Вот уже пять лет Донецкий аэропорт является для нас символом Украины, которую нельзя победить. Ожесточенные бои за этот чрезвычайно важный стратегический объект начались в сентябре 2014 года. В декабре-январе террористы устроили настоящий ад для державших там оборону бойцов ВСУ и добровольческих батальонов. Но ни шквальный огонь, ни лютый холод, ни страх погибнуть или попасть в плен не сломили «киборгов», ставших для нас примером мужества, отваги, воинской доблести и чести.
15 января 2015 года начался практически непрерывный штурм нового терминала (читайте об этом в публикации «Киборг» «Аскольд»: «Задача удержать позицию у бойцов на первом месте, вопреки инстинкту самосохранения»), который боевики взорвали через пять дней. Во многих секциях обвалились бетонные перекрытия и потолок, погребая под обломками всех, кто там был. Парни в муках умирали от боли, потери крови и переохлаждения. 21 января оставшиеся в живых обессиленные, но несломленные «киборги» покинули терминал…
Об одной из самых трагических страниц в истории независимой Украины «ФАКТЫ» поговорили с Виталием Пясецким, бывшим младшим сержантом 3-го батальона 80-й отдельной десантно-штурмовой бригады. Он пробыл в ДАПе «всего» пять дней — заехал в ночь с 13 на 14 января, а выехал 19-го.
Сейчас Виталию 37 лет, он предприниматель, работает в Ковеле в сфере внешней рекламы. Вместе с женой Татьяной растит дочь и сына.
— Виталий, однажды в интервью вы рассказали: «Днем 18 января 2015 года я сделал то, чем больше всего горжусь. Вспомнив о фотике, сделал 22 снимка. Для многих ребят это были последние прижизненные фото»…
- В 2016 году, накануне первой годовщины выхода ребят из ДАПа, я, понимая, что мои фотографии реально уникальные, обратился в несколько изданий и предложил их опубликовать. Однако почти никто не отреагировал. Это уже потом СМИ проявили к ним интерес.
Когда демобилизовался, начал искать родных тех, кто попал в кадр, поскольку фамилий многих не знал. Так, например, нашел жену и маму (сейчас мы с ней общаемся на Facebook) Руслана Присяжнюка. Я знал только, что на фото парень из 90-го аэромобильного батальона 81-й отдельной аэромобильной бригады. Нашел перечень погибших из этого батальона, потом стал вбивать фамилии в «Гугл» и сравнивал снимки со своим. Так и установил, что это Руслан. Потом отправил его близким последнее прижизненное фото Руслана. И остальным родным ребят, кого нашел, тоже.
До сих пор храню фотоаппарат, которым тогда пользовался. Я сделал много снимков во время войны. Мне даже дали позывной «Турист» из-за фотоаппарата. Первый позывной был «Философ». Но, когда мы, прибыв в Изюм, выгружались и получали оружие, один парень сказал, увидев фотоаппарат на моей шее: «Посмотри на себя, какой ты «Философ»? Ты «Турист». Так и пошло. Туризмом, кстати, увлекаюсь давно. Сейчас завершаю учебу в Луцком национальном техническом университете по этой специальности.
Читайте также: Первый бой в Донецком аэропорту начался с моего выстрела и длился три дня, — рассказ «киборга»
В общем, когда я ехал в аэропорт, прихватил фотоаппарат в надежде сделать более качественные снимки, чем телефоном. Но в первые дни не было ни возможности, ни желания заниматься фотографированием. В ночь на 16 января было тяжело психологически. Шел очень жесткий бой. В какой-то момент я тупо лег под стеной и стал ждать, когда умру. Не знаю, сколько длилось это состояние. Однако с нами были мотивированные люди, которые говорили: «Ребята, вставайте. Нужно что-то делать, иначе нас сейчас перестреляют».
— В последние дни пространство, которое «киборги» занимали в терминале, было совсем небольшим.
- С военной точки зрения, это уже был бой на ультракороткой дистанции. Сепаратисты находились на втором этаже и в подвале. А мы — между…
14 числа я слышал, как кто-то с кавказским акцентом кричал: «Эй, хохол, выходи. Сейчас мы с тобой покурим, а потом я тебя резать буду». Позже, когда нас немножко зажали в углу терминала, а из подвала (перед нашим постом был спуск в подвал) постоянно кидали гранаты (они не могли выйти и стрелять прямо по нам, потому что получили бы ответ, поэтому кошмарили именно так), кричали уже с конкретно русским говором: «Что, с… ки, думаете живыми отсюда выйдете? Вы еще все здесь отстраивать будете».
