Ровно 35 лет назад знаменитый ныне «городошник», который 10 июля празднует свой день рождения, впервые выступил как артист эстрады
Помимо 35-летия сценической деятельности в ипостаси эстрадного артиста, Илья Олейников в 2008 году отмечает также и 15-летие их с Юрием Стояновым детища — юмористической программы «Городок». А еще — увлеченно снимается в кино и даже… пишет музыку. «Мы с Юрой, — говорит он, — уже выросли из коротких штанишек «Городка», и оба хотим попробовать себя на «длинных дистанциях».
О том же, как начинались «дистанции короткие», Илья Львович рассказал в своих мемуарах «Жизнь как песТня, или ВсЁ через ЖЁ», выпущенных российским издательством «Астрель-СПб». Предлагаем вам некоторые отрывки из этой книги.
… 1973 год. Кишинев… Лето… На пологом бреге Комсомольского озера возвышался огромный, аж на шесть тысяч мест Зеленый театр. Однажды веселая толпа занесла туда и меня. Одетый в недорогой, но по-хорошему засаленный костюмчик, толстенький аппетитный конферансье произнес, лукаво подмигивая: «Писатель-сатирик Вениамин Сквирский». Зал одобрительно загудел и крякнул… Зал сразу же раскусил в созвучии «Вениамин Сквирский» что-то родное, свое: «Вы слышали?! Вениамин — это же чисто еврейское имя, а про фамилию и нечего говорить! Сто процентов!» (Для меня до сих пор остается загадкой, по какому такому недоразумению Кишинев в 1970-е считался столицей именно Молдавии… Ведь все кишиневское пространство было просто забито евреями… )
Вы понимаете, что означало для кишиневцев «писатель-сатирик Вениамин Сквирский»?.. Что сейчас будет обсирать советскую власть не какой-то славянский имярек, а сатирик-еврей! Для них это было невероятное удовольствие… И Веня не только оправдал их ожидания, но и заметно превзошел их… Зал стонал от восторга… Быть участником этой мимолетной расправы над ненавистным режимом, ощущать эту возможность даже исподтишка было упоительно, а самое главное — неожиданно…
Понятно, что после только что произведенного этим человеком фейерверка я, еще не признанное на эстраде нечто, перманентно находящееся в абсолютном творческом дерьме, робко направил свои стопы 45-го размера к Сквирскому, как к моему возможному спасителю. Я сказал ему: «Веня, не дай усохнуть скромному таланту!» И Веня, еще не опомнившийся от только что испытанного экстаза еврейской толпы и своего собственного, широким жестом вытащил хрен знает откуда два засаленных листка и божеским гласом сказал мне: «Возьми это, юноша, и дерзай!» … Дрожащими руками я взял этот щедрый дар, и благодаря этим двум замурзанным, зачитанным листочкам вся моя жизнь пошла в совершенно другую, но уже нужную мне сторону. И стал я тем, чем имею честь сейчас и быть.
Помните эту фразу, которая, сорвавшись с телеэкрана февральским вечером, в один миг стала народной поговоркой? Без ложной скромности могу сказать, что я горд. Горд потому, что родителями крылатого «Вопрос, конечно, интересный» были я и мой партнер Рома Казаков. Нет… Мой партнер Рома Казаков и я. Так правильнее.
Вообще-то звали его Рувка, и фамилия Рувки была вовсе не Казаков, а Бронштейн. Так случилось, что задолго до Рувки у этой фамилии обнаружился еще один обладатель — Троцкий… Ситуация осложнялась тем, что если по папе Рувка являлся Бронштейном, то по матери он и вовсе был Каплан. Как на грех, баба именно с такой фамилией стреляла в Ленина. Согласитесь, что наличие двух таких, прямо скажем, контрреволюционных фамилий у одного субъекта вряд ли предвещало данному субъекту сахарное будущее.
Рувку спасла девочка… Ее фамилия была Казакова. Звали ее Лена. Они расписались и сделали неравноценный обмен: она отдала ему фамилию, а он ей — свои неприятности. Чего-чего, а неприятностей у него было много…
В тот период и меня жизнь не баловала блестящими зигзагами и поворотами судьбы. Рома работал сам по себе, я — сам по себе, и единственное, что нас объединяло, — это скука и сознание абсолютной невостребованности.
