Ровно семьдесят лет назад Верховный Совет Советского Союза принял закон о включении Западной Украины в состав УССР и СССР
27 октября 1939 года во Львове была принята Декларация Народного собрания Западной Украины об установлении советской власти в крае, а также подписано обращение к Верховному Совету СССР с просьбой принять Западную Украину в состав Советского Союза и воссоединить ее с Украинской ССР. Эта просьба была удовлетворена 1 ноября 1939 года. На следующий день Верховный Совет СССР принял аналогичное решение в отношении Западной Белоруссии. Таким образом, советское руководство юридически оформило новый статус бывших польских земель, которые отходили СССР согласно секретному протоколу пакта Молотова-Риббентропа от 23 августа 1939 года.
Напомним, что спустя две недели после 1 сентября 1939 года, когда Германия напала на Польшу, Красная армия перешла польскую границу под предлогом защиты жизни и имущества братьев-украинцев и братьев-белорусов.
С первых же дней установления советской власти начались аресты (происходило это, как правило, ночью) ведущих деятелей польских, еврейских, украинских партий и организаций. Также в числе первых подверглись репрессиям осадники — отставные офицеры польской армии. А вслед за польскими и еврейскими «буржуями» в Сибирь и степные районы Казахстана отправились в товарных вагонах и сотни тысяч «классово чуждых» элементов из числа «братьев-украинцев». Часто «основанием» для массовых выселений было проживание вблизи военных объектов, которые новая власть начала возводить в массовом порядке.
Но в сентябре 1939 года многие западные украинцы радовались приходу Красной армии. Правда, два года форсированных репрессий и советизации (с сентября 1939-го по июнь 1941 года) привели к тому, что когда в 1944 году советские войска вернулись на эти земли, то встретили ожесточенное сопротивление со стороны украинского повстанческого движения, поддержанного местным населением. «Украинцы после ненавистного польского владычества надеялись на хорошие перемены в своей жизни, поэтому многие встречали красноармейцев цветами, — рассказывает кандидат исторических наук Владимир Вятрович. — Новые власти обещали раздать землю, к тому же их первые шаги были направлены на украинизацию образования и культуры. Конечно, большинство активных политических деятелей, особенно националистического лагеря, знали о репрессиях в УССР, поэтому ничего хорошего от новых властей не ожидали. И довольно скоро западные украинцы оказались в значительно худшей ситуации, чем это было при поляках. Людей стали загонять в колхозы, закрывали и разрушали церкви, диктат партии устанавливался во всех сферах жизни, а присланные с востока чиновники начали русификацию школ и культурной жизни Западной Украины. Даже Компартия Западной Украины, которая так ждала прихода своих идеологических братьев, была полностью уничтожена».
Будущий советский лидер, а в 1939 году первый секретарь ЦК КП(б) Украины Никита Хрущев в своих мемуарах писал: «Наша деятельность по советизации Западной Украины продолжалась довольно успешно, сопротивления мы тогда не встречали… КПЗУ была разгромлена, а ее кадры, до которых дотянулась наша рука, были уничтожены как «провокаторы, изменники, предатели и агенты Пилсудского», уже умершего. Коммунистическая партия Польши тоже была разгромлена и распущена Коминтерном… Когда мы заняли западные территории и сформировали там временные революционные комитеты, то самым ответственным местом у нас оказался Львов, столица Западной Украины. Там жило много украинских интеллигентов, раньше имевших австрийское подданство, затем польское. По своим настроениям они были проукраинцами. В Польше их обвиняли в том, что они просоветские лица, хотя это надо было понимать с оговоркой: все же они предпочитали не советскую Украину, а просто Украину. А если спросить их о столице, то они сказали бы, что лучше всего украинскую столицу иметь во Львове».
Никита Сергеевич вспоминает также, как отчитал начальника Львовского революционного комитета за то, что тот вел прием людей, сидя в кабинете в валенках и натянутой на полушубок шинели, из которой демонстративно торчали рукоятки двух револьверов. «Вы производите плохое впечатление не только насчет себя, но и о советских органах власти, обо всех наших людях, о нашей трусости», — сказал чиновнику Хрущев.
