День рождения основателя Могилянской академии Петра Могилы, который отмечали в декабре, в старину считался академическим днем — большим праздником студентов и преподавателей
В эти декабрьские дни четыре года назад киевский Крещатик и майдан Незалежности стали главным источником мировых новостей. В столице Украины полыхала мирная «оранжевая революция», а ее самыми активными участниками были студенты вузов и, конечно же, знаменитой Могилянки, которые первыми придумали ставить палатки протеста. Молодые одухотворенные лица показывали все телеканалы, демонстрируя миру лицо новой Украины — демократической и толерантной. Именно молодая энергия ускорила перемены.
Но в былые времена отношения горожан и студентов в Киеве складывались по-разному. Нередко вспыхивали острые конфликты, перераставшие в настоящие войны, — с уличными столкновениями, кровавыми схватками, штурмами… Это, конечно, не лучшие страницы в истории Киево-Могилянской академии, которой без малого уже 400 лет. Но знать о прошлом надо, чтобы не впадать в грех излишней идеализации.
Распри между студентами и горожанами возникали не случайно. Дело в том, что со времен Петра Могилы всеми делами Братской школы (позднее она стала Могилянской коллегией, а затем Академией) распоряжался митрополит и люди в рясах. Коллегия стала как бы частицей монастырского Печерска на Подоле и воспринималась горожанами как учреждение полезное, нужное, но все-таки не свое.
В конце XVII века ректор Варлаам Ясинский вел с городом постоянные тяжбы за земли, шинки и прибыльные перевозы через Днепр. Затяжные имущественные споры порождали вражду. Став митрополитом, владыка Варлаам открыто пренебрегал давним правом горожан выбирать себе священников вольной подачей голосов и сам назначал настоятелей подольских церквей. Отлучал мещан от церкви без особых причин. Ученые мужи Могилянской коллегии также не скрывали своей неприязни к горожанам и их магистрату. В глазах профессоров мещане были всего лишь «темным и грубым мужичьем». Не лучше относились к ним и в студенческих братствах, где верховодили молодые шляхтичи — сыновья казацкой старшины и «полковниченки». Они получали от родителей на расходы немалые деньги, но жить вольно и разгульно на ремесленном Подоле с его строгими нравами было совершенно невозможно. Магистратские урядники и судьи не проявляли к ним никакого снисхождения. За разбой и бесчинства в шинках студентов бросали в тюрьму при ратуше, пороли и штрафовали. В июне 1690 года студенты решили наконец свести счеты с ненавистными им горожанами.
«Студенты, — отмечается в одном из официальных документов магистрата того времени, — многое воровство в Нижнем Городе Киева делали: мещан вночи и в день по улицам и с дворов беручи, забивали смертно и платье с них снимали, а иных мещан, поймав и приволокши в бурсу или в школы, били розгами, плетями и киями, и в железа оковывали».
В 1694 году московское правительство, пытаясь прекратить беспорядки в Киеве, запретило полковому и магистратскому судам разбирать студенческие дела, а ректору и префекту Могилянской коллегии велело своими силами «унимать и смирять» буянов. На практике это означало, что дебошир, которого по приговору городского суда ожидала виселица, отныне мог не беспокоиться за свою жизнь и рассчитывать всего лишь на «келейную» порку у префекта или в худшем случае на публичное наказание во дворе коллегии.
Студенты восприняли указ как признание их права обращаться с горожанами по своему разумению — как с людьми «подлого звания». И буйства вспыхнули с новой силой. На этот раз на улицу вышли не только вожаки, но и все вечно голодные студенты. Налетам подвергались амбары и склады, купеческие дома и магазины. Забиралось все, что плохо лежит и чем можно поживиться во время заварухи. «Они же студенты, — жаловались властям горожане, — многажды находя на сторожу, которая во вся нощи оберегает на Житнем рынке торговые лавки, убивали их смертно, и тех сторожей от лавок с рядов отгоняли, а в лавках неведомо какие воры имущество наше выкрадали, отчего нам великая учинилась обида. Те же студенты у мещан покрали с дворов вино, мед и съестные харчи… такожде и животину всякую со дворов сводили и, убив, с того себе корм имели».
Дошло до того, что студенты позарились на имущество военного ведомства. Вооружась топорами и баграми, они ночью снимали со стен бревна городских укреплений и уносили в бурсу. Там бревна распиливались и сжигались в печах. Когда у стрельцов, стоявших на страже, спрашивали, почему они допускали такие безобразия, те отвечали: «Поймать студентов невозможно, потому что приходят многолюдством».
Видный историк XIX столетия Орест Левицкий считал, что академическое начальство могло держать своих воспитанников в повиновении. Дисциплина в стенах самой Академии была безупречная. Префекты и их многочисленные помощники способны были обуздать и тех, кто бесчинствовал в городе. Этим бы они спасли город от многих безобразий. Но ни ректор, ни префект не делали этого. Они считали, что своевольные мещане получают по заслугам.
29 января 1701 года студенты вышли на улицы Подола, вооружась саблями, пистолетами и дубинами. Городские урядники, стрельцы, члены магистрата нещадно избивались. Пьяные дебоширы громили дома особо насоливших им мещан. На рыночной площади студенты отняли у извозчиков лошадей и увели в бурсу. (Очевидно, у них был план создать свою кавалерию). Бурмистры (администрация города), лавники (судьи) и магистратские урядники (стражники) заперлись в ратуше. Большой колокол Братского монастыря беспрестанно бил на сполох. На всем Подоле остался один защитник порядка — бравый капитан Арист Фанидзин, стоявший в тот день в карауле на стенах Нижнего Города. Заслышав набат, он поспешил к Братскому монастырю, но наткнулся на толпу вооруженных студентов. Завидев их издали, он успел укрыться в ратуше, туда же пробилась и часть его стрельцов. Среди осажденных царило уныние. На помощь городского ополчения надежды не было. Все ожидали штурма и неминуемой гибели. Не растерялся лишь капитан Фанидзин. Он сумел выбраться из осажденного Подола, пройти незамеченным через болотистые Кожемяки в Верхний Город и принести воеводе князю Хованскому послание магистрата с мольбою о помощи.