Все решилось в одно мгновение у пивного ларька. В 20-градусный мороз, когда мы выпили несколько кружек пива такой же температуры, нам показалось, что если две отдельно взятые бездарности сольются в едином творческом экстазе, то они… неожиданно преобразятся из двух хреновых творческих единиц в одну, тоже хреновую, но зато очень большую и смогут брать если уж не талантом, то хотя бы массой. Вопреки всем законам логики наша бредовая идея неожиданно материализовалась, и вскоре наша странная пара предстала перед изумленными глазами худсовета Ленконцерта. Мы начали бороздить моря и океаны эстрадных площадок одной шестой части света, и наши просветленные лица можно было увидеть в любом уголке страны…
Нас с Ромой снедала жажда славы. По ночам нам снился телевизор «Рубин», и мы в нем… Мы не сидели сложа руки — делали всяческие попытки. Мы снимались, и нас снимали. Но снимали, как правило, в тех передачах, которые потом тоже снимали — с эфира. Если же передача, в которой мы по чьему-то недосмотру оказались, все-таки появлялась в «тиливизире», то… нас «вырезали» телередакторы и режиссеры. Фантазии их не было границ — никогда очередная причина сегодняшней «вырезки» не совпадала с предыдущей. То нас вырезали из-за отсутствия звука на съемке, который пропадал как раз во время нашего выступления, а потом чудесным образом возвращался обратно, то портилась пленка, то вырубался свет… Однажды, после очередной «вырезки», я сказал:
— Не кажется ли тебе, Ромик, что нам пора проанализировать истоки наших неудач?
— А чего тут анализировать? — ответил Рома, зевнув… — Все и так понятно: два жида в три ряда — вот тебе и весь анализ… Уточняю: не просто два, а двое из двух… А два еврея из двух — это уже перебор…
И все-таки мы продолбали этот неприступный форпост, именуемый «Останкино». Задницей ли, локтями, ногами, головой ли — это не важно. Важно, что продолбали… Я благодарен Господу за поддержку, потому как в той стране и в той ситуации помочь нам мог только он.
Итак, Господь переключил красный свет светофора на зеленый, и у нас поперло. Мы появлялись в самых популярных передачах. Нас начали узнавать. Когда у меня впервые попросили автограф, я от неожиданности отпрыгнул, приняв за сумасшедшую эту тетеньку с ручкой и записной книжкой. Мы с Ромой почувствовали первые чуть теплые прикосновения лучиков славы.
И вдруг все кончилось. Ромка ушел. Нелепая смерть… Лежал книжку читал, потом вздохнул, книжку выронил и умер… Сердце не выдержало — сказали приехавшие на «скорой» врачи… Через день Ромку похоронили. После кладбища пили и плакали. Плакали и пили…
… Хохмачей нынче развелось видимо-невидимо, и наша передача могла просуществовать год, максимум два, а потом тихонечко отойти в тень и вскоре совсем сдохнуть. Для того чтобы «Городок» выжил, требовался фанатично преданный ему человек, такой, знаете, Джордано Бруно с телевизионным уклоном. Именно таким человеком и оказался Юрий Стоянов… Он готов работать над «Городком» по 24 часа в сутки и при этом искренне сожалеть, что нескольких часов все-таки не хватило.
Юра доводит до нервного истощения весь коллектив, но, как правило, добивается желаемого результата. Шухер во время съемок стоит страшный, и если не знать, что это снимается «Городок», то по воплям, доносящимся из студии, можно подумать, что началось массовое вырезание цыган или какой-нибудь другой веками угнетаемой нации. Как он умудряется выстроить монтажный план, поруководить оператором, устроить истерику ассистенту, а после всего, без паузы, скоренько переодеться, загримироваться да еще и сыграть, остается непостижимой загадкой. Каждую передачу он делает яростно, будто в последний раз, словно мстя растраченным впустую годам, отданным театру, где его… как взнузданного коня, держали на всякий случай запряженным в стойле, а воли не давали… Худрук просто не хотел простить ему славы, пришедшей не благодаря театру, а вопреки…
Другие фрагменты из автобиографической книги Ильи Олейникова «Жизнь как песТня, или ВсЁ через ЖЁ», изданной российским издательством «Астрель-СПб», читайте
в следующем номере еженедельника «СОБЫТИЯ» (»ФАКТЫ» по понедельникам),
в понедельник, 7 июля.
Подготовила Ирина ТУМАРКИНА, «ФАКТЫ»