Горожанка тоже могла без всякой волокиты расстаться с неугодным мужем
Модные нынче гражданские браки (не зарегистрированные в ЗАГСе и не благословенные церковью) существовали в Киеве еще… 130 лет назад.
Во время переписи киевлян в 1874 году студенты-регистраторы нашли на окраине города — Демиевке — немало семей, живших по своим законам. «Сплошь и рядом, — рассказывал переписчик, — встречаешь, что мужчина и женщина живут вместе, у них есть дети; на вопрос: «Женаты?» — «Нет, холост!» — «А это кто?» — «Это так, со мной живет». — «Дети ваши?» — «Наши». Попалась даже пара, заключившая между собой формальное условие, и это условие, подписанное свидетелями, они считают вполне законным и для себя обязательным».
Неужели жители Демиевки в семейных делах так сильно обогнали своих современников и строили свою личную жизнь, как эмансипированные пары Парижа, Лондона или Берлина? Увы, нет. На Демиевке пахло не эмансипацией, а самой настоящей киевской стариной. Обнаружившиеся при переписи «неузаконенные семьи» представляли собой пережиток тех времен, когда город стоял на великом торговом пути «из варяг в греки» и в нем торговали сотни иноземных купцов.
В Киеве существовали целые колонии хазар, армян, выходцев из Новгорода. Позже свои автономные поселения образовали наемные офицеры и солдаты из немцев, шотландцев и англичан. А затем появился русский гарнизон. Многие из этих прошеных и непрошеных гостей Киева, останавливаясь в городе надолго, заводили так называемых временных жен (законные супруги и семьи оставались на родине). Обычных браков при этом не заключалось (это было бы уже двоеженство), но и простыми «наложницами» сожительницы тоже не были. Сходились и жили по взаимному согласию. Иногда заключали соглашения с подписями свидетелей (такие документы и показывали на Демиевке студентам-переписчикам). Временных жен нередко предавали из рук в руки. Отслужив свой срок в Киеве и получив перевод в другую губернию, чиновники или офицеры уступали сожительниц своим знакомым нередко вместе с квартирой.
Подобные браки были чужды обычаям киевлян, но церковь и гражданские власти закрывали на них глаза, поскольку они наблюдались в основном среди иноверцев и иностранцев, которым нередко позволялось то, что запрещалось своим. Однако многие из киевлян, насмотревшись на чужестранцев, стали жить по-новому, считая свадебные обряды, с их помолвками и венчаниями, делом необязательным.
Взгляд на жену как на явление временное и весьма условное сохранялся в Киеве долгое время. Особенно на южных его окраинах. Здесь вплоть до начала ХХ столетия совершались странные браки. Странно они и расторгались.
«На днях, — писала в 1891 году газета «Киевлянин», — в один из киевских полицейских участков явилась оригинальная пара, муж и жена, с целью оформить самолично устроенный между собою развод, причем в подтверждение такого ходатайства муж представил выданный ему женою документ такого содержания:
«Я, нижеподписавшаяся, даю сию разлуку мужу своему (имярек), вследствие неоднократного его требования на право вступления в брак с другой женщиной, так как, страдая психическим расстройством ума, он не может нигде служить, а желает пользоваться трудом жены, а так как я на это не согласна, то представляю ему право и даю полную свободу приискать для себя такую женщину, с тем однако, чтобы он ко мне никогда не являлся.
При даче сей разлуки свидетелями были: гувернантка, няня, повар, два лакея и дворник. К сему подписалась мещанка такая-то (имя и фамилия)».
Избавиться от жены можно было еще проще. Без всякой бумажной волокиты и хождения по инстанциям. Просто продать кому-нибудь, кому она нужна. Об этом свидетельствует такой случай, описанный в 1887 году в той же газете:
«23 августа крестьянин из с. Гуты Киевского уезда Анищенко после продажи хлеба на Житнем базаре, по обычаю, завернул в ближайший кабачок «спрыснуть» продажу. Здесь он случайно встретил супругов из киевских мещан Копыльковых, мирно потчевавших друг друга, и вступил с ними в разговор. Во время беседы Анищенко заговорил о своем неприглядном житье-бытье и упомянул, что хозяйство его ведется из рук вон плохо, вследствие того, что жена у него давно уже больна. — «А моя здорова, — ответил на это Копыльков. — Купи ее у меня, и твое хозяйство поправится». Анищенко, взглянув пристально на Копылькову, был заметно польщен таким предложением, но здесь же с горечью заметил, что за новую жену он ничего не может предложить, кроме старого ружья, находящегося при нем, и «магарыча». Но Копыльков и не думал протестовать против столь низкой платы за жену.
