Ровно 175 лет назад, 27 июля 1834 года, открылся Киевский университет
Во времена императора Николая I все делалось на скорую руку. Точно так же поступили и с Киевским университетом. Указ был подписан 8 ноября 1833 года, устав Университета святого Владимира утвердили уже 25 декабря, а само открытие произошло 15 июля (по новому стилю — 27 июля) 1834 года. «Эта быстрота, — писал впоследствии попечитель Киевского учебного округа Егор Федорович фон Брадке, — возбудила всеобщее удивление. Мне говорили, что я не найду ни помещения, ни преподавателей, а я со своей стороны возражал, что помещение найду какое придется… и по нужде я открою университет на улице».
В такой же спешке решался и вопрос с ректором. Очевидно, на этот счет был какой-то договор с профессором ботаники Московского университета Михаилом Максимовичем. Но должность была выборная, и поэтому поначалу его назначили деканом 1-го отделения философского факультета. До 30 июня он все еще дочитывал курс ботаники московским студентам. И лишь 5 июля срочно выехал в Киев, рассчитывая попасть на открытие университета в день святого Владимира. По дороге заглянул к отцу в село Прохоровка, а 13 июля был уже на Днепровской переправе напротив Киево-Печерской лавры. В одном из писем Максимович описывает эту переправу:
«Рано утром приехал к Днепру… На паромах переправляли целую дивизию, и мне приходилось дожидаться до следующего дня. Но тогда известный своею книжностью казак Осьмак, содержатель перевоза, и товарищ его Скок поспешали в Киев на торги и предложили мне оставить бричку мою на берегу до завтра, а самому отправиться с ними. Солнце светило ярко, но ветер был сильный, и волны на Днепре клубились барашками, а лодка была крошечная, душегубка. Кое-как уселся я в ней между двух казаков. Жутко было мне, как отплывали от берега. «Он глотает людей, как мух», — говорил Гоголь о разволновавшемся Днепре. Но, когда мы очутились над самою глубиною Днепра, мне стало необычайно легко и беспечно». Так или иначе, Максимович прибыл вовремя, и в тот же день попечитель Брадке «возложил на него исполнение должности ректора». Тогда же в университет срочно приняли трех выпускников — отличников Киевской гимназии В. Гирша, В. Преволоцкого и А. Потаповича. Они стали первыми студентами вуза. Престарелый фельдмаршал, герой войны 1812 года, князь Фабиан Вильгельмович фон-дер-Остен-Сакен вручил им шпаги в знак посвящения в студенты. Этот рыцарский обряд, по мысли инициаторов, символизировал преемственность поколений.
Открылся же университет на Печерске в доме отставного артиллерийского капитана Ивана Корта. Дом находился на краю Плац-парадной площади напротив Царского дворца (вблизи чугунного фонтана в теперешнем Мариинском парке). На открытие съехалось дворянство со всех юго-западных губерний. Киев редко видел такое многолюдье. «За три рубля в сутки нельзя было достать крошечной комнаты, — вспоминал Брадке. — Многие богатые люди располагались по сараям и в клетях, так как иначе ни за какую цену не находилось пристанища». (Для сравнения: хорошую комнату с обедом можно было нанять в те времена за семь рублей в месяц. )
К 9 часам утра все отправились в Лавру на торжественную литургию. После службы к 11 часам возвратились в дом Корта. В доме был обширный зал, вмещавший до 350 человек. На каждую из трех окружных губерний выдали по сто входных билетов, но желающих попасть на торжество открытия университета было намного больше. Поэтому Брадке распорядился пускать в дом «всякого одетого в дворянский мундир». «Зал, соседние комнаты и лестница, — писал он, — наполнились до невозможности… Много стульев повынесли, чтобы только побольше выгадать места».
Вечером по всему городу зажглась иллюминация. На улицах стало празднично и нарядно, но в каждой мелочи убранства чувствовался характерный для того времени дух восторженного официоза. В окнах домов появились портреты правящего монарха. В витринах магазинов — его светящиеся вензеля. «Университетский дом, — вспоминал профессор Шульгин, — был украшен прозрачною картиною, на которой представлены были изображение императора, венчаемого мудростью и благодарностью, и в отдалении Киев, озаряемый лучами солнца. Оркестр музыки и хор певчих, находившийся вблизи картины, до глубокой ночи, привлекал многочисленные толпы народа на площадь перед университетским домом».
