Известный российский режиссер продемонстрировал свою новую картину «Пассажирка», первыми зрителями которой стали крымчане
Несмотря на то что в последнее время Станислав Говорухин всерьез занялся политикой, он по-прежнему снимает кино, время от времени сам появляясь в кадре. Говорухин-актер известен по картинам «Асса», «Анкор, еще анкор», «Сукины дети», «Орел и решка», «9 рота», он также написал сценарий к знаменитым «Пиратам ХХ века». Но больше всего Говорухин прославился как режиссер. Его фильмы «Вертикаль», «Место встречи изменить нельзя», «Десять негритят», «Ворошиловский стрелок» вошли в хрестоматию кино.
В свои 72 года Станислав Говорухин пребывает в прекрасной форме: спортивный, подтянутый. Правда, как и прежде, много курит, но бросать эту вредную привычку пока не собирается. На Ялтинском кинофестивале Станислав Сергеевич представил свою картину «Пассажирка».
— Так о чем же ваш новый фильм, Станислав Сергеевич?
— О любви! Это морская история, действие которой происходит на русском клипере. Он следует из Сан-Франциско в Гонконг и по пути берет на борт пассажирку русского происхождения. Вокруг нее и развиваются основные события. Я 40 лет мечтал об этой картине, потом даже забыл о своей задумке и вот, видимо, пришло время. Фильм «Пассажирка» снят по рассказу писателя Станюковича, которого я очень люблю. Жаль, что он сейчас забыт, хотя в свое время было экранизировано много его произведений. Достаточно назвать знаменитый фильм «Максимка».
— Морская тематика вам близка, начиная с фильма «Дети капитана Гранта». Трудно снимать на море?
— Пришлось полностью перестраивать парусник, на котором мы снимали. По сценарию действие разворачивается в XIX веке, а «Крузенштерн» — судно современное, поэтому нужно было «состарить» его на целых два века. Железо — он ведь металлический — закрыли красным деревом. Даже канаты все заменили! Несколько километров снастей, такелажа, потому что нынче это все цветное: красно-зеленое, синее. Совсем не такое, как раньше.
— Снимали где-то в дальних краях?
— В Атлантическом океане, возле Канарских островов. Артисты там раньше бывали и между съемками сбегали на берег, а я лично — впервые. Все время проводил на корабле, жил там и был совершенно счастлив.
— Морская болезнь не мучила?
— Какая там болезнь! Мы за полтора месяца съемок ветра в паруса не могли поймать. Думали даже съемки переносить.
— Как же тогда шторм снимали?
— Настоящий шторм разве можно снять в море? Никто не устоит на ногах, не поставит камеру, не установит софиты, не залезет на мачту. Все это делалось позже в бассейне, здесь в Крыму, на Ялтинской киностудии. Для комбинированных съемок построили специальную мачту, ветер делали огромные ветродуи, дождь — из пожарных машин, в кадре — каскадеры.
— А на экране все выглядит очень естественно.
— Самое сложное — найти деньги! Кроме переделки «Крузенштерна» пришлось потратиться на аренду еще одного корабля, потому что группа не может жить на паруснике. Там могут разместиться два, от силы три человека, а в съемочной группе — 60. Горючее для двух кораблей стоило бешеных денег.
— В свое время вы сняли «Приключения Тома Сойера» и «В поисках капитана Гранта». Еще поработать в детском кино не хотели бы?
— Я бы и хотел, но это бессмысленно, поскольку никто не покажет детское кино. Совсем недавно потратил полгода на детский фильм «Радости и печали маленького лорда» — сыграл там главную роль. Удиви-и-ительная картина, но никто ее не видел. Прокатчики не хотят ее крутить в кинотеатрах, потому что билеты должны быть дешевые, а это невыгодно. Телевидение отказывается демонстрировать детские фильмы, потому что в это время рекламу нельзя давать — замкнутый круг! Мы остались без детского кино, литературы, читаем «Гарри Поттера», а не Жюль Верна и Аркадия Гайдара. Ведь многие советские книжки НЕ устарели. Я лет десять назад устроил полную ревизию советской литературы: перечитал все, что меня восхищало в юности и детстве. Должен вам сказать, немало книг выдержало испытание временем: Катаев, Островский (»Как закалялась сталь»), даже «Педагогическая поэма» Макаренко. Я как-то купил трехтомник Гайдара. При всей моей ненависти к его внуку (смеясь) произведения деда оказались очаровательными. Хотел полистать книжку, лег на диван и… два дня не вставал с него. Читал с таким же увлечением, как в детстве!