— Когда вы ехали в ДАП, понимали, что это может быть билет в один конец?
- Понимал, чем все может закончиться, но, как у каждого человека, теплилась надежда…
Хотя были моменты, когда смирялся с тем, что погибну. В первый раз это произошло днем 16 января, когда началась газовая атака — один из страшнейших моментов, к которому я не был готов ни морально, ни физически. Наш пост был невдалеке от «располаги» — так мы называли помещение, где организовали что-то типа штаба, там оказывали помощь раненым, ели, спали, отдыхали после дежурств.
Мы стояли на посту, когда боевики пошли на штурм. 15 числа они заняли верхние этажи, причем направленным подрывом пробили дырки в потолке. Следующим утром начали тупо закидывать нас гранатами. Осколками меня зацепило раз, потом еще раз… Мы заняли оборону и стали конкретно огрызаться. На моих глазах на баррикаде убило бойца. Сейчас общаюсь с его женой.
В общем, мы пытались в той ситуации что-то делать. И вдруг увидели дым. Решили, что нас закидывают дымовыми шашками. А потом началось. Лицо заливали слезы и сопли, у кого-то открылась рвота, кашель такой — кажется, что сейчас разорвутся легкие. Люди просто корчились на полу. И вот тут началась паника — никто не знал и не понимал, что делать. Я стянул шапку, наплевал на нее и прислонил к лицу. Хоть какая-то защита…
Читайте также: После газовой атаки боевиков в ДАП легкие у меня будто парализовало, — «киборг» Иван Шостак
Второй раз понял, что мне конец, в ночь с 16-го на 17-е. Было очень много раненых. К нам с боями прорвались МТ-ЛБ (многоцелевой транспортер-тягач — легкий бронированный. — Авт.). По технике всегда вели обстрелы, а в последние дни эти МТ-ЛБ шли просто под прямое попадание. Из крупнокалиберного пулемета их прошивало насквозь. Все механики-водители тех МТЛБ — это мужчины с большой буквы. Они сознательно шли на риск и везли нам боекомплекты, забирали раненых и убитых, привозили подкрепление. Многие водители погибли…
Одна МТ-ЛБ на разгрузке загорелась. По ней с верхнего этажа выстрелили из РПГ (ручной противотанковый гранатомет.- Авт.). Получил ранение и ожоги механик-водитель 22-летний Володя Трух. Он потом умер.
И вот я вижу картину: все вокруг пылает, мы вызываем огонь артиллерии на себя, раненые кричат, и тут один контуженый парень начал раздеваться. Он, раздетый и босой, ходил по ледяному бетонному полу как привидение. Его пытались одеть, успокоить, уложить…
Думаю: ну все, сейчас последний штурм и нам всем кирдык. Наверное, Бог решил, что я должен тут умереть. Написал жене последнюю, как считал тогда, sms-ку.
— Что написали?
— Слова, которые следует говорить в такие моменты: «Любил, люблю, буду любить вечно. Ты — самое лучшее, что было в моей жизни».
— Она потом рассказала, что с ней было, когда она такое получила?
- Меня жена очень любит. Татьяна тяжело переживала все время, пока меня не было. Не могла ни есть, ни спать. Это видели дети. Я не совсем уверен, что правильно тогда поступил, написав ей.
— Звонить оттуда можно было?
- Связь была. Но я не звонил — особого желания разговаривать не было, потому что надо было войти в курс и адаптироваться психологически. Общался sms-ками, писал, что «все нормально — жив, здоров». А когда пошли тяжелые бои, вообще не хотелось говорить, потому что боялся услышать ее голос и разреветься. То есть старался отгородить себя от каких-то эмоций, которые будут мешать делать то, что требуется от меня.
Третий раз ощущение близкого конца испытал 17 января. До обеда стояло затишье. Во время этого временного перемирия сепаратисты собирали тела своих погибших и раненых, которые лежали в терминале и около него, а наше руководство проводило переговоры, чтобы вывезти в сопровождении миссий ОБСЕ и «Красного Креста» хотя бы раненых. Снова затеплилась надежда.
