Демобилизовавшийся в конце апреля 30-летний Андрей Рымарук, служивший в разведке, рассказывает о войне, которая идет в Авдеевке, Зайцево, Марьинке и Мариуполе во время перемирия, и о том, что украинским бойцам запрещают отвечать даже тогда, когда их часами утюжат тяжелой артиллерией
«Трое двухсотых и трое трехсотых после артиллерийского обстрела Зайцево. Вот он, результат приказа командования АТО сохранять режим тишины и придерживаться перемирия. Даже когда я вывозил раненых, „ушлепки“ старались накрыть машины. Одного бойца еще можно было спасти… Не успел», — эта запись в «Фейсбуке» сделана 20 апреля этого года, в то время, когда вне зоны АТО все активнее насаждается мысль, что война окончена, что боевых действий нет. Тем не менее каждый день приходят сообщения о раненых и погибших. Только те, кто находится сейчас на линии огня, хорошо знают, почему это происходит.
Рассказ ранее работавшего в «ФАКТАХ» разведчика 53-й бригады Андрея Рымарука, который неделю назад вернулся из Авдеевки и Мариуполя, куда поехал уже в качестве волонтера, болезненный и страшный. Очень страшный.
— Когда накануне своего дембеля говорил, что сепаратисты наращивают силы, подтягивают технику, писал об этом в соцсетях, еще находясь на службе, обвинял командование АТО, меня называли пособником ФСБ, обвиняли, что распространяю «зраду», — говорит Андрей Рымарук. — В итоге мы имеем огромную активизацию со стороны сил противника, 27 погибших на войне ребят за последние две недели. Это очень большая цифра.
Да, это война. На ней без потерь невозможно, но не таких, которых можно и нужно было избежать. Да, мы не имеем права открывать огонь. Но отвечать на атаки должны. Обязаны работать на упреждение. А у нас был и есть жесточайший приказ: ни в коем случае не применять минометы, артиллерию, а на некоторых позициях — даже стрелковое оружие. Сидишь на передовой и чувствуешь себя пушечным мясом.
Я семь месяцев нес службу в Авдеевке. Но ни разу не было такого плотного обстрела, как в этом мае. В район «промки» и частного сектора, где проживают сотни гражданских людей, противник выпустил около трехсот снарядов. И они ложились невероятно плотно — от воронки до воронки всего два метра. Перемирие, говорите?
*От одного из самых интенсивных обстрелов в Авдеевке пострадали и дома местных жителей, и техника…
…Андрея призвали 14 февраля 2015 года. Он попал в четвертую волну мобилизации.
— Меня определили в 53-ю механизированную бригаду, — продолжает Андрей. — 13 марта мы находились в Луганской области, в районе Станицы Луганской. Уже там из комендантского взвода я перевелся в роту разведки. И тут почувствовал себя в своей стихии. Небольшой опыт у меня имелся, оружием владел, ведь в свое время отслужил «срочку». Все навыки быстро восстановились.
Далее были Авдеевка и Зайцево. Знаешь, что сейчас особенно вспоминаю? Когда 1 сентября 2015 года объявили перемирие, «Минск-2», город ожил на глазах. Люди стали возвращаться в свои дома и квартиры. Открылись новые магазины и даже начали работать рестораны. По долгу службы я наблюдал, как вели себя в это время наши враги. Они укрепляли позиции на передовой. Не просто строили блиндажи, а укрепляли их бетоном. А наше командование ничего подобного не делало. Только отводили технику и строили вторую и третью линию обороны. Для чего? Это возмущало и раздражало. Мы свои блиндажи и опорные пункты обустраивали только своими силами, привлекая волонтеров. Нам никто бетономешалки не пригонял…
Вообще, это «перемирие» значительно ослабило боевой дух нашей армии. Вместе со мной в разведке были сантехники, электрики, безработные, айтишники. Все мы быстро учились военной науке, собирали информацию, эффективно воевали летом 2015 года. А с наступлением перемирия все поменялось. На передовой генералов и полковников появилось больше, чем пехоты: «А почему у вас этих документов нет? А почему вы делаете так, а не так?..» В свое время хотел подписать контракт с армией, но с сентября 2015-го у меня опустились руки. Отозвал свои документы.
— Этой весной после ротации бригаду снова отправили в Донецкую область, — вспоминает Андрей. — Мы доблестно держали Горловско-Артемовское направление. Это был дембельский аккорд всей четвертой волны. Зайдя в Зайцево, заняли зону, которая оставалась серой, ничейной. Сепаратисты могли вплотную подходить к нам из лесочков, окружающих окраину села. Да я больше скажу: мы со своими врагами каждое утро здоровались. Кричали им: «Доброе утро!» А они нам: «Сдавайтесь!» На что мы отвечали: «Русские не сдаются!» Нас разделяли 60—100 метров.
Перестрелки между нами случались часто. Но активизировались действия с апреля. По ночам наши позиции стали регулярно обстреливать из гранатометов. Потом в ход пошло более тяжелое вооружение. Причем противник поступал хитро и подло. Сначала начинал ближний бой — во двор какого-нибудь из домов летела граната. Мы, видя передвижения врага, открывали огонь. Стрелковое оружие заглушало звуки техники, которая подвозила минометы. Сначала крыли 80-м калибром, а затем и запрещенными 120-м и 152-м. С каждым днем в нас летело больше и больше снарядов. Боевики пристрелялись настолько хорошо, что одна из мин упала прямо возле нашего блиндажа. Естественно, враг, чувствуя безнаказанность, наглел.
18 апреля ближний бой начался в семь часов вечера. Вскоре подключились минометы. Я забрался на крышу сарая, чтобы определить, откуда по нам стреляют. Снаряды свистели в пятидесяти метрах над моей головой. Только успевал предупреждать остальных.
