С апреля 2014 года крупный железнодорожный узел Дебальцево контролировали боевики так называемой «ДНР». 28 июля после ожесточенных боев они спешно покинули город. Однако в начале 2015 года к Дебальцевскому плацдарму с обеих сторон были стянуты серьезные силы — там вновь развернулись активные боевые действия.
Противнику поставили задачу сформировать «котел». 22 января он пошел в наступление. 1 февраля было захвачено село Никишино, 5 февраля — Углегорск, 7 февраля — село Редкодуб, 9 февраля — Логвиново (через него проходит трасса Артемовск — Дебальцево, по которой обеспечивали силы АТО), 17 февраля боевики заняли центральную, северную и восточную части Дебальцево, в том числе райотдел милиции и железнодорожный вокзал. На следующий день они заявили, что полностью контролируют город, а Генштаб ВСУ сообщил о выводе из Дебальцево около 2,5 тысячи военнослужащих.
Точное количество погибших и раненых до сих пор неизвестно. Согласно данным Генштаба, с 15 января по 18 февраля 110 военнослужащих погибли, 270 были ранены, 7 взяты в плен и 18 пропали без вести. А за все время обороны Дебальцевского района погибли 136 военных, ранен 331 человек, 30 процентов техники уничтожено противником или выведено из строя силами подразделений АТО.
О тех драматических событиях «ФАКТАМ» рассказал их непосредственный участник 36-летний Герой Украины полковник ВСУ Сергей Собко.
— Сергей, почему наши военные были вынуждены оставить Дебальцево?
— Сначала спрошу вот о чем. Знаете, что после Второй мировой войны в Европе произошло всего две битвы, которые можно сравнить с дебальцевскими событиями по масштабу и количеству задействованных войск?
— Нет.
— Это были бои в Грозном и в Сараево.
Что касается нашего ухода из Дебальцево, по моему мнению, это случилось по ряду причин.
Первая и самая главная — соотношение сил и средств. Давайте сравним официальную статистику по состоянию на 27 января и на 16 февраля 2015 года. 27 января соотношение танков было 1,3:1 в пользу противника, реактивных систем залпового огня — практически 4:1, боевых бронированных машин было чуть больше у нас — 1,9:1, орудий и минометов тоже — 1,3:1. Но на 16 февраля соотношение сил врага и наших было следующим: танков 2,5:1, боевых машин — 1,2:1, орудий и минометов — почти 2:1, реактивных систем залпового огня — почти 9:1.
Есть данные, что в районе Дебальцево было сосредоточено от пяти до восьми тысяч наших войск, а российских — 19 тысяч (военные эксперты утверждают, что штурм города поддерживали до восьми батальонных тактических групп и артиллерийских дивизионов Вооруженных Сил РФ. — Авт.). Кроме военных регулярной российской армии, там также было около 600 донских казаков, около 200 наемников частной военной компании «Вагнер», плюс представители частной военной компании «Енот», «русской православной армии», еще сербы и кадыровцы. Представляете, какое преимущество в количестве?
Вторая причина — это невыгодная для наших частей и подразделений, которые находились на оборонных позициях, конфигурация линий соприкосновения сторон. Выступ был построен этаким аппендиксом в глубину до Дебальцево и дальше. Когда войска занимают территорию таким образом, всегда есть риск, что верхнюю часть выступа можно очень легко обрезать.
Третья причина — наша оборона была нерациональной, мягко говоря. Ее построили в один эшелон, система оборонных позиций была очень узкой, периметр, который мы обороняли, был протяженным, при этом плотность подразделений по всей линии обороны — низкой (один танк — на полтора километра фронта, на один километр только десять человек личного состава, то есть десятая часть роты). К чему привели одноэшелонная оборона, ее очень низкая плотность и малая глубина? К тому, что между соседними подразделениями отсутствовала надежная огневая связь на тактическом уровне. Вот есть какая-то высота или поляна на местности, где находится подразделение А, от него на километр-два или дальше расположилось подразделение Б, а между ними ничего, в лучшем случае какие-то инженерные заграждения. Нашу оборону противник мог прорвать в любом месте, создав даже незначительный кулак. С другой стороны, не стоит думать, что наше командование целенаправленно построило оборону таким образом. Важно понимать, что у нас не было достаточно сил и средств для стойкой и глубокой обороны.
Читайте также: Разведчики нас предупредили: «Если увидите КамАЗ — огонь на поражение! Это — россияне!»
