Медкомиссия, изучавшая обстоятельства смерти двухлетнего мальчика во время плановой операции по удалению аденоидов в Днепропетровске, уверяла родителей, что у их сынишки были проблемы с надпочечниками. Однако предварительная экспертиза показала: ребенок умер от анафилактического шока, вызванного введением анестетического препарата лидокаина
В августе в Днепропетровске во время плановой операции по удалению аденоидов умер двухлетний мальчик. По факту ненадлежащего исполнения медицинским работником профессиональных обязанностей, повлекшего смерть ребенка, возбудили уголовное дело. Следователь прокуратуры пока воздерживается от комментариев. Ведь доказать вину врача в подобных случаях непросто: требуются различные экспертизы, заключения медицинских комиссий… А врачебная солидарность затрудняет расследование. Пока стали известны только результаты предварительной экспертизы. Согласно которым после введения лидокаина у малыша наступил анафилактический шок.
Самое страшное в этой истории то, что мама буквально умоляла хирурга перед операцией сделать пробу на анестетик. Женщина предвидела, что у сына может быть аллергия на лидокаин, и делала все, чтобы уберечь своего ребенка. Однако врач проигнорировал просьбу матери.
Никиту я родила в первом браке. У Саши, моего второго мужа, детей не было. И только к сорока годам Бог дал ему сына. Давид был очень долгожданным, выстраданным ребенком. Он появился на свет благодаря высокому профессионализму врачей той же больницы, в которой умер два года спустя…
Я должна была родить тройню, но двое деток погибли. Давид чудом выжил и чудом появился на свет. Мы с мужем были на седьмом небе от счастья… Давид был особенным мальчиком. Ласковый, нежный, добрый, беззащитный… Простите, что я плачу. Мне больно говорить.
Мы с мужем делали все, чтобы Давид рос здоровым. С двух месяцев начали плавать в бассейне, проходили курсы массажей, закаливали, приучали делать зарядку. После годика у Давида начались проблемы с носом. Он дышал с трудом, буквально хрюкал. Лор-врач сказал, что сильно увеличены аденоиды и их нужно удалять. Иначе начнется деформация носоглотки. Порекомендовал «замечательного» хирурга — заведующего лор-отделением самой лучшей детской больницы в городе. К операции мы готовились очень тщательно: сдали все анализы, обошли врачей. У ребенка не нашли никаких отклонений от нормы, анализы были хорошие.
Накануне операции я пришла на прием к хирургу. Когда мы оформляли карточку, несколько раз просила медсестру отметить, что у меня наследственная аллергия на лекарства, в том числе на лидокаин. Медсестра сказала: «Скажите это врачу, потом подойдете ко мне — я сделаю пробу».
Наконец я попала в кабинет заведующего лор-отделением. Хирург сказал, что операция продлится всего три-четыре минуты, наркоз местный. И заверил меня, что сделает все необходимые пробы. Я подробно рассказала про свою аллергию на лидокаин и новокаин. «Конкретно у вашего сына была аллергия на лидокаин?» — в спешке спросил врач. «Нет, — говорю. — Но Давиду никогда не вводили этот препарат». «Мамаша, да не нервничайте вы так! Все будет нормально. Я же не могу в карточку вашего сына написать, что у его мамы и бабушки аллергия на лидокаин!» — и протянул бумажку с «ценой» операции — 1500 гривен. Как объяснил хирург, в эту сумму входят его исключительное отношение к пациенту и послеоперационная палата-люкс для ребенка. Я сказала, что меня эта сумма устраивает. Ведь, когда речь идет о здоровье ребенка, вопрос о деньгах не стоит.
Я снова завела разговор об аллергии. Спросила: «Может, на всякий случай проконсультироваться у анестезиолога?» «Зачем? — удивился хирург. — Во время операции я лично все контролирую». Объяснил, что введет малышу какой-то гормональный препарат, нейтрализующий действие анестезии. Поэтому нет ни малейших причин для волнения. Я поверила: это говорил врач, заведующий отделением, и говорил очень уверенно.
