— Считается, что радиация не имеет ни цвета, ни вкуса, ни запаха, — говорит полковник в отставке Михаил Судницын из Львова. — На самом деле это не совсем так: после того как осенью 1986 года на ликвидации последствий Чернобыльской аварии я получил за несколько минут дозу облучения порядка 20 рентген, у меня во рту появился отчетливый металлический привкус радиации. Я был тогда майором, преподавателем Львовского пожарно-технического училища. В Чернобыль меня направили вместе с девятью нашими курсантами. Им тогда было по 20—22 года.
Когда мы прилетели на вертолете на ЧАЭС, нас поселили в бункере. Он находится под административным корпусом атомной станции, создан на случай аварийных ситуаций. Там есть помещения для отдыха, в которых находились деревянные нары с матрасами и необходимыми постельными принадлежностями. Там нас и разместили. В бункере мы познакомились с курсантами Харьковского пожарно-технического училища. Вместе с ними нам предстояло выполнить трудную и очень опасную задачу в условиях высоких радиационных полей.
Ранее полковник в отставке киевлянин Александр Логачев рассказал «ФАКТАМ», как он с тремя своими подчиненными, солдатами срочной службы, в первые сутки после ядерной аварии составлял карту радиационного загрязнения на территории Чернобыльской АЭС, в том числе возле руин реактора.
— Тут следует сказать, что от взрыва ядерного реактора ЧАЭС разлетелось огромное количество обломков — куски твэлов (металлических трубок) с ядерным топливом, графита, строительных конструкций, — продолжает Михаил Судницын. — Все они имели очень высокие уровни радиации. Этими обломками была усеяна крыша, под которой размещались аварийный четвертый и соседний с ним третий энергоблоки. Общей у этих энергоблоков была и вентиляционная труба. Вот ее нам и поручили очистить.
— Но ведь ваша работа тушить пожары. Почему решили привлечь вас?
— Потому что пожарные умеют работать в экстремальных условиях на больших высотах. Высота вентиляционной трубы впечатляет — 72 метра. На ней размещались технологические площадки, на которые залетело изрядное количество обломков, излучавших смертельно опасные уровни радиации. Нам следовало добраться до них по металлической лестнице и сбросить на руины ядерного реактора (в так называемый развал).
— Как вас готовили к выполнению этой опаснейшей задачи?
— Нас привели в особое помещение, которое находится непосредственно под крышей аварийного четвертого энергоблока. Эту комнату дезактивировали и оборудовали в ней пункт управления космическими аппаратами — луноходами.
— Луноходы задействовали в ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы?
— Да. Для этого их оснастили ковшами, позволявшими загребать радиоактивные обломки и сбрасывать их на руины взорвавшегося реактора. Операторы, находившиеся в относительно безопасном месте — на пульте управления, — дистанционно с помощью радиоволн передавали луноходу те или иные команды. На ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы использовались два таких аппарата — пока один работал на крыше, другой находился в ремонте. Через определенное время их меняли местами. Эти замечательные аппараты отлично показали себя в условиях очень высоких радиационных полей. Однако, к сожалению, они не могли добраться до всех обломков.
Поэтому очищать участки крыши, к которым не могли проехать луноходы, пришлось так называемым партизанам. Это молодые мужчины, которые уже отслужили срочную службу. Их под предлогом военных сборов призывали в армию и отправляли на ЧАЭС. Партизан одевали в защитную амуницию, вручали им лопаты и направляли на крышу, чтобы они сбрасывали в развал по одному-два радиоактивных обломка. Задействовать для очистки вентиляционной трубы этих мужчин было проблематично — они не имели навыков работы на большой высоте. Поэтому вызвали нас.
Читайте также: Телекамеры луноходов чернели от радиации: аварию на ЧАЭС ликвидировали с помощью космических аппаратов
— Зачем вас привели на пульт управления луноходом?
— Там находились телевизионные мониторы, на которые передавалась «картинка» с видеокамер, установленных как на самих луноходах, так и на крыше. С помощью этих камер можно было рассмотреть вентиляционную трубу. Генерал Николай Тараканов и заместитель главного инженера по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС Юрий Самойленко показали нам ее на мониторе, рассказали, что конкретно мы должны сделать.
— Но прежде чем приступить к выполнению задания, следовало кому-то из нас провести разведку — подняться на все технологические площадки трубы и измерять на них уровни радиации. Эти данные были необходимы для расчета времени работы на каждой из площадок — чтобы индивидуальная доза облучения участников нашей операции не превысила 25 рентген (тогда она считалась предельно допустимой при работе в условиях радиационной аварии).
— Кто пошел в разведку?
— Курсант из Харькова Александр Сорокин. Выбор пал на него потому, что во время срочной службы он был дозиметристом. Его проинструктировали: как можно быстрее пробежать по крыше к трубе, затем по металлической лестнице подняться на первые пять технологических площадок трубы (существовала и шестая, но радиоактивных обломков там не было). Сорокину предстояло замерять радиацию на площадках и передавать полученные данные по рации. На выполнение этой задачи отводилось 18 минут.
