Бывший механик-водитель бронетранспортера Дмитрий Гавриленко рассказал «ФАКТАМ» о своем участии в ликвидации последствий Куреневской катастрофы, произошедшей в Киеве ровно 55 лет назад, 13 марта 1961 года
В первые дни Куреневской трагедии информация о ней была настолько скудная, что по всему Советскому Союзу поползли самые невероятные слухи. Даже в маленьком Радомышле на Житомирщине, в ста километрах от Киева, автор этих строк, в то время семилетний мальчишка, слышал от бабушки, что в столице вследствие то ли весеннего паводка, то ли прорыва грунтовых вод якобы затопило пущенную полгода назад подземную ветку метро. Для киевлян, многие из которых ранее видели московское и ленинградское метро разве что в кино, пуск первых пяти станций метро от вокзала до Днепра был главной сенсацией того времени. И любому здравомыслящему человеку было трудно представить себе какую-то рукотворную беду, способную унести жизнь 145 человек (по официальным данным), а по неофициальной информации — более полутора тысяч.
*Дмитрий Гавриленко с товарищами на своем бронетранспортере спасал пострадавших в Куреневской трагедии 1961 года
После войны во всех городах СССР возводились новые микрорайоны из кирпичных пятиэтажек, прозванных в народе хрущевками в честь благословившего их строительство руководителя государства Никиты Хрущева. Столичные новостройки Святошино, Борщаговки, Отрадного, Дарницы требовали и требовали кирпича. Заводы по его производству на Петровке, примыкающей к Куреневке, работали на полную мощность и осваивали все новые и новые месторождения глины. Самосвалы не успевали вывозить верхний слой грунта из мест проведения работ. Кто-то из технарей придумал дешевый способ избавления от пустой породы. Сравнительно недалеко от глиняных карьеров, на Сырце, в одном из отрогов Бабьего Яра праху замученных в годы войны гитлеровцами людей не давали покоя мародеры, раскапывавшие места расстрелов в поисках золота и драгоценностей. Городская власть решила засыпать овраг методом гидронамыва, проложив сюда с Петровки трубопровод, по которому мощные насосы перекачивали бы пульпу — грунт и песок, смешанные с водой. Вода уходила бы в дренажную систему, а грунт оседал. Чтобы он не сползал, овраг, тянувшийся вниз к улице Фрунзе, перегородили земляными дамбами.
Постепенно между нынешними телецентром, станцией метро «Дорогожичи» и памятником жертвам Бабьего Яра образовалось огромное озеро. Киевлянин Валерий Шельвинский, в те годы молодой рабочий завода «Киевторгмаш», рассказывал «ФАКТАМ», что день перед трагедией был таким солнечным и теплым, что он и его товарищи, отмечавшие день рождения друга, даже купались в этом озере. Оно находилось на высоте 65 метров по сравнению с уровнем микрорайона Куреневка. С этой высоты утром 13 марта вся скопившаяся в нем грязь и вода гигантским цунами обрушились на дома частного сектора, идущих на работу людей, автобусы и трамваи, экипаж пожарной машины, откачивающей воду из подвала Подольской больницы, на депо имени Красина и расположенные поблизости заводы и фабрики, трансформаторную подстанцию, стадион «Спартак»…
Как такое могло произойти? Ведь, чтобы водоем не переполнился, на его берегу были оборудованы мощные насосные станции, они откачивали излишки воды. Но в ночь накануне трагедии насосы почему-то оказались отключенными. С началом оттепели в озеро потекла талая вода, а тут еще пошел снег с дождем. И перед рассветом по верху гребня дамбы потек небольшой ручеек. Один из бывших следователей киевской прокуратуры рассказывал «ФАКТАМ», что этот ручеек поначалу был настолько слабеньким, что дежурному рабочему достаточно было несколько раз взмахнуть лопатой, чтобы преградить ему путь, затем включить насос — и катастрофы не случилось бы. Но рабочего не оказалось на месте. А ручеек начал потихоньку размывать гребень. Будь дамба бетонной, вода просто переливалась бы. По сведениям очевидцев, проходивших по улице Фрунзе за пару дней до этого и в утро перед трагедией, ручьи со стороны Бабьего Яра текли в конце каждой зимы, переполняли ливневую канализацию и, устремляясь по тротуару на проезжую часть, подтапливали территорию трамвайного депо. Но большой беды никто не ожидал! Накануне по радио звучала воскресная передача «С добрым утром!» Известная в те годы эстрадная певица Майя Кристалинская пела популярную песню «Журчат ручьи, слепят лучи… Кричат скворцы во все концы: «Весна идет! Весне дорогу!»