В день операции мы с мужем привезли ребенка в больницу. Нас разместили в хорошей палате. Медсестра начала готовить Давида к операции, уколола ему успокоительное и гормональный препарат, о котором говорил хирург. Нас позвали на операцию. Давид уже засыпал, муж нес его на руках. Возле лифта хирург взял ребенка из рук мужа. Я шагнула за ним в лифт, но доктор меня остановил: «Вы куда?» Я сказала, что хочу побыть рядом с Давидом, когда ему сделают пробу на анестезию. Чтобы убедиться, что у сына не будет аллергии на лекарство. — «Мамочка, да что же вы так волнуетесь?! Вы отдаете ребенка в руки профессионалов. Я все сделаю, как положено». «И пробу на анестезию?» — переспросила я. — «Да! Да! Я же вам сказал!» Двери лифта закрылись. В тот момент я не знала, что вижу своего сыночка живым в последний раз. Даже не поцеловала его…
- Мы уточнили у медсестры, сколько длится операция, — продолжает, глотая слезы, Юлия. — Не дольше получаса, сказала она. Прошло сорок минут. Мы начали нервничать. Ждали возле лифта, в котором спускали прооперированных детей. Когда из лифта вышли двое подростков, которых забирали уже после Давида, меня охватил страх. Мама одного из подростков сказала, что наверху, в операционной, что-то случилось: все бегают, собрались врачи. Мы с мужем каждые пятнадцать минут спрашивали: что с Давидом? Почему его так долго держат наверху? «Все нормально», — отвечала нам дежурная медсестра. В очередной раз, когда мы пришли с тем же вопросом, перед нами просто захлопнули дверь! Муж начал стучать в дверь ординаторской, грозился сам пойти в операционную, если не скажут, что с нашим ребенком.
Медсестра наконец поднялась в операционную. Спустилась через 15 минут: «Мамочка, зайдите к заведующему в кабинет». По ее взгляду я поняла: что-то не так…
Перед кабинетом заведующего отделением нас встречали четверо врачей. У мужа сдали нервы: «Только не говорите, что он умер!» Муж первым все понял. Когда мы зашли в кабинет, он упал на пол и страшно закричал. Медики молчали. Хирург начал рассказывать, что сначала операция шла нормально. Когда он удалил аденоиды, Давид перестал дышать: «Извините. Так получилось… » — сказал он. Я упала перед ним на колени, заплакала: «Умоляю, скажите, что мой ребенок в реанимации! Скажите, что он жив!» — «Нет, мы его потеряли», — произнес хирург. Муж так закричал, что я закрыла уши руками… Мы вдвоем ползали по полу в кабинете заведующего, умоляли пустить нас к Давиду. Нам сказали, что без разрешения главврача больницы нельзя, а главного сейчас нет на месте. Но потом все-таки нам позволили увидеть тело сына без разрешения главврача. Наверное, просто пожалели…
В операционной на столе лежал наш Давид. У него почему-то были связаны ручки и ножки. Я не знаю, кто и зачем это сделал. Челюсть подвязали бинтом. Я стала целовать пальчики на ножках. Они были холодными… Муж ходил вокруг операционного стола и орал что-то несвязное.
Я молча исследовала каждый миллиметр тела сынишки. На голове были три шишки. Левый глаз был полностью опухший, вокруг рта — синева. Я разжала зубки и заглянула в рот. Увидела распухший синий язык. Я смотрела на его тельце и не могла поверить, что это мой сын. Это был уже кто-то чужой… Потом схватила Давида на руки, прижала к себе, стала качать. Увидев это, муж попросил врачей увести нас из операционной.
Мне дали успокоительное. Саша достал мобильный и начал звонить родственникам. Он кричал в трубку: «Давид умер!» Никто не верил, что это правда… Потом моя мама рассказала, что в девять тридцать утра (в это время Давиду как раз делали операцию) услышала крик: «Баба! Баба!» Как будто Давид звал ее с улицы. Она выглянула в окно. Там никого не было…
Никогда не забуду, как покупала Давиду черный костюмчик для похорон, белую рубашку и бабочку. И звук ударов молотка, вколачивающего гвозди в крышку гроба. Казалось, что время остановилось. Были только эти жуткие звуки: бах-бах-бах… Они до сих пор звучат у меня в голове…
Вскрытие показало, что причиной смерти Давида Пелюха стал анафилактический шок и последовавший за ним отек мозга, вызванный аллергической реакцией на лидокаин. Юлия пыталась узнать, делали ли перед операцией пробу на лидокаин. С этим вопросом она пришла к хирургу, оперировавшему ее сына. Вместо ответа заведующий детским лор-отделением показал матери… приказ Министерства здравоохранения Украины, запрещающий делать пробы на лекарственные препараты детям до пяти лет!