— Среди ваших зрителей есть молодежь?
— Нет-нет-нет! Все, что я делаю, для них совершенно не интересно. Это «продвинутая публика», как они себя называют, хотя не читали ни одной книжки. Вот он сидит в зрительном зале, жрет поп-корн, посылает sms-ку, разговаривает по мобиле, уходит за пивом, возвращается… Что, он будет смотреть вот эту лобуду под названием «Пассажирка»?! Нет, конечно.
Помню, еще при советской власти показывал в Киргизии, в маленьком занюханном городке, какой-то фильм. Директор кинотеатра говорит мне: «Учтите, у нас публика специфичная, школьники». Я вышел и стал говорить: «Дети, вы сейчас увидите фильм о Надежде Константиновне Крупской, соратнице Владимира Ильича Ленина». Зал затопал ногами и закричал: «Не надо Лени-и-ин, давай инди-и-ийский!» Сейчас не только в Киргизии, но и в Москве точно такой зритель. И в Америке тоже. Я и не рассчитываю на них. У меня есть своя публика (десятки миллионов людей, они ж никуда не делись), кого я называю советским зрителем.
— Вам самому фильмы коллег нравятся?
— С большим эстетическим наслаждением посмотрел «Двенадцать» Никиты Михалкова. Мы с ним не друзья-товарищи, но его фильм — настоящее произведение искусства. Мог бы назвать еще несколько картин, но в основном наше кино — это сплошное огорчение. Когда смотришь то, что строгают для широкого экрана, КРОВЬ СТЫНЕТ в жилах!
— О кино вы с детства мечтали?
— Что вы! У меня ведь послевоенное детство. Мы жили в ТАКОЙ нищете, жили в бараках. Это даже не так, как в песне у Высоцкого: «На 38 комнаток всего одна уборная», а на 9 бараков — одна! Жуткое время. Правда, были в моем детстве и два совершенно счастливых года, когда мы жили в маленьком городке Тетюши, расположенном между Казанью и Ульяновском, на берегу Волги. Это были самые голодные годы, а я их вспоминаю с большим теплом. Места красивейшие, пароходы, рыбалка. В центре города находился кинотеатр, похожий на сарай. Именно там я посмотрел лучшие фильмы. Помню, в детстве все пытался заглянуть за экран, чтобы увидеть живых артистов.
— Ваше детство прошло на Урале?
— Мои родные по линии матери — с Волги, отец — с Дона. Прадед был кузнецом, дед — сельским учителем. Я родился на Каме, в самых ее верховьях, на Урале. Там в Березниках в 30-е годы прошлого века строился огромный химический комбинат, куда нужда забросила мою маму Прасковью Афанасьевну Глазкову. Мать зарабатывала на жизнь шитьем. Она была хорошая портниха, шила вечерние платья для соседок-модниц, лифчики, белье, рабочие телогрейки. А еще перекраивала мужские костюмы, поэтому я до восьмого класса проходил в военной форме. Мой дядя был военным, и мама из его обносков шила мне наряды.
А вот отца своего я совершенно не помню, да и он меня, кажется, не видел ни разу. Знаю только, что был он донским казаком. Когда я подрос и начал выяснять, кем же был мой папа, бабушка объяснила: «Мать развелась с отцом еще до твоего рождения, поскольку он был жуткий пьяница».
— Вы так и не пытались разыскать его?
