В старину многие киевляне держали дома певчих птиц, а в людных местах устраивались канареечные концерты
Когда слышишь клики журавлей и видишь их стройный ключ, быстро исчезающий в сумраке осеннего неба, невольно думаешь о беге времени и тех вечных далях, где нет ни тьмы, ни смерти. Птицы неотделимы от поэзии жизни. Без них всегда чего-то не хватает. В старину это чувствовали острее, чем теперь. Когда вольные жители небес улетали, горожане жалели о них и искали утешения в комнатных птичках. Радио, проигрывателей, телевизоров тогда не было. Жилища озвучивали и украшали певчие птицы…
Большим любителем птиц и всякой живности был известный историк Александр Лазаревский. Каждое воскресенье он отправлялся со своим сыном на Контрактовую площадь, где у фонтана «Самсон» продавались старые книги, а на другом конце площади собирался Птичий рынок. «Меня, — пишет его сын Глеб, — больше всего интересовала, так сказать, вторая часть нашей программы. Купив себе иногда очень интересные книги, отец шел со мной к белым стенам Братского монастыря, около которых также по воскресеньям происходила купля-продажа разных птиц и зверушек. Отец любил такое «животноводство»… И в Киеве, и в имении Подлипном, он имел большие проволочные клетки, где жили степенные снегири, прыткие синички, щеголеватые щеглы, скромные чижики. В Подлипном всегда следом за ним бегала, трепеща крыльями и крича, какая- нибудь галка. Отец приручил даже вынутых из гнезда на высокой осине молодых кобчиков. Желая, очевидно, привить и мне такую же любовь, отец покупал на Подоле то пару каких-нибудь голубей, то белку или ежика, которого я вез осторожно домой в платке».
Любители птичьего пения покупали дорогих кенарей. Лучших из них привозили из Германии. Перед тем как поступить в продажу, они «воспитывались» в специальных птичьих школах. Там для них играли на особых органчиках и свистели на дудочках.
С канарейками было проще. Перед клетками способных птичек ставили граммофон с пластинкой, скажем, арии из «Риголетто»: «Если красавица в любви клянется, кто ей поверит, тот ошибется». Канарейки сразу замолкали и начинали прислушиваться. Хорошая музыка, яркие, простые мотивы разжигали в них страсть к пению.
В людных трактирах или кофейнях даже устраивались специальные канареечные концерты. Константин Паустовский рассказывает, что однажды такое соревнование птиц в Москве посетили Федор Шаляпин и миллионер Савва Мамонтов. Они были в восторге и хотели купить двух канареек. Давали большие деньги. Но им отказали: не пожелали отдать птиц в неопытные руки. «Люди они конечно, видные, знаменитые, — рассуждали канареечники, — но в канареечном пении не разбирались, можно сказать, ни черта не понимали и цены канарейкам не знали… К тому же канарейка не игрушка, она требует правильного обращения».
Лучшие немецкие кенари стоили от 50 до 150 марок. Канарейки отечественных заводов обходились дешевле — по 20-40 копеек за самку и от трех-четырех до 50 рублей за кенаря. В то время, в 70-х годах XIX века, за 20 копеек на рынке можно было купить пару цыплят.
Особенно высоко ценили и любили в Киеве комнатных соловьев (хотя и не всем они были по карману). Приходилось считаться с их нравом, терпеть их долгое молчание. Они начинали петь только с Рождества и радовали слух своих хозяев до середины июня (их собратья в природе «дают концерты» с конца апреля до середины июня). А потом вновь надолго замолкали. Но зато с музыкальными трелями соловьев не могло сравниться никакое иное птичье пение.
Долгое время славились курские соловьи. Потом в моду вошли киевские и бердичевские. Московские соловьи талантами не блистали, когда настоящие певцы совсем переводились, москвичи отправляли ловчие экспедиции в Киев. Как сообщала пресса, весной 1889 года в Киев прибыла специальная команда для отлова соловьев в окрестных лесах и дачах. Дело это было нелегкое, требующее терпения, знания и вкуса. «Приезжие птицеловы, — писали газеты, — нанимают местных крестьян и с ними устраивают экспедиции для добывания киевских соловьев. Иногда по несколько дней выслеживают намеченного соловья, у которого голос имеет особые достоинства, пока не удается поймать его. Вследствие значительного спроса на соловьиное пение в Москве, в настоящую весну уменьшилось число соловьев в местной продаже, и в Киеве птицы эти значительно вздорожали».
К слову, элитная, хорошо обученная птичка с прекрасным голосом стоила тогда до 400- 500 рублей. В то время в такую же сумму обходилась годовая аренда роскошной четырехкомнатной квартиры. (Мастеровой или секретарь редакции журнала получали по 25-30 рублей в месяц. )
Соловьев делили на мастеров мажорного и минорного (меланхолического) пения. Слушали их с восторгом, умилением и со слезами на глазах. В птичьем пении различали до 25 «колен». Каждое имело свое название: пульканье, клыканье, дробь, раскат, пленьканье, лешва дудка, кукушкин перелет, гусачек, юлиная стукотня, почин…
Впрочем, вольные птицы подчас не уступали комнатным. Каждую весну киевские меломаны отправлялись на свои заветные соловьиные места, где можно было послушать действительно выдающихся певцов. В середине XIX века славились соловьи Крещатика. «Пение их, — писала мемуаристка Лидия Ярцова, — слышно во всех домах. Много водится их в Царском саду и в других, отчего майские вечера в Киеве бывают очаровательны». На Подоле ходили слушать соловьев в урочище Гончары, на гору Щекавицу и Киселевку.