Пока городская публика наслаждалась портретами царя, в доме Корта был дан обед для властей и дворянства. Он стоил университету немалых денег. «Я должен был, — пишет Брадке, — уступить просьбам предводителей дворянства и вместо 150 разослать 300 приглашений: они меня уверяли, что дело не в количестве приборов, но что им хочется увезти домой воспоминание об этом празднике. Тосты вызывали большое воодушевление, которое усилилось, когда фельдмаршал с духовенством уехали… Видя, что начинает быть уж слишком шумно, я хотел потихоньку удалиться, но меня поймали, подняли наверх, пили еще раз за мое здоровье; дворянство на руках снесло меня вниз и посадило в экипаж».
Празднество растянулось на несколько дней. Состоялся большой обед у генерал-губернатора. Дворянство дало бал. Банкетам, вечерам и концертам в частных домах не было счета.
От всего этого шумного мероприятия в памяти города осталась только «ученая речь» Владимира Францевича Цыха. Того самого Цыха, занявшего место профессора всеобщей истории, на которое метил сам Николай Васильевич Гоголь. Писатель уже предвкушал прелести киевской жизни. «Черт возьми! — писал он из Петербурга Максимовичу. — И как воображу, что теперь на Киевском рынке целые ряды выставляют персик, абрикос, которое все там нипочем, что киево-печерские монахи уже облизывают уста, помышляя о делании вина из доморощенного винограда, и что тополи ушпигуют скоро весь Киев, — так, право, и разбирает ехать, бросивши все».
Увы, занять в Киеве профессорскую кафедру Гоголю не судилось. Досадно, конечно, но винить в этом попечителя Брадке, пригласившего профессора Цыха из Харькова в Киев, все-таки не стоит. Как показало время, великий писатель был никудышным лектором, а человек, занявший гоголевскую кафедру, оказался на высоте положения. И первая же его речь, произнесенная на публичных торжествах по случаю открытия университета, поразила киевлян до глубины души.
Открытие университета, говорил он, обеспечит Киеву долгие годы процветания, успехи мужей науки послужат надежной гарантией благосостояния горожан. Сегодня такая идея кажется странной. Но в то время в Европе можно было насчитать добрую дюжину городов, которые процветали только потому, что своевременно обзавелись университетами. Таким был Кембридж в Англии и Марбург в Германии. Были еще Геттинген, Бонн, Гейдельберг, Виттенберг… Да и в самой Российской империи существовал настоящий университетский город — Дерпт (так назывался город Тарту до 1893 года). А если так, то что мешает Киеву стать вторым Дерптом?!
В ученых кругах Киева эта утопия пользовалась большим успехом. Она пришлась по вкусу и попечителю Брадке. Он давно уже вынашивал идею преобразования киевской жизни посредством просвещения и воспитания нового поколения молодежи. Участник Отечественной войны 1812 года, Брадке принадлежал к числу тех идеалистов в погонах, которые пережили разгром декабристов и еще некоторое время продолжали служить «царю и отечеству». Оказавшись на месте куратора Киевского учебного округа, отставной полковник поставил себе за правило быть для студентов не только начальником, но также их отцом-наставником, «постоянно заботиться относительно направления их к моральному усовершенствованию».
На первых порах киевских просветителей поддерживал сам царь, благоволивший к «рыцарским идеалам». В 1835 году он посетил студентов и очень огорчился, увидев, что не все они имеют хорошие светские манеры. С тех пор особое внимание стали уделять светским наукам — умению держаться на людях, ездить верхом, фехтовать, музицировать и рисовать. Танцы «изучали» как обязательный предмет. Для приобретения светских навыков лучшие студенты приглашались на балы и обеды куратора, где собиралось избранное общество Киева. «По воскресеньям, — писал Брадке, — собиралось на вечер от 40 до 50 человек, и когда приезжало довольно дам, устраивались танцы. Раз пять и более в зиму давал я балы; на них приглашал также молодых девушек из высших частных заведений, причем соблюдался строгий выбор кавалеров». За годы своего руководства округом Брадке заложил в студенческой среде идеал рыцаря и джентльмена. Даже казеннокоштные студенты, жившие в общежитии, хорошо одевались и имели манеры светских людей. «Отличительной особенностью студентов того времени, — писал один из первых историков университета Шульгин, — была вежливость по отношению к профессорам. Тогда в университете почти не было разночинцев. Большинство среди них составляли дети польских помещиков Юго-Западного края, а поляки, как известно, всегда отличаются изысканностью и вежливостью».