— Мы с сестрой даже запросы делали в КГБ. Ответ не заставил себя долго ждать: «Говорухин Сергей Георгиевич, 1908 года рождения, погиб в 38-м году в Сибири в возрасте 30 лет». В 1928 году он был осужден особым заседанием НКВД на три года лагерей за то, что «произвел выстрел и бросил камень в окно дома, где проходило заседание деревенской бедноты». Отсидев в Соликамске, отец вышел на волю и встретил нашу маму. На свет появились сперва моя сестра, потом я. А папа снова угодил за решетку. Попал в ссылку в Сибирь за то, что был… донским казаком. Согласно указу Свердлова, казачество как класс подлежало ликвидации. Время было страшное, вот мама и скрывала, кто наш отец, даже сожгла все его фотографии. Ей удалось обмануть не только нас, но и компетентные органы, чтобы у меня с сестрой не возникло, как у детей репрессированного, проблем с комсомолом, с учебой в институте.
— В вузе вы ведь на геолога учились?
— Да, окончил геологический факультет Казанского университета. Правда, по специальности поработать так и не довелось. В те годы начинался бум телевидения. По всей стране открывались первые телестудии. Появилась своя студия в Казани, куда я и устроился. Целых два года изучал новое дело: был и редактором, и оператором, и ведущим, и автором сценария. С телевидения, как сами понимаете, дорога в кино была заказана. И в 1961 году я поступил на режиссерский факультет ВГИКа.
— Вашей первой картиной стала знаменитая «Вертикаль», а на главную роль вы пригласили самого Высоцкого.
— После института кинематографии мы с моим однокурсником Борисом Дуровым приехали на Одесскую киностудию, где я мечтал работать. Нам очень повезло — там как раз «горела» картина. Надо было выполнять план и сдавать пять лент в год, вот нам и предложили сценарий к фильму об альпинистах. Причем сценарий очень слабый. Мы прочли его и поняли, что переделка тут не поможет, но все равно схватились — когда нам еще представится возможность снять полнометражный фильм? Подумали и решили пойти на хитрость: сделать поэму о горах, об альпинизме. Пригласили Володю Высоцкого, а в качестве композитора взяли Соню Губайдуллину. Она сделала замечательную аранжировку песен Высоцкого. Это был успех! Картину посмотрел весь Советский Союз, вышла пластинка с песнями из фильма, а Высоцкий стал знаменитостью.
— В кино вы открыли многих звезд…
— Ой, у меня таких до чертовой матери! Взять хотя бы суперпопулярных сейчас Влада Галкина и Марию Миронову, сыгравших у меня в «Приключениях Тома Сойера» Гекльберри Финна и Бэкки Тэтчэр. А еще Лариса Удовиченко, Станислав Садальский (Манька-облигация и Кирпич в «Место встречи изменить нельзя»). Режиссеры всегда гордятся не только хорошими фильмами, но и артистами, чьими крестными отцами стали в кино.
— Я знаю, что вы неплохо рисуете. Это у вас давнее увлечение?
— Страсть к рисованию появилась, когда мне стукнуло… 58 лет! Это было весной. Сидели мы как-то, пили чай в мастерской художника Шилова. Александр Руцкой, только что выпущенный из Лефортово, кинорежиссер Сергей Бондарчук, Саша Шилов и я. У Бондарчука живопись была сильнейшим увлечением, он тратил на рисование все свободное время, Руцкой в молодости увлекался и живописью, и ваянием, и архитектурой, про Шилова и говорить нечего. Решили они и меня приобщать к прекрасному. Собрались ехать к Николиной горе на этюды и меня с собой взяли. Там-то я впервые и попробовал себя в роли художника. Шилов, увидев мое творение, поинтересовался: «Ты раньше рисовал?». Такая это оказалась зараза — живопись, все лето я рисовал, как проклятый. Ни читать, ни писать, ни смотреть телевизор не мог. С трудом дожидался рассвета и с головой — в работу. Учителя у меня не было, все постигал сам. С тех пор прошло 14 лет. Теперь я точно знаю: профессионального художника из меня не получится, тайны живописи мне не постичь, но новое занятие превратилось в привычку.