Впрочем, сам Никита Сергеевич радостно рапортовал Сталину об аресте старейшины украинских политиков Галичины 80-летнего Костя Левицкого. Дескать, нейтрализовали «потенциального премьера украинского правительства в изгнании», который, кстати, одним из первых заверил новые власти в своей лояльности. «Те, кто поверил в украинский характер советской политики, первыми же и попали под репрессии», — говорит Владимир Вятрович.
«Арест этого старого человека сильно повредил нашему престижу в глазах украинской интеллигенции», — напишет позже в своих мемуарах убийца основателя Организации украинских националистов Евгения Коновальца генерал НКВД Павел Судоплатов. Что же касается борьбы чекистов с оуновским подпольем, то энкавэдисты попросту бросали в тюрьмы тех, кто еще раньше угодил в поле зрения польской полиции. Ведь вся документация попала в руки новых властей. В своих воспоминаниях Павел Судоплатов, говоря об оперативных возможностях чекистов в Западной Украине, с сожалением констатировал: «Служба контрразведки украинских националистов сумела довольно быстро выследить некоторые явочные квартиры НКВД во Львове. Метод их слежки был крайне прост; они начинали ее возле здания горотдела НКВД и сопровождали каждого, кто выходил оттуда в штатском и в сапогах, что выдавало в нем военного: украинские чекисты, скрывая под пальто форму, забывали такой «пустяк», как обувь. Они, видимо, не учли, что на Западной Украине сапоги носили одни военные. Впрочем, откуда им было об этом знать, когда в советской части Украины сапоги носили все, поскольку другой обуви просто нельзя было достать».
Действительно, Польша, считавшаяся одной из самых бедных и отсталых стран Европы, показалась советским военнослужащим и чиновникам, хлынувшим в «освобожденные» районы, страной изобилия. Старожилы рассказывают, что красноармейцы, увидев у крестьянских детей велосипеды, спрашивали: «Вы кулаки?» Поэтому параллельно с «освобождением» Западной Украины от «врагов народа» советские военнослужащие и прибывшие вслед за ними тысячи бюрократов с семьями, приступили к «освобождению» магазинных полок. «Советские солдаты имели четкие инструкции, как вести себя с местным населением, и на любые вопросы отвечали: «У нас все хорошо, у нас все есть, — рассказывает Владимир Вятрович. — Правда, после этого скупали в огромных количествах то, чего в Советском Союзе давно не было: туфли, платья, разнообразные продукты и даже кастрюли со сковородками. Поэтому в 1939 году считалось очень большим счастьем для солдата или чиновника попасть служить на Западную Украину. Люди давали за это большие взятки».
Известный советский и российский исследователь Вадим Роговин, писал, что «освободители» буквально за несколько недель опустошили полки промтоварных магазинов. «Тяжело ударило по местному населению и то, что рубль был приравнен к польскому злотому, который в действительности котировался намного дороже, — отмечал историк. — Цены на многие товары в Советском Союзе были гораздо выше, чем в западных областях Украины и Белоруссии. Например, наручные часы в Москве стоили 340-400 рублей, а во Львове — 30 злотых. В результате этих ценовых ножниц советские офицеры и работники различных советских ведомств, организаций, нахлынувшие в освобожденные районы, скупали все, что в СССР являлось дефицитным. Мелкие лавочники и кустари быстро разорились. Цены на все товары, включая и продовольствие, выросли в несколько раз, а заработная плата у местного населения оставалась прежней и выплачивалась в злотых».