Еще очень важно, что был нарушен один из принципов военного искусства — создание резерва руководителя сектора и умелое его использование в ходе ведения боя. Хотя резерв был. Например, моя батальонная тактическая группа (в начале войны я занимал должность командира 1-го механизированного батальона 30-й бригады, которая дислоцируется в Новограде-Волынском Житомирской области, потом к нему добавили ряд других подразделений — танковую роту, артиллеристов, снайперов — получилась батальонная тактическая группа) была резервом руководителя сектора. Но как только мы прибыли в район Дебальцево, эта группа была распылена — так складывалась обстановка. Руководитель сектора был вынужден отправить одну нашу роту на усиление ряда опорных пунктов, а две другие задействовать для постоянного реагирования на обострение ситуации. Но, увы, не было создано ни одного мощного резерва, которым можно было бы быстро реагировать.
К тому же у бойцов части подразделений было подавленное морально-психологическое состояние. Этому тоже были причины. Они не были готовы к худшему развитию событий. Возможно, отбор для их участия в этой операции проходил не столь сурово, как надлежало бы.
Немаловажную роль сыграла и погода — в тот период стояли лютые морозы.
То есть однозначного ответа на ваш вопрос нет. Это комплексная проблема. Думаю, о ней нужно говорить, потому что самое главное — извлечь уроки после дебальцевской операции.
— В одном интервью вы сказали, что «потеря Дебальцево началась с того, что кто-то не захотел куда-то идти». Объясните, пожалуйста. Ребята-фронтовики рассказывали, что иногда некоторые офицеры и бойцы просто не выполняли приказы. Это правда?
— Да, были подразделения, которые отказывались выполнять задачу. Поэтому иногда получалось, что планировали одно, а на деле выходило совсем иное. Например, при разблокировании села Редкодуб мы должны были завезти боеприпасы тем, кто оказался в окружении. Но, прорвавшись к ним, поняли, что их придется эвакуировать. При штурме Логвиново «потерялась» часть одной бригады.
При этом, например, в моем подразделении даже если кто-то находился на грани срыва из-за постоянного огневого натиска врага или гибели побратимов, мы делали все, чтобы вывести человека из этого состояния и он мог снова воевать.
— Когда вы оказались в Дебальцево?
— 27 или 28 января, если не изменяет память. Вообще-то, в январе нас готовили на замену в Донецкий аэропорт. Мы даже прибыли в Пески. Но из-за обострения на дебальцевском направлении высшее командование решило, что там мы нужнее. Наша батальонная тактическая группа в Дебальцево действовала как пожарная команда: когда где-то возникало обострение или противник шел в наступление, нам приказывали отправляться туда.
Через несколько дней после прибытия одну роту отправили на усиление 128-й бригады в район Чернухино, потому что на опорном пункте «Балу» была очень сложная ситуация.
Потом противнику удалось выбить наши блокпосты на западной окраине Углегорска и занять его. При этом там блокировали часть спецроты «Свитязь». Деблокировали их моя батальонная тактическая группа вместе с подразделениями батальонов «Донбасс» и имени Кульчицкого.
Затем были бои в районе Редкодуба и за Логвиново. Последний, к большому сожалению, завершился для нас неуспешно. Кстати, на ситуации с захватом Логвиново хотел бы немного остановиться. Каждый год (особенно в прошлом году), когда приближается годовщина боев за Дебальцево, появляются разного рода публикации, где в том, что Логвиново было сдано, обвиняют почему-то именно меня.
После боев за Редкодуб 2-я и 3-я роты уже были неполными (пять или шесть БМП с личным составом). Их каждый день привлекали для усиления или отражения нападений в разных местах. Накануне взятия Логвиново 3-я рота действовала в районе южнее Светлодарска и Луганского, по западную сторону от трассы Луганск — Дебальцево, вниз до Коммуны. Ее задачей был поиск диверсионно-разведывательных групп противника, а также в случае необходимости усиление того или иного опорного пункта по периметру дебальцевского выступа.
Ближе к вечеру они разместились западнее Логвиново, между небольшими высотами, мешавшими противнику наблюдать за ними. Когда стемнело, командир роты связался со мной и сказал, что люди нуждаются хотя бы в кратковременном отдыхе. Он попросил, чтобы они вышли в их район сбора — отогреться, поесть, привести себя в порядок и, если удастся, может, даже отдохнуть несколько часов. Я понимал, что это было действительно необходимо, иначе на следующий день или в ближайшей перспективе они не смогут воевать, поэтому в свою очередь попросил руководство сектора разрешить ненадолго отвести данную роту. Мне дали добро и было велено, чтобы с утра бойцы были готовы к выполнению задач.
Однако той ночью как раз через места, где они ранее стояли, противник зашел в Логвиново. Причем утром, когда рота возвращалась назад, она попала под обстрелы противника со стороны этого села.
Именно этот случай стал поводом для обвинений, мол, я обязан был знать обстановку и не допустить отхода наших оттуда, что это были оборонительные позиции. То есть люди думают, что мне дали задание охранять Логвиново, хотя это не так. Подчеркиваю: рота случайно (без приказа) выбрала место западнее Логвиново, чтобы скрыться от наблюдения противника.