Жена тоже не заявила протеста против предложенной сделки. Но Анищенко, относившийся все время скептически к словам случайного благодетеля, потребовал от него формального отречения от прав собственности на законную супругу. Копыльков не замедлил удовлетворить это желание покупателя и выдал ему расписку, в которой заявил, что отныне он продал свою жену Марью Тимофеевну Кузьме Анищенко и претензий больше к ней не имеет. Акт отречения был подписан продавцом и свидетелем этой сделки Самуилом Спекторским. Покончив дело, Анищенко усадил новую подругу жизни на телегу и двинулся в путь».
Весть о дикой кабацкой сделке вскоре достигла родственников проданной Марьи Тимофеевны, и те, оскорбясь, «пустились в погоню за беглецами, вскоре догнали их и вместе с Копыльковым доставили их в полицейский участок, где заключенная сделка была признана недействительной».
Приведенные здесь эпизоды можно, конечно, воспринимать с юмором. Но вообще-то в таком сожительстве было больше печального, чем смешного. Страдали в основном женщины, которые оказывались на старости лет в совершенно бесправном положении.
У турок в Стамбуле и у арабов в Каире хозяин дома, поссорившись с женой, шел в кафе и трижды прилюдно отрекался от нее. После этого брак считался расторгнутым. Как это ни странно, нечто подобное существовало и на юго-западной окраине Киева. Тамошние жители также считали, что муж может расторгнуть брак самовольно, когда пожелает, без всяких бумажных проволочек. Он сам возбуждал бракоразводный «процесс», сам творил свой домашний суд, сам выносил приговор и сам исполнял решение. Киевский журналист Теофильев видел такой патриархальный развод (вернее, расправу над женщиной) в Лыбедской части Киева. Увиденное произвело на него тяжелое впечатление.
«Летом настоящего года, — пишет он, — мне пришлось быть свидетелем домашнего суда. Его творил человек в поддевке, домовладелец, — творил над 50-летнею старухою, своею женою в присутствии взрослых детей. Рассказывали, что вследствие каких-то неудовольствий хозяин прогнал из дома жену. Немощная старуха после долгих скитаний наконец возвратилась, чтобы взять хоть какое-то платье. Это не понравилось хозяину, он связал ей руки и привязал к саженным дровам, стоявшим на его дворе. От 5 до 11 часов утра несчастная простояла в таком положении с обнаженной грудью и под палящим солнцем; по временам только являлся хозяин и несколькими ударами напоминал о своей власти. Народ сходился, смотрел, но никто не заступился. Наконец сыскалась какая-то сердобольная женщина и привела полицейских, которые отвязали несчастную и забрали с собой, но личность, творившая суд и расправу, осталась неприкосновенною… Отчего никто не заступился за эту женщину? Я обратился с вопросом к стоявшему возле меня горожанину с добрым откровенным лицом.
— Не наше дело, он хозяин и властен в своем доме делать все, что угодно. Значит, такой закон есть и ему надо подчиняться».
Эта сцена говорит о вырождении патриархального гражданского брака. Он потерял то, ради чего когда-то существовал, — предоставление выгодных условий обеим сторонам брачной сделки, соблюдение равноправности в имущественных и семейных делах.
Конечно, такой брак был более выгоден мужчинам, чем женщинам. Но было время, когда временные жены составляли отдельный замкнутый клан, обслуживающий состоятельных людей. Воспитанные в традициях вольного сожительства женщины умели защитить себя от произвола своих «компаньонов». Они обладали замашками настоящих куртизанок, были красивы, умны и… коварны. Настоящим чертом в юбке оказалась киевская «пассия» убежденного холостяка — директора экономии Киевской губернии Батурина.
«Чтобы избежать волокитства, которое простительно только до некоторых лет, — пишет он, — я хотел взять себе сельскую девку простого и безвинного поведения». Но как человек приезжий он даже не представлял себе, какие сюрпризы ожидали тогда в Киеве любителей молоденьких содержанок. Будучи уверен в своем «даре узнавать о свойствах людей по физиономии», он лично познакомился с доброй дюжиной представленных ему «городских сироток», крестьянок и «казацких девок».
Его выбор пал на ту из них, чьи «черты лица были довольно приятны», а «вид невинности предвещал добронравие». Но, увы! Выбранная им девица каждую ночь погружала его в «источник разврата» (видимо, о самобытной киевской школе эротики чиновник просто не догадывался). Не выдержав крутого любовного марафона, Батурин сошел с дистанции с чувством величайшего недоумения. Что именно делала по ночам местная кокотка с директором экономии, не известно, но здоровье его оказалось сильно подорванным. «Короткое пребывание у меня сей мнимой агнессы, — сетовал Батурин много лет спустя, — произвело такую перемену в здоровье моем, что последствия того и по-
днесь чувствительны».