разрушены. Когда в один дом попадает снаряд, тут же от него загорается другой — они расположены близко друг к другу. Поэтому сейчас выгорели практически все. Живого места нет. Набережная вся в минах. В этой части Азовское море очень мелкое, теплое. Но купаться там теперь нельзя — в воде много снарядов. Не знаю, сколько должно пройти времени, чтобы море разминировали.
— Как вы обычно добираетесь на позиции к бойцам?
— Есть 15-й блокпост, с которого можно ехать только в сопровождении военных. Немного дальше расположен главный штаб, оттуда мы всегда ездили с бойцами на их машинах. Не скажу, что они были бронированы — обыкновенные джипы, просто ребята отлично знают дорогу. Кстати, в Широкино есть участок, который называют «дорога жизни». Ее нужно было проезжать на огромной скорости — не менее 160 километров в час. Снайперы эту дорогу обстреливают регулярно.
— Помните, как первый раз попали под обстрел?
— Это случилось во время моей первой поездки в АТО, в июле прошлого года. Там было всего несколько блокпостов, куда можно было ездить с пресс-службой АТО. Но на Луганщине я случайно познакомилась с бойцами батальона «Айдар», которые только освободили Счастье. Они предложили мне поехать с ними в этот город. Мы ехали, когда уже вечерело. Рядом со мной был Сергей Мельничук — на тот момент комбат «Айдара». Направлялись на передовую, взяв еду для бойцов. Впереди шла машина разведки, а мы следом. Ребята рассказывали, как они освобождали город. Но когда мы подъехали ближе к блокпосту, разведчики знаками стали нам показывать, что начинается минометный обстрел.
Признаюсь, я тогда толком не осознавала, что происходит. Только по напряженным лицам бойцов стало понятно: случилось что-то экстраординарное. Наша машина резко остановилась, а потом мы потихоньку начали сдавать назад. До этого я в машине снимала происходящее на маленькую камеру, а когда услышала, что начался минометный обстрел… выключила ее. Почему-то решила, если выключу камеру, то все сейчас закончится. Как будто смотрела кино. Мы «летели» назад, а там, где останавливались буквально пару минут до этого, уже рвались мины. Слава богу, тогда все обошлось, никого не ранило.
— Какая история из множества услышанных на востоке, поразила вас больше всего?
— Когда из «Градов» обстреляли село Старый Айдар, мы приехали туда с батальоном. В одном домике, который оказался совсем разрушенным, жила старенькая, высохшая бабушка. В начале обстрела она очень испугалась и спряталась в шифоньер. Потом ее оттуда достали люди, вывели во двор, где мы ее и застали. Бабушка сидела в состоянии шока, опираясь на палочку, и тихим голосом причитала: «Я слепая, глухая, куда мне податься теперь? Почему меня не убило?..» Слышать это было невыносимо больно.
— Вам довелось видеть на войне смерть?
— Мы приехали на 31-й блокпост, бойцы которого как раз собирались на 32-й, чтобы отвезти ребятам еду, потому что те уже день сидели без продуктов. 32-й блокпост оказался в окружении, их все время обстреливали. Бойцы знали, что это очень опасная операция. Обычно, когда на 32-й блокпост пробовали доставить провизию, это заканчивалось смертью нескольких людей. Ребята признавались, что не могут пить воду, зная, что кто-то за нее отдал жизнь…
Тогда на 31-м блокпосту я взяла интервью у одного бойца с позывным «Олигарх». Он все время рассказывал про сложную ситуацию на этом блокпосту, о том, что нужно ехать к пацанам, разрабатывать операцию. Это было в пятницу. А в воскресенье я позвонила его командиру, который сказал: «Да, мы проехали, все провезли. Но есть один погибший, мой мальчик». Это был «Олигарх». Позже я узнала, что это фотограф Reuters Виктор Гурняк…
— Война — не женское дело. Почему же вы все-таки ездите на восток?
— Честно? Не знаю. В зоне АТО много девушек работают военными, медиками, волонтерами. Ведь страх и паника могут настигнуть как женщину, так и мужчину. Мы чувствуем одинаково. Война не выбирает людей по половым признакам. Я думаю, она закончится, когда перестанет быть кому-то выгодна. И сейчас это уже зависит не от наших военных, а от политических решений. Я же делаю то, что в моих силах. Сейчас на востоке происходит что-то очень важное для моей страны, поэтому я должна быть там.
Фото в заголовке Getty Images/Fotobank