После публикаций «ФАКТОВ» откликнулся еще один участник ликвидации последствий Куреневской трагедии — бывший механик-водитель БТРа Дмитрий Гавриленко, проходивший в те годы в Киеве срочную воинскую службу. Сейчас Дмитрию Степановичу 75 лет, до выхода на пенсию работал инженером-землеустроителем. Живет в селе Карашина Корсунь-Шевченковского района Черкасской области.
Утром я позавтракал в столовой и отпросился у старшего сержанта в парк, к машине, хотел ее помыть. Подъезжаю к КПП — слышу сигнал тревоги. Из штаба выходит начальник разведки, садится ко мне в кабину, и мы мчимся, только более коротким путем, на ту же улицу Фрунзе. Съезжаем вниз по Подольскому спуску — и впереди не обнаруживаем частного сектора, который был еще вчера! На его месте огромное ровное озеро — месиво грязи, из которого кое-где торчат снесенные крыши, перевернутый трамвай.
В самом низу спуска капитан приказал остановиться и вышел. Ко мне сели пятеро мужчин в белых халатах с красными крестами на рукавах, и мы поехали дальше. Вернее, поплыли в этом озере грязи. Подъезжаем к горящему автобусу. Хлопцы выскакивают и заносят в машину шесть или семь травмированных людей. На них дымится, тлеет одежда. Одни кричат, другие молчат. Среди них был и военный — мне бросили его фуражку. Разворачиваюсь и еду назад, на улицу Артема, в больницу. Медики сгружают потерпевших, и я снова направляюсь на Куреневку, к пятиэтажке, затопленной до половины. Когда шла грязевая масса, она продавливала окна, сжимала воздух, и людей находили зажатыми то в одном углу, то в другом. При мне девушку вытащили. «Подъезжай ближе к дому!» — потребовали медики. Я по газам — а колеса, чувствую, гребут грязь, но земли не касаются, с места не могу сдвинуться. Через верхний люк вылезаю на крышу, спускаюсь по капоту к передку, на котором закреплен барабан лебедки, беру конец троса и прыгаю в грязь, чтобы дотянуть трос до бетонного столба. Ноги мгновенно засосал ил. Если бы не матерчатые ушки в сапогах, обувка моя там и осталась бы. А так — зацепил пальцами и вытащил. Идти невозможно. Ложусь на живот и то ли ползу, то ли плыву в этом иле. Закрепил трос на столбе, вернулся в машину, запустил двигатель. Только включил лебедку на сматывание троса — лопнула шпонка вала, на котором вращается барабан лебедки с тросом. Машину засосало так, что металл не выдержал нагрузки.
