Двадцать шестого апреля 1986 года более 200 курсантов Киевского милицейского училища бросили в самое пекло Чернобыльской аварии, даже не предупредив о смертельной опасности
— В первые сутки после Чернобыльской катастрофы правду о ней власти скрывали не только от народа, но даже от тех, кого направили под стены взорвавшегося реактора, — говорит полковник милиции в отставке Николай Степаненко. В 1986-м он был заместителем начальника Учебного центра (затем — училища) Министерства внутренних дел Украинской ССР. — В день аварии я вернулся в Киев из командировки. Только принял душ, как позвонил начальник Учебного центра генерал-майор Михайлюк и приказал немедленно прибыть на службу. Мне поручили за несколько часов сформировать отряд из курсантов (около 200 человек). К нам присоединили группу офицеров. В тот же день сводная команда — 320 человек — под моим руководством на 11 автобусах отправилась в Чернобыль. О том, что там уже все заражено радиацией, мы даже не догадывались. Ведь нам сказали: на атомной станции пожар, милиция должна окружить очаг огня, чтобы не пускать туда посторонних. Молодые курсанты были в обычной форме, без каких-либо средств защиты… Уже на вторые сутки ребят сильно рвало, аж лица синели. У всех была вялость, головная боль. Самочувствие такое, будто тебя избили…
— Поздним вечером 26 апреля 1986 года наш отряд выехал из Киева и уже через несколько часов колонна автобусов была рядом с Чернобыльской АЭС, — вспоминает полковник милиции в отставке Николай Степаненко. — Погода стояла чудесная: тепло, сухо. Поэтому курсанты высыпали из автобусов, укладывались отдохнуть на траве. Никто и не догадывался, что им грозит смертельная опасность, территория вокруг АЭС заражена огромным количеством радиации. Я с моим заместителем отправился в Припять (город, расположенный в нескольких километрах от Чернобыльской АЭС) за инструкциями — к заместителю министра внутренних дел Украинской ССР генерал-майору Юрию Вошкину. Несмотря на то что было около пяти часов утра, в кабинете райотдела милиции, который занял генерал, собралось много людей. Лица у всех тревожные. Мне пришлось часа два ждать, пока Вошкин смог поговорить со мной. Спрашивает: «Где отряд?» Показал ему на карте. Присутствовавший при этом полковник химических войск что-то шепнул Вошкину, и тот дал команду: «Немедленно отводите отряд к городу Чернобылю!» Я не понимал, почему генерал нервничает. Уже потом стало ясно, в чем дело: Чернобыль находится в 15 километрах от атомной станции, поэтому радиации там меньше, чем возле Припяти.
Но тогда, утром 27 апреля, о радиации мне ничего сказано не было. Поэтому, передислоцировавшись на окраину Чернобыля, мы опять разместились на поле под открытым небом. Уже в то утро я почувствовал, что мне как-то не по себе — вроде обухом по голове ударили. Вскоре приехал генерал Николай Михайлюк и спросил меня: «Почему не занимаете помещения? Немедленно сломать замки с дверей станции сельхозтехники, вынести из красного уголка мебель и разместить там людей!»
— Курсантам выдавали лекарства, помогающие при радиационном облучении?
— Двадцать седьмого апреля к нам приехали врач с медсестрой. Доктор осмотрел нескольких человек и заявил: «Лечить нечем. Поеду за медикаментами в Киев». Но так и не вернулся. Осталась медсестра. Двадцать восьмого апреля она прибежала ко мне взволнованная: «Николай Леонтьевич, у людей рвота!» Как раз у одного офицера, преподавателя самбо, был день рождения, ну, думаю, хулиганы, пить не умеют. Зачем же напиваться до рвоты? Пошел устроить им разнос. Вижу, рвет не только офицеров, но и курсантов. Это меня еще больше озадачило, ведь вместе пить они не могли, субординация не позволяет. И тут медсестра шепчет мне: «Товарищ майор, это они более ста рентген радиации хватанули. Рвота начинается при такой дозе облучения». Посты курсантов находились с той стороны реактора, куда дул ветер. На них сносило радиационные выбросы. А офицеры получили большую дозу с… рыбой. Они наловили ее в пруду-охладителе Чернобыльской АЭС. Сварили уху. Предлагали и мне отведать, но она выглядела как-то неаппетитно, и я, поблагодарив, отказался. Это спасло от дополнительных рентген.