Удивительные соловьи водились также в Киево-Печерской лавре и ее окрестностях. По вечерам монахи внимали им на Смотровой площадке за трапезной церковью. Вплоть до самого разгона обители в 1930-х годах среди монахов водились настоящие знатоки соловьиного пения. Профессор Никодимов, в 1920-х годах работавший юрисконсультом в Лавре и живший среди монахов, рассказывал, что пониманию искусства птичьего пения его учил соборный старец. «Оказывается, — говорил профессор, — среди этих «композиторов» и «певцов» были настоящие мастера дела и те, что мы называем ремесленниками. Последние пели довольно однообразно, точно повторяя: «фи-липп, фи-липп… » Настоящие же солисты выводили свои непередаваемые трели и выполняли столь сложную гармонию звуков, что трудно было уловить вьющуюся нить мелодии».
Соловьи, жившие в монашеских кельях, проходили специальную выучку. Самых способных «воспитывали» в сугубо религиозном духе. Их клетки ставили в церквах, чтобы они слушали клиросное пение. Обученных монастырских соловьев, как и прочих пернатых узников, в день Благовещения (7 апреля по новому стилю) выпускали из клеток, чтобы они пели на воле и прославляли Бога.
Некоторые птички так сильно проникались религиозным настроением, что оставались жить вблизи храма. Когда раздавалось церковное пение, они тут же присоединялись к нему. Такой прирученный соловей был, например, в знаменитом ските на Церковщине неподалеку от Киева. Он славился тем, что пел во время вечерних служб, правящихся вне стен храма накануне весенних праздников. Духовенство с певчими обычно выходили в такие вечера из церкви на природу, и в эти минуты к ним всегда присоединялся монастырский соловей. Похоже, он тоже благодарил Бога за его благодеяния. Священник совершал молитву, а соловей с хором многократно подпевал «Господи помилуй».
Монахи лавры держали на монастырском дворе павлинов, оперение которых радовало блеском золота и всеми цветами радуги. В глазах верующих павлин — знак ликующих небес, красоты и бессмертия. Он был вполне уместен рядом с раззолоченной Успенской церковью лавры. И птица, и церковь, каждый по-своему, являли собой символы победы света над тьмой. Райские птицы с их удивительным оперением служили доказательством того, что чудеса на этом свете бывают, и одно из них каждый может увидеть собственными глазами на лаврском дворе.
Эти радужные птицы жили также во Флоровском монастыре. Одна из них попала даже на полотно художника-монаха Самуила, прославляющее духовные подвиги монахини Нектарии (в миру — княгини Натальи Борисовны Долгорукой).
Почитали павлинов и горожане. В Киеве они разгуливали на богатых усадьбах, создавая впечатление «райской жизни». Этих роскошных птиц можно было увидеть в самых неожиданных местах. Племянница Михаила Булгакова Ирина Карум пишет, что во времена нэпа она видела двух павлинов, важно расхаживающих в витрине большого обувного магазина на Прорезной улице.
По свидетельствам мемуаристов, одно время в лавре жил журавль. Что означало его присутствие на монастырском дворе, сказать трудно. Среди мифологических птиц журавли не значатся. Очевидно, он, как и любая птица, напоминал верующим о небе. Пернатые в те далекие времена считались собратьями бесплотных жителей небесных миров — ангелов.
В старину верили, что некоторые птицы могут предсказывать судьбу человека. В роли уличных пророков в Киеве выступали большие, экзотически яркие попугаи, которых носили шарманщики.
«Попугай, — вспоминал Константин Паустовский, — за пять копеек вытаскивал желающим зеленые, синие и красные билетики с напечатанными на них предсказаниями. Билетики эти назывались почему-то «счастьем». Они были свернуты в трубочки и уложены, как папиросы, в коробку от гильз. Прежде чем вытащить билетик, Митька долго топтался по жердочке и недовольно кричал. Предсказания были написаны темным языком: «Вы родились под знаком Меркурия, и камень ваш есть изумруд, иначе смарагд, что означает нерасположение и окончательное нахождение житейского устройства в годы, убеленные сединой. Бойтесь блондинок и блондинов и предпочитайте не выходить на улицу в день усекновения главы Иоанна Предтечи».
Иногда в билетиках были короткие и зловещие фразы: «Завтра к вечеру» или «Если хочешь остаться живым, никогда не оглядывайся»…
Первых попугаев из Азии привез соратник Александра Македонского Онезикрит. Очевидно, уже в те времена они умели доставать билетики со «счастьем». Поиграть с загадочной экзотической птицей в судьбу вошло со временем в привычку европейца. И киевляне не придумали здесь ничего нового. Жаль только, что в последнее время мы так отдалились от природы, что вспоминаем о ней лишь на даче. И только осень напоминает нам о нашем внутреннем родстве с птицами и небесами. «Ми восени таки похожi хоч крапельку на образ Божий», — писал Тарас Шевченко. И деликатно добавлял: «Звичайно, що не всi, а так, хоч деякi… »