- Я нашла этот приказ в интернете, — говорит Юлия. — Выучила его от корки до корки. Там действительно написано, что с 2002 года детям до пяти лет противопоказаны любые подкожные тесты на лекарства. То есть по закону все правильно. Но почему хирург сразу не сказал мне об этом приказе? Зачем обманывал, обещал, что сделает пробу?! И медсестра говорила, что тест на лидокаин можно сделать за день до операции. Неужели они не знали об этом приказе? Или сознательно врали «беспокойной мамаше»? Если бы мне сказали, что пробы запрещены, я ни за что не согласилась бы на операцию!
Летальный случай в детской больнице изучала комиссия горздрава. Родителям Давида пришлось просидеть под кабинетами чиновников три часа, чтобы узнать результаты проверки. Акт комиссии им так и не показали. Сказали, что передали в прокуратуру, хотя по закону родители имеют право с ним ознакомиться.
- Со мной беседовали вежливо-снисходительно, — продолжает Юлия Пелюх. — Терпеливо объясняли, от чего умер мой сын. Сказали, что причиной смерти Давида не могла быть аллергическая реакция на лидокаин. Якобы вскрытие показало, что у сына было что-то не в порядке с надпочечниками и вилочковой железой. На это я парировала цитатой из научной статьи: во время анафилактического шока происходят изменения в работе всех органов и систем организма. «Разве не так?» — обратилась я к врачам. Они закивали головами: «Вы правы». Я перевернула горы литературы, проконсультировалась со всеми знакомыми врачами. Меня теперь невозможно ввести в заблуждение медицинскими терминами. Об анафилактическом шоке — крайней форме аллергической реакции — я знаю почти все.
Члены комиссии несли какой-то бред. Дескать, здоровых детей не бывает, есть недообследованные. Мол, сейчас все дети едят, например, шоколадные сырки и гормональную колбасу. А они напичканы гадостью, которая вызывает необычные реакции детского организма… Я не выдержала: «Мой двухлетний сын никогда не пробовал ни сырков, ни колбасы. Мы следили за его здоровьем. Вам, врачам, я лично отдала в руки здорового ребенка. А вы вернули мне труп!»
Нет, я не стала обезумевшей от горя мамашей, считающей, что все врачи — убийцы. Я благодарна медикам за то, что они подарили мне Давида. И за то, что в июне этого года буквально вытащили меня с того света, когда в срочном порядке меня прооперировали.
Местная общественная организация устроила в Днепропетровске пресс-конференцию, посвященную этому случаю. После пресс-конференции Юлия Пелюх вместе с журналистами пришла в больницу к хирургу. В руках женщина держала большую фотографию Давида в рамке. Увидев фото, заведующий лор-отделением обратился к Юлии: «Дайте мне портрет вашего сына! Я повешу его у себя в кабинете!»
Корреспонденту «ФАКТОВ» удалось побеседовать по телефону с хирургом. Мужчина явно нервничал, то отказывался от разговора, то соглашался.
- Я перенес инфаркт, сейчас на больничном, — с ходу сообщил заведующий. — Слышите, жена ругается. Запрещает мне общаться с журналистами. И ребенок плачет. У меня девочка. Год и девять месяцев… Это большая трагедия. Но мои действия не выходили за рамки закона. Я не имел права делать эту пробу. Объясню как врач: первое введение лекарственного препарата ребенку может вызвать у него анафилактический шок. Поэтому нельзя… (Во время операции для нейтрализации действия анестетика детям обычно вводят гормональный препарат. Давиду его тоже кололи. — Авт. )
У меня стаж более 20 лет, я провел двадцать тысяч операций. Если бы я мог вернуть ребенка, я бы ушел с работы. Но, чтобы вырастить хорошего хирурга, нужны годы практики, тысячи операций. Детей должен кто-то оперировать, понимаете?..