Читайте также: «Киборг» «Паук»: «На российском сайте пишут, что в аэропорту убили до 300 наших. Да нас там всего 50 человек было»
У меня к тому времени было легкое ранение в ногу и осколочное ранение в лицо от гранаты. Я понимал, что раненый, но боеспособный. Думаю: блин, что делать, если сейчас приедут забирать раненых? Выезжать, не выезжать?
Решил: когда загрузят всех тяжелых, сяду, если будет место для легких. А тут бах — передали по рации, мол, сепары сказали, что никого живыми отсюда не выпустят. В тот момент я мысленно «умер». Думаю: пока наше командование раздуплится, пока начнет организовывать какой-то прорыв, нас просто перебьют. И я такой: ну все, значит, так надо… Сходил в туалет «по-большому», причем пошел в такое место, где меня могли подстрелить, но мне тогда было в принципе по фиг. Достал сухпаек, перекусил, вытер лицо влажными салфетками. В общем, смирился, что живым отсюда не вырвусь.
Однако тогда у нас с ребятами появилась идея попробовать штурмовать второй этаж, чтобы выбить сепаров. Потому что мы понимали: если будем сидеть на одном месте и не прибудет какое-то подкрепление, нас рано или поздно перебьют.
В ночь с 17 на 18 января прорвалась одна МТ-ЛБ, в которую мы загрузили самых тяжелых раненых и даже убитых. Один раненый, правда, остался. Но чисто по ошибке. Там же кромешная темнота, фонариком не посветишь, потому на любой огонек от зажигалки или сигареты сразу могла прилететь пуля. Рома Каленюк единственный, кто остался на то время из тяжелораненых (он из Ровенской области, растил с женой двух сыновей). Он был в очень тяжелом состоянии. 15 числа ему сильно ранило ноги и руки. На этих ранах начались нагноения. Подумал: если этой ночью прорвется МТ-ЛБ, его нужно вывезти в первую очередь.
В общем, когда техника, не взявшая Романа, уехала, наступило небольшое затишье, потому что бои сместились в сторону монастыря и поселка Спартак. И мы — в тех условиях! — даже сделали небольшую уборку. Все было завалено телами погибших, которые лежали там с 15 числа, и боекомплектами. Тут же лежали раненые. Немножко освободили территорию, собрали мусор, разложили сухпайки. И меня вдруг осенило: о, у меня же есть фотоаппарат!
Читайте также: Возле Донецкого аэропорта мы устроили боевикам настоящий ад, — командир «киборгов»
Мой товарищ Андрей Шишук (позывной «Север», он один из тех, кто поднимал наш боевой настрой), когда я начал фотографировать ребят, возмутился: «Что ты делаешь?» Я набрался смелости (он же мой командир) и ответил: «Успокойся, эти фото когда-то будут иметь историческую ценность, ты сам еще будешь у меня их просить».
Но, к сожалению, сели батарейки, ведь стоял лютый мороз. Я их разогревал в ладонях, вставлял в фотоаппарат, снова пробовал фотографировать. Как-то удалось вытянуть максимум из этих батареек. Потом эти фото много раз перепечатывали разные издания.
Утром 19 числа по рации передали, что к нам едет «ласточка», так мы называли эти МТ-ЛБ. Попросил пацанов: «Нужно помочь загрузить Рому». Подошли хлопцы из других рот, мы его подтянули к входу. Это было очень непросто. Тащили через подоконник, через ящики, через груды мусора.
Первыми почему-то загрузились легкие раненые. Когда мы Рому вытянули на улицу, шел просто сумасшедший обстрел. До сих пор не понимаю, как никого из нас не убило и не ранило. Ведь чуть ли не половина хлопцев, которые приехали на подкрепление, сразу получили ранения.
— Вы выехали в этой же МТ-ЛБ?
— Да. Осталось последнее место, и я сел. Когда вскочил в нее, двери не закрывались — люди просто лежали друг на друге… Крик, мат, кому-то рану прижали. Вот при таких обстоятельствах и выехали из ДАПа.
— Что ощущает человек, вырвавшийся из ада?