*На своем пути гигантский грязевой вал сносил и рушил дома, переворачивал транспорт (фото из семейного альбома)
Все, думаю, трос надо отцеплять от столба, иначе меня не вытащат. Снова ныряю в эту ледяную купель, плыву к столбу, затем возвращаюсь к машине, сматываю трос. Тут к моему БТРу подошел мощный гусеничный БАТ (большой артиллерийский тягач на базе танка). Из люка высунулся майор, скомандовал мне вернуться за руль и приказал вытащить мою машину. Тягач отбуксировал БТР в более безопасное место, и я поехал в полк приводить себя в порядок и ремонтировать лебедку. Подъезжаю к части, а там, на Краснозвездном, уже выстроился в колонну весь наш полк — грузовики с солдатами, бронетехника, инженерные машины. Стоит группа офицеров во главе с командиром полка (фамилию не помню) и начальником политотдела майором Яковенко — очень хороший человек, настоящий командир и воспитатель солдат. Выхожу из машины, докладываю: начальник разведки остался там, а у меня — поломка, которую на месте не устранишь. Офицеры смотрели на меня испуганно — мокрый, весь в грязи, кабина БТРа залита кровью, на бронированном полу тлеют остатки одежды людей, которых я вывозил… Мне было приказано привести себя и машину в порядок, потом возвращаться к месту катастрофы.
Подъезжаю на мойку и прошу дежурных солдат обдать меня струей из шланга, смыть с гимнастерки всю грязь, чтобы я мог зайти в казарму. А затем помыть БТР. Молодые солдаты увидели в кабине кровь, гарь — оба побледнели. Я же от шока даже не почувствовал холода ледяной воды, которой меня обдавали. Снял сапоги, разделся до трусов и так пришлепал в казарму. Там меня ждал старшина.
Окончательно я помылся уже под горячим душем, переоделся в сухое белье, форму, бушлат. Бросил в машину несколько солдатских матрацев и одеял для перевозки пострадавших. В столовой набрал хлеба, соленых огурцов и прочей попавшейся под руку еды — понял, что там придется работать долго, и неизвестно, будет ли у командования возможность нас покормить. Правда, после того как пришлось из застывшей грязи и из-под развалин вытаскивать трупы, а то и части тел, есть нам, даже голодным, не очень хотелось. А на мясные блюда я вообще долго смотреть не мог.
В момент, когда гигантский грязевой вал накрыл здания и территорию трамвайного депо, в одном из помещений большая группа кондукторов сдавала перед выездом на смену вчерашнюю выручку — мешочки с трехкопеечными монетами. На людей упал бетонный лестничный пролет, затем коридор затопило грязью. Тяжеленные лестничные марши приходилось растаскивать лебедками бронетранспортеров. Оттуда мы трупов тридцать извлекли. В другом месте экскаватор грузил грунт на самосвал — вдруг из ковша выпал замотанный в одеяльце маленький ребенок… Работали мы там чуть ли не всю весну. Насмотрелись.
Ценные вещи сдавали командирам. Те все записывали, что где найдено. Случаев мародерства не было. Все понимали, что на людской беде не наживешься. Уже после армии на родной Полтавщине мне довелось перевозить на новое место два кладбища, которые попадали в зону затопления Кременчугского водохранилища. Другие водители не хотели ехать. А я поехал, хоть и мне там становилось дурно от запаха хлорки. Но надо было людям помочь. И там я тоже не знаю случаев мародерства среди гробокопателей.
Неприятность все же случилась, когда после института я работал землеустроителем. Архитектор потребовал строить жилой многоквартирный дом на территории, где когда-то было старое польское кладбище. Ему говорили, что нельзя. А он мне — делай землеотвод, и все. Позже я научился возражать представителям власти, даже первому секретарю Черкасского обкома партии Ивану Лутаку. Но тут — каюсь, не сумел. И как начали в том новом доме люди болеть и умирать! Многие тогда побросали эти квартиры. Вот и после Куреневской трагедии говорили, что это Бабий Яр отомстил за неуважительное отношение к памяти тех, кто там упокоился. Уже позже Евгений Евтушенко разбудил общественность своим стихотворением «Над Бабьим Яром памятников нет…»
А живых у нас разве уважают? Мне очень жаль, что и при советской власти, и в независимой Украине правительство так и не предоставило выжившим в том кошмаре статус пострадавших от техногенной катастрофы, примерно такой, как у чернобыльцев.