Читайте также: «В Америке писали, что благодаря полету над реактором ЧАЭС я стал миллионером»
— На нем была экипировка, защищающая от радиации?
— Конечно. Роба защищала от попадания радиоактивной пыли на кожу. Волосы были закрыты подшлемником. Чтобы опасная пыль не попала в органы дыхания, он закрыл нос и рот специальным респиратором-«лепестком». Также надел специальные очки, просвинцованные рукавицы и фартук (такие тогда выдавали врачам-рентгенологам). А еще в защитную экипировку входил самодельный треугольник из свинца, который размещали ниже пояса и крепили ремешками.
И вот Александр побежал на разведку. С двух нижних площадок трубы он передал данные по рации. Но затем она вышла из строя (скорее всего, из-за того, что электроника плохо переносит воздействие радиации). Однако Сорокин все равно поднялся на все пять площадок. Когда примчался на пульт управления, по памяти назвал результаты измерений.
— Какие конкретно данные он собрал?
— Оказалось, что на нижних площадках, находившихся ближе всего к реактору, дозиметр зашкаливал. Его шкала рассчитана на измерение радиации до 200 рентген в час, а там уровень оказался выше. Зато на верхних площадках радиация была ниже 200 рентген, и разведчик смог ее точно измерить.
— Были проведены расчеты пребывания в опасной зоне. На пятой площадке можно было работать 20 минут. На расположенных ниже — по 15, 10, 7 минут.
На следующий день мы провели операцию по очистке трубы от обломков. Нас разбили по парам с таким расчетом, что если кому-то станет плохо, то напарник его подстрахует. Каждой паре поставили конкретное задание. Обломки следовало сбрасывать на руины реактора. К тому времени они уже были закрыты по бокам стенами саркофага. Но кровлю на саркофаге еще не возвели. Нам пояснили: как только во время выполнения задания прозвучит сигнал, пара должна сразу же бежать обратно на пульт управления — независимо от того, справилась она со своей работой или нет.
На мониторе мы видели, как первая пара с лопатами в руках бежит к трубе, карабкается по лестнице к верхней площадке. Кстати, просвинцованные перчатки довольно жесткие, поэтому сгибать пальцы, хватаясь за перекладины лестницы, не очень-то легко. Первую часть операции провели курсанты из Харькова — им достались верхние площадки трубы. А нижние очищали львовяне. Я был в последней паре с курсантом Виктором Авраменко.
— Каждая пара отправлялась на задание по одному разу?
— Конечно. Если бы пришлось бежать туда повторно, то назад можно было и не вернуться. И без того каждый из нас получил дозы облучения от 16 до 23 рентген.
— Удалось убрать с трубы все радиационные обломки?
— Да. После окончания операции нас построили, объявили благодарность и сообщили, что получим премии — по 800 рублей. Это четыре оклада высокооплачиваемого советского инженера. Затем нас отправили в специальный блок — смывать с себя радиацию. После душа мы надели военную форму, в которой прилетели на ЧАЭС. На вертолете нас отправили в Киев, на три недели положили в госпиталь МВД. Нам ставили капельницы, делали уколы, давали таблетки. В госпиталь привезли причитавшиеся премии.
Кстати, спустя некоторое время всех нас наградили медалями «За отвагу на пожаре», а в 2000-е годы, когда президентом Украины был Виктор Ющенко, Виктора Авраменко и меня — орденами «За мужність» III степени.
Первые годы после командировки на ЧАЭС чувствовал себя не очень хорошо — донимала слабость. Но я не вешал нос, лечился, и организм переборол последствия облучения. И сейчас по два раза в год прохожу курсы лечения.
Я уже говорил, что на трубе была еще и шестая площадка. На ней в ноябре к государственному празднику бывшего СССР — годовщине Октябрьской революции — вывесили красный флаг как символ победы над радиацией. Что же касается вентиляционной трубы, которую мы очищали, то ее уже давно не существует — разобрана.
— Вы поддерживаете связь с участниками той операции?
— Да, те несколько дней в Чернобыле сделали нас побратимами. Кстати, мои курсанты тогда, в 1986 году, еще не были женаты. Впоследствии все они женились, имеют детей.
К сожалению, трое из моих чернобыльских побратимов уже умерли: Александр Свентицкий — в 2006-м, Сергей Климчук — в 2007-м, Иван Блашко — в 2011 году.
Как сообщали ранее «ФАКТЫ», Чернобыль может стать туристической Меккой Украины. Также мы публиковали интервью с журналистом из Донецка Дмитрием Шибаловым, который стал гидом по Зоне отчуждения.
Фото предоставлено Михаилом СУДНИЦЫНЫМ