— Целую гамму чувств. Для меня это было достаточно сложно и тяжело. Особенно когда 20 числа подорвали терминал, и потом наши ребята попали в плен (о судьбе многих мы вообще ничего не знали — жив, или в плену, или придавленный лежит под руинами). Уверен, что каждый, кто тогда вырвался, думал именно о них. Я постоянно мучился. Даже сегодня не уверен, правильно ли сделал, что уехал тогда.
Читайте также: «Киборг» Евгений Ковтун: «После второго подрыва терминала ДАПа меня привалило блоками…»
— Многие ведь больше всего боялись попасть в плен…
- Конечно, в плен сдаваться не хотелось. Но скажу так. Если ты балансируешь на грани жизни и смерти, поверьте, плен не так уж и страшен.
Когда мы занимались на полигоне или выезжали на первые боевые позиции в зоне АТО, все говорили: «В плен не сдадимся». Но когда ты реально осознаешь, что или погибнешь, или попадешь в плен, рассуждаешь совсем иначе. Поэтому никогда не понимал тех, кто осуждал ребят, попавших в плен из-за каких-то ошибок или в бою.
— Все, кто прошел ДАП, с благодарностью вспоминают медика Игоря Зиныча, которому посмертно присвоили звание Героя Украины. Вы тоже?
- Конечно. Игорь был необыкновенным человеком. Я его запомнил еще по полигону. Он всегда спрашивал: «Как дела, как жизнь?» С ним можно было поговорить, пошутить. Он очень интеллигентный, что для армии немножко непривычно.
Перед отъездом в ДАП (туда отправлялись только добровольцы) нам говорили: «Вам очень повезло, что там „Псих“ (это позывной Игоря), он вас в случае чего вытянет даже с того света».
Могу это подтвердить. У меня не было критических ранений. Игорь обработал, забинтовал — и гуляй, парень. Но мой товарищ Федор Мисюра из Ровно, с которым мы занимались когда-то парашютным спортом и потом вместе пошли служить, 15 января получил крайне тяжелое ранение, которое, по моему мнению, даже при быстрой доставке в госпиталь должно было закончиться летально.
Читайте также: «Киборг» Игорь Гуль: «Делать операции в бронежилете было неудобно, поэтому Зинич его не надевал»
Пуля залетела Федору сбоку под бронежилет, отрикошетила от пластин и просто искромсала внутренние органы. Когда по рации передали, что Федю ранило, я пошел узнать, как он. Он бледный лежал на столе (на этом столе мы варили кофе, там лежали карты местности, а когда были «трехсотые», с него просто все сметали и укладывали их, чтобы оказать помощь). Я спросил: «Как ты?», Федор ответил матом. Мы столько вместе прошли, у него дочка недавно родилась. Я понимал, что человек уходит.
Однако Игорь сказал, что небольшой шанс есть. Я не знаю, что он делал, но Федор дотянул до вечера, когда в темноте смогла прорваться МТ-ЛБ.
— Он остался жив?
- Да. Более того, продолжает заниматься парашютным спортом.
Расскажу об одном нюансе, который полностью характеризует Игоря. Я никогда не снимал с бронежилета кевларовую защиту, которая прикрывает паховую зону, — очень боялся ранения в пах. И всегда надевал очки, так как боялся лишиться зрения. Мой отец — инвалид первой группы по зрению, он не видит вообще. Я не понаслышке знаю, насколько тяжело жить таким людям.
А Игорь не носил ни каску, ни бронежилет, ни очки, потому что ему нужно было быть маневренным, чтобы быстро оказывать ребятам помощь. Для меня он человек-легенда и профессионал высочайшего класса.
— Многие «киборги» рассказывали, что в ДАПе в основном все вели себя очень достойно.
- Приведу два примера. 17-го утром Андрей Шишук распределил нас по секторам, чтобы в каждом секторе сделать баррикаду из каких-то ящиков, обломков, мусора и прочего.
Со мной на посту стояли три человека: Стас Стовбан (у него не было позывного, его звали по имени), Вадим Демчук («Дым») и Андрей Грицан («Каптер»). Мы дежурили по очереди. Я сменился, ушел в уголок, накрылся с головой спальником и задремал. Вадиму стало жалко меня будить, чтобы я сменил его. Это был очень человеческий поступок.