После возвращения из патруля курсанты шли ко мне с требованиями лекарств, защитных костюмов. Но где все это взять, если связи с Киевом не было? Поехал в Припять к генералу Вошкину. А когда увидел, с какими вопросами к нему идут — а это эвакуация города, сел, отделений банков, — решил, что с вопросом о лекарствах обращаться даже не стоит. Пошел к начальнику отдела кадров и к секретарю парткома министерства. Они тоже приехали в Припять. Докладываю: «Отряд выходит из повиновения, личный состав берет меня за горло. Один патруль вообще заявил: «Вы что, угробить нас хотите?»
Тогда как раз курсант Романчич задержал первого мародера. Мы решили воспользоваться этим. С одним полковником приезжаем в расположение моего отряда. Строим людей и вручаем курсанту, задержавшему мародера, именные часы. Это подняло боевой дух. Помогла и инициатива медсестры. Она предложила: раз нет настоящих медикаментов, давайте создадим хотя бы иллюзию лечения — для моральной поддержки курсантов. Она сделала раствор из соды и какого-то йодсодержащего препарата. Им напоили ребят. Медсестра потом меня отозвала, говорит: «Командир тоже должен лечиться». Дает мне стопку, а там — медицинский спирт…
— Чем кормили курсантов?
— Поначалу офицеры покупали для них еду за свои деньги, затем нам приказали взломать продовольственный магазин. А после этого обеды стали возить из Киева в термосах. Каких-либо продуктов, выводящих радиацию, не было. Еда обычная: борщ, каша с мясом, компот.
— Красное вино не давали?
— Увы, нет. Думаю, оно поддержало бы организм.
— К нам приехал замполит Учебного центра, — продолжает Николай Степаненко. — Я обрадовался, надеялся, он займется моральной поддержкой ребят. Но не тут-то было! Пока я съел кашу, замполит укатил в Киев.
На следующий день, 29 апреля, вновь назрел бунт. Толчком стало то, что в Киев ехала группа слушателей Высшей школы милиции. Мои курсанты уже понимали, что речь идет о жизни. К тому времени начали с вертолетов бросать в жерло реактора мешки со свинцом. Кстати, один сорвался и упал возле поста. Ребята даже принесли мне свинцовую болванку — для грузков на рыбалку.
В патрули решили отправлять добровольцев, но графика не нарушили. А что дальше? К счастью, поздним вечером 29-го пришла команда эвакуироваться в Киев. Только тогда нам привезли чистую солдатскую одежду. Курсанты переоделись, а мне-то в солдатском командовать не с руки. Ехал в Киев в грязной офицерской одежде. Бросил ее дома на балкон. Утром жена вытряхнула из нее пыль. А днем звонит мне и ругается: «Только что мой кабинет проверяли дозиметристы. Оказывается, на мне радиация! Это я с твоего пыльного кителя набралась». Форму пришлось выкинуть, но сапоги я сохранил. Несколько суток вымачивал их в воде. Думал, очистил от радиации. Но через несколько лет случилась оказия измерить их дозиметром. Прибор зашкалило, он пищал, словно взбесился…
— Какую же дозу облучения вы получили?
— Ее никто не замерял. Но чувствовал я себя скверно, мучили сильнейшие головные боли. Меня направили на лечение в Армению, но в медицинской карточке диагноза лучевая болезнь не было. Тогда его никому не ставили, писали любые другие диагнозы, только не этот.
— А как сложилась судьба ваших курсантов?
— Им выдали дипломы и направили служить в области Украины. Но их списки и мой отчет о командировке в Чернобыль в училище сохранились, и на основании документов мы подтверждали участие этих людей в ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы. Я хочу организовать их встречу. Поэтому прошу опубликовать номера моих телефонов: (044) 565-56-67 и +38(050) 311-99-69.
— Вас наградили за то, что были в числе первых чернобыльских ликвидаторов?
— Выписали премию в 50 рублей, но я перечислил ее в Чернобыльский фонд. Кстати, замполит, который побыл в моем отряде меньше часа, был награжден медалью «За отвагу»…