После очередной порции крупного калибра дежурный по рации начал перекличку позывных, которые находились в месте боя. Один не отвечал. А я метрах в четырехстах от себя услышал нечеловеческий крик. Выдвинулись в ту сторону…
Как сейчас помню тот день. Там погиб командир, с которым мы познакомились за несколько часов до обстрела. До этого слышали друг друга только в радиоэфире. Перед атакой он хотел поменять позицию, я ему показывал варианты… Сейчас понимаю, что боец что-то чувствовал…
«Двухсотых» мы положили в джип. А ко мне в машину — раненых. На всех парах рванули к медикам, до которых было всего два километра. Ехали на максимальной скорости, в полной темноте, не включая фары. В зеркала заднего вида я видел, как близко от нас ложились снаряды. Казалось, вот-вот достанут…
Раньше, когда сепаратисты запрашивали через ОБСЕ перемирие, чтобы вывезти раненых, мы моментально прекращали ответный огонь из стрелкового оружия, они же лупили по нам из всех орудий, зная, что мы эвакуируем раненых.
К большому сожалению, человека, с которым накануне познакомился, довезти до медиков не успел. Он умер по дороге в моей машине. Следом за нами на КПП приехала «таблетка» с еще двумя ранеными бойцами. Врачи забрали одного раненого, который был в моей машине, а мы повезли погибших в морг Артемовска. Дверь открыла нам бабушка… на костылях. Некому было помочь перенести тела… Нам понадобилось время, чтобы собраться с духом и сделать это.
А на следующий день штаб АТО начал расследование ситуации. Причем нас буквально обвинили в том, что мы спровоцировали врага. И доказательством этого командованию служил радиоперехват наших противников. То есть этим уродам, которые постоянно врут, нарушают договоренности, наше руководство верит, а нам — нет. Уму непостижимо. Мы потеряли своих побратимов, а нас обвиняют.
Через три дня после этого боя Андрей демобилизовался.
— Даже сейчас, на гражданке, не могу переключиться на мирную жизнь, — он смотрит на меня совершенно больными глазами. — Из головы не выходят трагические события. Сейчас мы несем колоссальные потери, о которых говорят даже в СНБО, но, к сожалению, не предпринимаем никаких действий. Солдаты гибнут каждый день. А мы молчим и «наблюдаем». Завтра снова иду на прощание с другом, с которым вместе в Зайцево давали противнику по зубам. Сколько таких моментов еще будет, даже страшно подумать.
Совсем недавно мы могли действовать по обстоятельствам. А сейчас, «благодаря» командующему АТО генерал-лейтенанту Бассарабу, «все запрещено». Цинизм ситуации поражает. В то время, когда на передовой катастрофически не хватает офицеров, штаб АТО их нам присылает, но не для принятия решений, а для наблюдения за режимом тишины. Не так давно говорил с другом, который сейчас служит в одной из горячих точек, он мне сказал: «Андрей, представь, идет обстрел, мы несем потери. Офицер сидит рядом, все это видит и контролирует ответный огонь с нашей стороны». Как может человек смотреть на смерти? Не понимаю. Все это теперь и на их совести.
Низко преклоняюсь и премного благодарен тем офицерам, которые не позволяют ни при каких обстоятельствах гибнуть своим солдатам. Они дают ответ и готовы нести ответственность за это. Такова правда жизни. На войне нужно воевать, сопротивляться. Иначе всех перебьют.
Меня очень расстраивает именно то, что я не вижу, чтобы командование сейчас делало ставку на молодых боевых командиров. Нужно использовать опыт ребят, которые в боях научились защищать свою землю. Они смотрят на войну современным взглядом, а не через призму военного устава прошлого века. К сожалению, большинство таких людей не подписывают контракт и не возвращаются на передовую. Их съела бюрократическая совковая система и методика управления кабинетных офицеров.
После демобилизации Андрей носит не камуфляж, а обычные джинсы и клетчатую рубаху, под которой — футболка организации с символическим названием «Повернись живим». С ее представителями Андрей познакомился на линии огня, а теперь дружит и работает, регулярно мотаясь на передовую.
Эти снимки сделаны в последние дни мая в Авдеевке после одного из самых мощных обстрелов, в результате которого пострадали и дома местных жителей, и техника…
За год службы Андрей был ранен, но рассказывать об этом не любит.
— В госпитале меня не могли терпеть, так всех достал, что мне пора уезжать, — говорит он. — Замены-то раненым нет. Поэтому торопился к своим. Да многие, если ранение легкое, никуда не уезжают с позиций. Пошкандыбают, поноют, перетерпят — и снова бегают.
Андрей окончил Национальный педагогический университет имени Драгоманова по специальности «практическая психология». Много лет работал репортером в крупных изданиях. Перед тем как устроиться в банк, больше года прожил в Донецке, где сотрудничал с местной газетой.
— Зомбирование шло уже тогда, но мы этого не понимали, — вспоминает он. — На востоке Украины всегда больше смотрели российское телевидение, а не украинское. Это тоже важно. Но больше всего меня поразило то, что на Рождество в Донецке кутью варят из риса, а не из пшеницы!
Я ношу позывной Молдаван, потому что родился в этой стране. Но жил и в Ивано-Франковске, и в Киеве, и в Донецке. И очень хочу на «Донбасс-Арене» посмотреть игру сборной Украины по футболу. Да и на рыбалку на речку Кальмиус пойти. Хочу сам решать, где клев лучше — под Мариуполем или в Седово, которое сейчас занято боевиками. И мои дети должны жить на этой земле и ничего не бояться.
Оригинал статьи читайте здесь