Через два дня порядок был восстановлен. Однако виновники беспорядков не понесли наказания. Ректор и префект Академии отказались от расследования. «Мы, — говорили они, — ратных людей бить не велели, а кто так чинил — не ведаем». Бездействовал и митрополит Варлаам Ясинский. Благодаря тайному пособничеству иерархов, студенты продолжали бесчинствовать и грабить горожан. Подол жил в атмосфере страха. Бывший в то лето в Киеве известный путешественник Иоанн Лукьянов писал:
«В Киеве школьников очень много, да и воруют очень много; попущено им от митрополита. Когда им кто-то надокучит, придут ночью да и укокошат хозяина-то, а с двора корову или овцу сволокут. Нет на них суда».
Так прошел почти весь XVIII век. Студенты не унимались. Безобразия на улицах Подола то прекращались, то вспыхивали вновь. В 1763 году закаленная в схватках с магистратом академическая молодежь проявила удивительную неустрашимость и вступила в столкновение с Молдавским гусарским полком, присланным в ту осень в Киев на зимние квартиры. Свободных помещений в городе не оказалось. Солдат размещали по частным домам, но многие остались без крова. Ввиду крайней нужды решили уплотнить жильцов многочисленных «шпиталей» и школ при подольских церквях. Однако и тут гусар ожидало разочарование. Прибыв на приходские подворья, они обнаружили, что все помещения заняты студентами Академии, которые не помещались в бурсе и жили здесь с позволения своего начальства.
Не отличавшиеся особой деликатностью гусары взялись за дело по-своему, по-армейски. Как писалось в жалобе ректора Самуила Миславского, они нападали «самовольно на квартиры или те избы, где оные студенты живут, выгоняли их вон из квартир, выбрасывали имущество их и самих их безвинно озлобляли». Ректор знал, о чем он говорил. «Озлоблять» киевских студентов, а тем более «безвинно», было очень опасно. Об этом знал весь Подол, но, увы, не ведали гусары. Дальше все шло как по нотам. Выгнанные на улицу академисты тут же отправлялись к вождям студенческого братства, те сзывали всех известных драчунов и буянов и тут же составляли план мести. На зов студенческого префекта подымалась голодная и озлобленная бурса. Гусаров избивали и, в свою очередь, выбрасывали на улицу. Военные возвращались на место побоища с подмогой, и бой вспыхивал с новой силой…
Молдавский полк в Киеве также проявил себя не с лучшей стороны. Ввязавшись в уличную войну со студентами, гусары вели себя ничем не лучше обычных городских дебоширов. «Когда иные студенты идут а Академию до своих классов, — жаловался ректор военным властям города, — гусары нарочно на дороге чинят им препятствия, сперва бранят без всякой причины, потом бьют, лошадьми наезжают, шапки схватывают, некоторых, не объявляя в Академии, под караул берут и в колодках безвинно держат». То же самое делали студенты со всеми попавшими в их руки гусарами.
В конце концов военные признали свое поражение в уличной войне со студентами и решили покончить с ними при помощи военной хитрости. 25 декабря 1763 года в разгар рождественских Святок, когда академисты менее всего ожидали нападения, военные атаковали бурсу, как пишет современник, «напав нахально с обнаженными саблями и дручьем, и ворота насильно отбив, без всякого разбора, кого где не попав, оными саблями и дручьем без пощадения, как им угодно били». Застигнутые врасплох студенты упорно сопротивлялись. Гусары жестоко ранили саблями трех человек. Некоторых студентов «взяли под караул в колодки, а прочих неведомо куда разогнали; студенту-богослову руку саблею пробили, поэту (ученику класса пиитики. — Авт. ) правую щеку разрубили, пищему (певчему. — Авт. ) десятилетнему плечо до кости саблею прокололи». Но студенты не смирились. 26 декабря они послали к командиру полка делегацию с требованием обуздать гусаров, назначить офицерский суд и освободить арестованных. Взбешенный командир поднял крик. И между прочими «бранительными словами» в адрес академистов он сказал еще и такое: «Я, де, этих плутов, мошенников, пьяниц, разбойников, всех киевских студентов велю выколоть (переколоть. — Авт. ) и выстрелить!»
Впрочем, студенты не особенно прислушивались к угрозам бригадира. Еще до переговоров они захватили трех гусар, ехавших мимо бурсы, «избили их дубьем, затащили на двор бурсы и посадили на цепь». В мирное время в самом центре города вдруг появились… военнопленные! А в полковой караульне мерзли забитые в колодки «бунтари». Такой неожиданный поворот дела не на шутку перепугал военных. И уже под Новый год из-под караула выпустили первого колодника — студента-богослова Петра Яновского.
Вражда между городом и Могилянкой исчезла лишь тогда, когда старую Академию расформировали. Возникшая на ее месте новая Киевская духовная академия оказалась более лояльной к городу. У духовенства на ту пору не было ни земли, ни шинков, ни перевозов, а внуки бывшей казацкой старшины учились в университетах европейских столиц. Страсти улеглись. Со временем никто уже не вспоминал об уличных боях на Подоле. Плохое забылось. Осталась лишь слава Могилянской академии — слава великого светоча культуры на карте Европы.