Читайте также: «Надеюсь, мы еще встретимся»: школьники получили письмо от учителя, погибшего в Донецком аэропорту
В тот же день мы нашли какую-то спиртовку, «Маккофе» в стиках, сделали кофе и разносили с Андреем раненым. Они лежали на бетоне. Клали им в носки или в рукавицы такие грелки-пакетики, как могли укутывали. Это помогало, но ненадолго.
Позднее я узнал, что Андрей делал еще вот что. Раненый, если некому помочь, просто мочится под себя. В тех условиях это не воспринималось как что-то отвратительное. Но Андрей, например, подходил к Роме Каленюку и помогал справлять нужду в бутылку. Я тогда о такой элементарной помощи даже не задумывался.
И Андрей, и Вадим погибли в ДАПе. А Стаса после подрыва терминала придавило плитами, он попал в плен, где ему ампутировали ногу.
— Где вы оказались после того, как выехали?
- Первым делом нас повезли в Водяное. Там легендарная Оля Башей (позывной «Кроха») с другими медиками оказали первую помощь. Нас погрузили в «скорые» и отправили в Селидово. Вез нас не менее легендарный «Шаман» (медик-волонтер Юрий Бондар). Там нас снова осмотрели и оказали более квалифицированную помощь. И уже после того отправили в Днепр — одних в больницу имени Мечникова, других в военный госпиталь.
Я очень переживал. Дошло даже до того, что жалел, что у меня не более тяжелые ранения, чтобы не ощущать этих укоров совести из-за отъезда. Один парень, когда я ему сказал, что в моей скуле торчит осколок от гранаты, провел возле щеки магнитиком: «Наверное, там ничего нет». Блин, если ничего нет, как потом парням в глаза смотреть? Вдруг скажут, что я симулянт, специально ударился или еще что-то сделал и сбежал? Потом мне сделали операцию и удалили осколки от гранат…
— Как вас встретили дома?
- Я постарался сделать все романтично и красиво.
Еще до заезда в ДАП было тяжеловато — холодно, ни нормальной еды, ни нормального сна. Часто мечтал: вот вернусь домой, обниму любимую жену, надену форму и пройдусь по городу героем.
Скрыл от Татьяны, что меня перевели из Днепра в луцкий госпиталь. Когда выписался оттуда, приехал в Ковель поездом. Знал, что она на работе. Звоню: «Ты где?» — «В горсовете». Попросил не уходить: «К тебе подойдет человек, что-то передаст». И появился перед ней — в форме, в берете, с цветами, а она вся такая воздушная. Так получилось, что мы встретились центральной площади города. Это было очень трогательно…
Читайте также: «Киборг» «Рахман»: «Когда мы уходили из аэропорта, из-под завалов слышались голоса: «Пацаны, спасите!»
— Вам сейчас снится война?
— Честно — нет. Ни разу не просыпался, как говорят, в холодном поту. Но первые полгода было очень тяжело заснуть. Одолевали мысли: а если бы я остался, может, кого-то вытянул бы. Скажу честно, что было страшно ложиться спать, так как понимал, что снова начну все прокручивать в голове.
— Некоторые военные считают, что аэропорт надо было покидать раньше, тогда не было бы таких потерь.
- Все было не зря, поверьте. Хотя не могу оценить все тактические и стратегические замыслы командования. Удерживать аэропорт было нужно. Но после 15−16 января, когда обстановка осложнилась, следовало уходить.
Еще было ошибкой, что 19 января туда заехали ребята. Не могу назвать это преступной ошибкой, ведь каждый должен понимать, что война — это всегда смерти и ранения.
Однако, если бы все приказы командования выполнялись, того самого подрыва ДАПа могло и не быть. Меня позже спрашивали парни, которые до этого стояли в терминале: «Мы же подвал заминировали. Почему сепары туда зашли, а потом еще и вас подорвали?» Думаю, что солдаты и офицеры недостаточно качественно выполнили приказ о зачистке подвала и обновлении его минирования.
Читайте также: Боевики безжалостно бросали своих людей на штурм ДАПа, а «киборги» их крошили, — полковник ВСУ
Я далек от зрадофильства. Хотя первые полгода мирной жизни тоже думал о нем. Потом стал искать ответы на свои вопросы. Многое прояснилось, когда вник, как штурмовали монастырь и Спартак, чтобы деблокировать аэропорт.