Педагогическая идиллия Брадке продолжалась недолго. Вскоре выяснилось, что вежливые польские студенты, которых он ставил в пример другим, были замешаны в тайной антиправительственной организации, читали нелегальную литературу и даже собирали деньги на восстание. Брадке подал в отставку в 1838 году, а 9 января 1839 года университет закрыли для чистки на четыре месяца.
Воспитательный эксперимент 1830-х годов был признан неудачным и политически опасным. По указанию царя вновь назначенный попечитель князь Давыдов вместе с генерал-губернатором Бибиковым взялись за исправление молодежи.
Между тем пришла пора университету обзавестись собственным домом. Его возвел петербургский архитектор Викентий Иванович Беретти. Здание вышло необычайно величественное и суровое. Так сказать, не храм, а настоящая твердыня науки. Умственная крепость, как тогда говорили. В ту пору здание стояло на открытом месте, среди пустырей, полей и оврагов, оно казалось каким-то крепостным сооружением и, по словам мемуариста, «производило подавляющее впечатление прочности и тяжести при равномерном пренебрежении к красоте». Этот кирпичный гигант стоил больших денег. Говорят, узнав о первоначальной смете, царь не мог сдержать гнева. «Как, — кричал он, — восемь миллионов рублей на каких-то мальчишек?! Я университета не закладываю!»
Стройка происходила в характерной для того времени атмосфере спешки. Строгих строительных правил не существовало. Студентов перевели в 1842 году с Печерска в еще недостроенное здание. И целый год молодые люди дышали вредными испарениями непросохшей штукатурки. Сам Беретти никогда не позволил бы такого безобразия, но его к тому времени уже не было на свете. «Мы, первые переселенцы в новое здание, — вспоминал Михаил Чалый (первый биограф Тараса Шевченко), — должны были, так сказать, собственным дыханием осушать не совсем еще высохшие стены, будучи обречены на жертву разным болезням. Если покойников было у нас немного сравнительно с количеством заболевших, то этим мы обязаны лишь той жизненной силе юношеского организма, который производит чудеса… Только через год после нашего переселения начальство спохватилось и энергически принялось за осушку здания посредством железных печей, поставленных по всем четырем этажам».
Преобразованный в новом, имперском, духе и переведенный на новое место университет — умственную крепость — населяла теперь иная молодежь. Идеалом начальства стал проворный юноша, успевавший что-то взять от науки и в то же время пользовавшийся всеми прелестями молодой жизни. От него требовались не глубокие знания, но умение козырять, чистить пуговицы мундира и становиться перед начальством «во фрунт». Если такой молодой человек обходил политику десятой дорогой, благоволение верхов было ему обеспечено. А многие проделки, выходки и грешки прощались заранее. «Однажды, — вспоминает профессор Романович-Славатинский, — Бибиков посетил клиники, которые были тогда в здании университета. Собрав студентов-медиков, он держал перед ними речь такого содержания: «Вы-де, господа, пляшите, картежничайте, ухаживайте за чужими женами, посещайте б…, бейте б… (его подлинные слова), но политикой не занимайтесь, не то выгоню из «ниверситета». Такова была его этическая программа»…
Такие перемены, потрясения и невзгоды пережил Киевский университет в первые годы своего существования. Эпоха Николая I, прозванного Палкиным, мало способствовала его развитию. И тем не менее университет не остановился на уровне провинциального вуза и вскоре стал вровень с лучшими учебными заведениями своего времени. Ему суждено было обогатить науку целым созвездием славных имен.