Мать политзаключенного, осужденного в Российской Федерации по сфабрикованному делу, рассказала «ФАКТАМ» подробности своего трехдневного свидания с сыном
Мама осужденного в Российской Федерации Станислава Клыха впервые за три года смогла навестить сына. Трехдневное свидание состоялось в тюрьме в Верхнеуральске, где Станислав сейчас отбывает наказание.
Тамара Ивановна Клых не могла поговорить с сыном с 2014 года — с тех пор как Станислав поехал к девушке в город Орел Российской Федерации и пропал. Позже стало известно, что его задержали сотрудники ФСБ. Станиславу предъявили абсурдное обвинение: якобы он участвовал в первой чеченской войне, убивал российских солдат и делал это вместе с еще несколькими украинцами, среди которых был и Арсений Яценюк. Хотя в Чечне Станислав Клых никогда не был. В 1994—1995 годах он учился в Киевском национальном университете имени Тараса Шевченко, исправно посещал занятия, о чем не раз заявляли его однокурсники и преподаватели. Вместе со Станиславом Клыхом на скамье подсудимых оказался еще один украинец — Николай Карпюк.
В прошлом году верховный суд Чечни приговорил Клыха к 20 годам строгого режима, а Карпюка — к 22 с половиной годам. Во время судебных заседаний у Станислава начались проблемы с психикой. И адвокат, и его родные твердили: причиной стали психотропные вещества, которые его заставляли принимать в СИЗО.
После приговора информации о том, где и в каких условиях находится Станислав Клых, было очень мало. Несколько месяцев назад появилось сообщение о том, что его увезли в Магнитогорск. О том, что с ним происходило все это время, его маме Тамаре Ивановне удалось узнать от самого Станислава. Женщина признается, что встреча с сыном ее шокировала.
Свидания с сыном Тамара Ивановна добивалась больше года.
— Мне говорили, что если свидание и будет, продлится оно не дольше двух часов, — рассказывает «ФАКТАМ» Тамара Клых. — Но потом позвонил консул и сказал, что мне разрешают приехать на трое суток. Сказать, что я ждала этой встречи, значит, ничего не сказать. Но когда конвоиры завели сына в комнату, я… его не узнала. Грязный, заросший, ужасно худой. Кожа да кости, как скелет… Раньше был крепким и высоким парнем (ростом под метр девяносто), а сейчас как будто уменьшился. То, что он сильно похудел, я заметила еще в прошлом году в Грозном, когда приезжала на суд. Но с тех пор он потерял еще килограммов двадцать. На черной робе надпись: «Особо опасный преступник». Но больше всего меня испугал его взгляд — потерянный и отрешенный. Это были не его глаза.
— Он вас узнал?
— Сын стал под стенкой и испуганно на меня смотрел. Только когда обняла его, стало понятно, что узнает. Но был отрешенный, безразличный. Обе его ноги были покрыты язвами, гноились. Я как могла их почистила. Хорошо, что взяла с собой духи, — пригодились вместо перекиси. Черную робу, в которую их там одевают, меняют раз в месяц. Не только верхнюю одежду, но и нижнее белье. Сам заключенный ничего постирать не может — сменную одежду не дают, не во что переодеться. Ничего другого им там носить не разрешают.
— У Стаса есть сокамерники?
— Нет, он в камере один. Сын сказал, что даже не знает, какой вариант хуже: сидеть самому или с сокамерниками. В Грозном, где в камере было несколько человек, его избивали. Стас рассказал, что сокамерники-чеченцы склоняли его к исламу. Сорвали с него крестик, порвали Библию. «Они по несколько раз за день молились, — рассказал сын. — Если не молился с ними, били до полусмерти». Сын не мог дождаться, когда его переведут в тюрьму. Надеялся, что там хотя бы не будут бить. Не бьют. Но, сидя взаперти в четырех стенах, можно сойти с ума. Тем более что он совсем не спит.
— Почему?
— Не может. Полежит минут десять и встает, ходит по комнате. «Мне так легче», — говорит. Лежит только на полу. На кровати не может из-за пружин — они впиваются в тело, давят на пролежни. Я уговаривала его хоть чуточку поспать, но бесполезно. Кстати, ночью мы заметили в комнате мигающую видеокамеру. Я предложила сыну разговаривать на украинском, чтобы те, кто нас прослушивают, не понимали. «Мам, они все, что хочешь, переведут», — вздохнул Стас.
Мы находились в небольшой комнатке с двумя кроватями и холодильником. Был душ, туалет. Сын хотя бы смог помыться, а я постирала его одежду. Сам он стирать не может — у Стаса не работают два пальца на левой руке и три на правой. Это последствия его пребывания в психиатрической больнице Магнитогорска.
— Как он там оказался?