Другой российский историк Михаил Мельтюхов в книге «Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918-1939 годов» приводит письмо Сталину военного прокурора 6-й армии Нечипоренко, который так описывает ситуацию сентября-октября 1939 года: «Бойцы и командиры в каждом занятом городе толпами набрасывались в магазины, устраивали толкучки, создавали очереди и закупали в торговых лавках что попало и в большом количестве таких вещей, которые не нужны для военнослужащего, как-то: по несколько пар женской обуви, платьев… Порой крестьянам за отобранные продукты дают расписки с вымышленным наименованием войсковых частей, с неразборчивой подписью, и крестьяне при таком положении не знают, кому предъявить претензию об оплате». Пишет военный прокурор и о фактах самосудов над мирными жителями «кулацкого» происхождения.
Знаменитому театральному режиссеру Роману Виктюку, родившемуся в 1936 году во Львове, «первые советы» в Западной Украине — с 1939-го по 1941 год — запомнились убийством средь бела дня греко-католического священника и той разрухой, о которой рассуждал герой романа Михаила Булгакова «Собачье сердце» профессор Преображенский. «На улицах появились жены советских офицеров, — рассказывал в интервью «ФАКТАМ» Роман Григорьевич. — Они щеголяли в ночных сорочках, найденных в шкафах бежавших от Советов львовянок. Офицерши не подозревали, что гуляют в белье, а не в вечернем платье… Но меня поражало не это, не появление новых персонажей, а исчезновение старых. Из привычных львовских декораций вдруг пропали газовые фонари, которыми город гордился. Нет, фонари остались, но теперь их перестали зажигать… Вслед за фонарями с городских улиц исчезли дрожки. Исчезли те, кто возил, и те, кого возили… Пропали церковные процессии, казавшиеся неотъемлемой частью Львова. Город привык отмечать праздники всем миром. Теперь и этого не стало… Исчезла многоголосица языков, которая была нормой в любом львовском дворе. Вокруг меня жили поляки, евреи, немцы, украинцы. Мы прекрасно понимали друг друга. И вдруг все языки заслонила чужая, не знакомая до того речь, которую называли великим русским языком».
Если у кого-то еще оставались сомнения по поводу «самой гуманной в мире советской власти», то они полностью развеялись во время отступления Красной армии в июне 1941 года, когда родственники арестованных бросились к тюрьмам. Как писал в своих мемуарах член ОУН Ярослав Галаса, которому доводилось сидеть в Бережанской тюрьме еще при поляках, в переполненных камерах энкавэдисты держали даже инвалидов без руки и ноги. «Национальный и социальный состав заключенных был самым разнообразным: украинцы, поляки, евреи, бедняки, середняки, работники учреждений, учителя, купцы, офицеры, полицейские и преступники всех мастей. Как и при всякой оккупации, среди арестантов преобладали обвиненные в причастности к ОУН, — вспоминал Ярослав Галаса. — Сразу же после отступления большевиков родственники арестованных, а также члены ОУН бросились к тюрьмам. Они были пусты… Люди начали разгребать в тюремных дворах и погребах свежесдвинутую землю. Стали раскапывать и вытягивать еще свежие тела замученных без суда и следствия арестантов. На трупах расстрелянных были видны следы пыток озверевших чекистов: сломанные руки и ноги, выколотые глаза, прошитые штыком прямо в сердце тела, скрученные колючей проволокой руки… Эта зверская жестокость поразила людей до глубины. Ведь в тюрьмах в основном была молодежь от 17 до 23 лет. Не все арестованные имели отношение к подполью… Начались массовые похороны в селах и городах всей Западной Украины». Тем временем во Львовской тюрьме среди тысяч трупов заключенных нашли изувеченное тело брата будущего командира УПА Романа Шухевича, Юрия, который был далек от политики — он пел в опере.
Неудивительно, что отношение местного населения к СССР коренным образом изменилось. И в июне 1941 года жители западных районов Украины и Белоруссии встречали цветами и хлебом-солью уже немцев. Впрочем, после взятия гитлеровскими войсками Киева в сентябре 1941 года необходимость заигрывать с украинцами отпала. Начались массовые репрессии, и первой мишенью для гестапо стали украинские националисты, которые активно развернули освободительную деятельность по всей территории страны.