Нас никто в ДАП не кидал на убой, чтобы похоронить под бетоном, как кто-то пытается внушить. Думаю так не только потому, что я выжил.
— Почему вы пошли на войну?
- Я из тех людей, которые «долго запрягают», но уж когда решился, остановить невозможно. Когда понял, что не смогу отсиживаться дома, самым сложным было объяснение с семьей. Свои намерения скрывал до последнего. Я понимал, куда иду и что могу не вернуться вообще или вернуться искалеченным.
Читайте также: «Киборг» Анатолий Свирид: «Мы ничем не могли помочь раненым. Они остывали в наших руках…»
Но у меня была такая логика. Когда, не дай Бог, погибает молодой человек, который не оставил после себя детей, ничего не достиг, ничего не сделал — это одно. А когда погибает мужчина более зрелого возраста, уже успевший оставить свой след на этой земле, — другое. Если выбирать между этих двух зол, второе все-таки меньше.
На Донбасс ехало много молодых ребят, так почему я, психологически более зрелый и уравновешенный взрослый человек, должен оставаться дома? Дети — это не оправдание.
— Как отреагировала мама?
- От нее я тоже все скрывал. Когда мне якобы вручили повестку (на самом деле я попросил, чтобы из военкомата ее принесли), у мамы, конечно, случилась истерика. У нее астма, она инвалид третьей группы, отец незрячий. Я единственный из трех детей, кто живет поблизости (сестра далеко, а брат — в Российской Федерации, мы не общаемся, так как у нас разные взгляды на происходящее). Когда мама пригрозила пойти в военкомат, чтобы «устроить там бучу», я сказал: «Мама, если вы туда поедете, я тихо соберу вещи, и вы не будете знать, где я воюю и что делаю».
Читайте также: Олег Кузьминых: «В плену я встречал многих сепаратистов, которые поняли, что это не их война»
Война в обозримом будущем не закончится. Россия нас никогда не оставит в покое. Мой сын по натуре пацифист. Но он мне сказал: «Я не хочу в армию, но все равно пойду служить». Я готов к мысли, что ему тоже придется идти воевать.
В завершение расскажу еще одну историю. Но сначала о трех эпизодах, случившихся за один вечер. Когда мы приехали в Константиновку, все думали, что там одни сепары, что нас там никто не ждал и не звал. Масла в огонь подлил и эпизод, случившийся в Изюме. Когда наши застряли там, к местные женщины им кричали, что они приехали убивать мирное население.
Сначала мы ходили с оружием даже по территории, где расположились. Спустя пару недель стали выезжать на рынок, в кафе — хотелось поесть чего-то вкусного, да просто кофе выпить. А некоторые, что скрывать, пили и что-то покрепче, хотя мое отношение к алкоголю в армии очень негативное.
И вот мы с ребятами пошли в пиццерию возле заправки. К нам тут же подскочил подвыпивший мужичок: «Ребята, я вас очень уважаю. Давайте я вас угощу». Мы ответили, что не нужно, что у нас есть деньги. Но в итоге согласились. Ребята взяли пиво, я кофе. Сидим, разговариваем. Подошла женщина и положила на столик три коробки пиццы: «Ребята, это для вас. Спасибо вам». Потом меня подозвал мужчина за соседний столик и подарил фляжку: «Это хороший армянский коньяк. Тебе пригодится». Для нас это было шоком.
Положил эту фляжку в рюкзак. Думаю, мало ли — будет холодно, хоть для согрева пригодится. Она у меня лежала там аж до вечера 16 января. Когда бой приостановился и мы немного пришли в себя, вспомнил, что у меня есть какие-то припасы и эта фляжка. Мы в потемках разделили все между теми пацанами, до кого можно было добраться. Пол был завален настолько, что проблемой было даже дойти к раненым. Я пустил по кругу эту фляжку. Парни сделали по глотку. В общем, из нее пили люди, которых уже нет на этом свете. Храню ее как реликвию…
Читайте также: Комбат Олег Кузьминых: «Ребята, чьи имена будут носить школы и улицы, были отважными и очень скромными»
Фото со страницы Виталия Пясецкого в Facebook