— Сын двенадцать дней голодал в знак протеста. Из-за голодовки у него упал гемоглобин, болели сердце и почки. Стас попросил отвезти его в больницу на обследование, написал заявление. Говорит, даже подумать не мог, что его отвезут в психиатрическую клинику. «Там мне сделали три укола, — рассказал сын. — И я стал деревянный, как дуб. Тело онемело, не мог даже пошевелить руками». То, что с ним в этой клинике происходило дальше, не помнит. Страшно даже представить, чем его там обкалывали.
*"Побывав у сына, я убедилась, что они делают все, чтобы его уничтожить. Молюсь, чтобы он выдержал эти пытки", — говорит Тамара Клых
— Примерно в таком же состоянии его привезли назад в тюрьму, — рассказывает Тамара Ивановна. — Говорит, первое время вообще не мог вставать. Только когда ему поставили капельницы, стало легче. «Мама, когда меня привезли из больницы, я не хотел жить, — признался Стас. — Не думал, что когда-нибудь тебя увижу. Уже и не надеялся…» Я с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться.
— Станислав помнит свою жизнь?
— Частично. Слава Богу, не забыл отца. «Я получал от батюшки письма», — говорит. Он с детства называет отца батюшкой. Говорит, читал все, что мы ему писали, но не мог отве-тить — ему не давали ни ручки, ни бумаги. Сколько помню Стаса, он все время читал. Когда уже после ареста с ним впервые пообщалась адвокат, то удивилась: «Ваш сын как ходячая энциклопедия! Такой умный, эрудированный». Он ведь работал учителем истории, потом преподавал право. У него была прекрасная память. Сейчас Стас ничего не запоминает. Прочитал — и тут же забыл. Может, это тоже последствия препаратов? Они его уничтожают!
Пытаясь подбодрить сына, я предложила что-то спеть. Стас раньше знал много песен. А тут вспомнил только первые строчки колыбельной… Сын рассказал, что в тюрьме, где он сейчас находится, когда-то сидел Солженицын, а еще тут умерла сестра Гитлера. «Мало кто выходит отсюда живым», — говорит.
Стас сказал, что если бы ему хотя бы разрешали переодеваться, уже было бы легче. «А помнишь, — говорю. — Ты хотел стать монахом? Они тоже ходят в черном, как ты сейчас». Это было еще когда сын учился в школе и пел в хоре. Тогда руководитель хора сказал мне, что Стас слишком много говорит о Боге, а в коммунистическое время это не приветствовалось. Когда я рассказала об этом сыну, он заявил, что в таком случае поступит в семинарию, а потом, может, и вовсе уйдет в монахи. «Ты сидишь в одиночной камере, монахи тоже проводят свою жизнь в одиночестве, — говорю. — Они молятся, и ты тоже молись». «Хорошо, мам», — ответил Стас. Я пыталась ему помочь.
К счастью, мне разрешили взять еду. Я привезла сыну рыбу, конфеты, которые он очень любит. Он уже от такого отвык. Все, что ему там дают, — несколько ложек тюремной баланды. О здоровье и говорить не приходится. Сына мучают головные боли. Я несколько раз просила проверяющих (они регулярно заходили в комнату) позвать медсестру, но она пришла только на следующий день. Померили давление: 90 на 50. Стасу дали какие-то таблетки, но упаковка была обрезана и я так и не узнала, что это за препарат. А Стас безропотно пьет все, что ему дают…
Тяжелее всего было прощаться… Когда зашли конвоиры и сказали: «Станислав, вы выходите…» Я прошу, чтобы его хотя бы перевели в тюрьму поближе к Украине. Пишу во все инстанции, но получаю отказ за отказом — дескать, не положено. Хотя Николай Карпюк сидит во Владимире. А это все-таки ближе.
— Станислав с Николаем были знакомы до ареста?
— Только наглядно. Они раньше оба состояли в организации УНА-УНСО, но не общались. После ареста сына я познакомилась с женой Карпюка. Какое-то время поддерживали связь, даже вместе выступали в Верховной Раде. Но она еще тогда была уверена, что все это не поможет. «На нашем горе только пиарятся», — говорила. «Пусть пиарятся. — говорю. — Мне главное вернуть сына». Сейчас мы не общаемся, она поменяла номер телефона. Спасибо консулу, который все время на связи. Он был у Стаса дважды, обещает приходить и дальше. Родственники российских солдат, которых якобы убивал сын, подали гражданский иск на 5 миллионов рублей. Суд присудил сто тысяч рублей. Такую сумму Стас должен выплатить этим людям за сфабрикованные против него обвинения. Когда слышу этот абсурд, опускаются руки. Побывав у сына, я убедилась в том, что они делают все, чтобы его уничтожить. Молюсь, чтобы он выдержал эти пытки. Молиться — это единственное, что мне остается.