Оборонительных позиций там не было. Рота отошла оттуда на время с разрешения старшего руководства. Конечно, если бы я знал, что произойдет инфильтрация противника через этот участок, то сделал бы все, чтобы рота встретила врага и дала ему отпор. Но получилось так, как получилось.
Читайте также: Олег бежал к раненым, когда его настигла пуля снайпера, — отец Героя Украины
Не могу не сказать о том, что практически каждый день мои подчиненные выполняли задачи наступательного характера. То есть не было такого, чтобы мы остановились и приступили к оборудованию оборонных позиций, блиндажей, мест для укрытия и так далее. Мы постоянно были в движении. Люди действовали на грани своих возможностей, отдыхая в сутки не больше четырех часов. Они не прятались, шли на риск, вели себя мужественно и смело.
Да, к большому сожалению, мы потеряли город и населенные пункты вблизи него. Но сумели нанести противнику существенные потери. Есть данные, что у них погибли 2 900 человек (согласно официальной статистике, потери противника в период с 24 января по 19 февраля составили: до 870 человек личного состава, до 50 единиц ракетно-артиллерийского вооружения, до 110 единиц бронетанкового вооружения и техники и до 24 единиц автомобильной техники. — Авт.). Для Российской Федерации Дебальцево стало пирровой победой.
К слову, когда россияне попадали в плен, то были на удивление тихими и испуганными. Об этом рассказывают украинские офицеры, которые с ними общались. Отвечали, что не знали, куда попали, и не предполагали, что едут на Донбасс.
— Звание Герой Украины в 2015 году вы получили за бои за Дебальцево?
— Нет, за участие в рейде (рейд подразделений 95-й отдельной аэромобильной бригады с 19 июля по 10 августа 2014 года, в ходе которого было пройдено около 470 километров, причем 170 из них — по тылу врага; на разных этапах рейда взаимодействовали подразделения 25-й, 30-й и 51-й бригад. — Авт.), взятие Саур-Могилы, штурм Степановки
Я много раз говорил, что моя награда — это награда в первую очередь всего личного состава батальонной тактической группы, успешно выполнявшей задачи во время войны.
— Вы часто с восхищением рассказываете о поступках боевых побратимов. Поделитесь с нашими читателями.
— Киевлянин Андрей Ганичев из 2-й механизированной роты летом 2014-го, еще перед началом рейда, получил контузию и тяжелые ранения в районе Саур-Могилы, когда нас обстреливали «грады». Он очень долго лечился и сложно восстанавливался. Но постоянно держал связь и со мной, и с другими, спрашивал, как мы после рейда, помогал нам как волонтер. Все время говорил, что хочет вернуться в батальон, хочет быть полезным. И он все-таки вернулся. Причем за день до боя в районе Редкодуба. Он просто рвался в атаку. Но буквально в первые минуты боя рядом с Андреем разорвался снаряд или мина. Он снова получил контузию, но уже значительно хуже, чем в первый раз. И в этом критическом состоянии смог эвакуировать раненого командира взвода. Вот такой героический боец.
— А он сейчас жив-здоров?
— Да. Живет в Киеве, недавно женился. Мы продолжаем общаться.
Второй пример. В село Редкодуб нельзя было добраться автомобилями и тяжелой техникой, поэтому было решено для эвакуации подразделений, заблокированных там, использовать боевые машины пехоты. Старший солдат механик-водитель Петр Дубовик на своей БМП сделал несколько рейсов в это село и под огнем противника один (!) вывез больше ста военнослужащих. Обстрелы были такими, что в каждом рейсе были погибшие. Но он снова и снова возвращался и вывозил людей.
Третий пример. После ранения командира взвода, которого спас Андрей Ганичев, сержант Александр Никитюк мне доложил, что поблизости вообще нет офицеров. Я сказал: «Принимаешь командование на себя». Он ответил кратко: «Слушаюсь». И вот в такой критический момент рота, которую он возглавил, успешно выполнила задание и вывела из окружения более ста человек.
Читайте также: После боя россияне собрали три КамАЗа своих «двухсотых», — ветеран АТО об Иловайском котле
Чтобы вы понимали, какая интенсивность боев была в районе Дебальцево, — за двадцать дней боевых действий только в нашей батальонной технической группе было 65 раненых и 16 погибших.
Каждая утрата — это боль. Особенно болезненна потеря тех, кого ты знал лично, и когда погибают совсем молодые люди, чья жизнь только началась. Гибли и мои близкие товарищи. Когда прихожу к Стене памяти возле Михайловского собора, то начинаю с ближайших стендов, что возле входа, и медленно иду до конца. Очень много знакомых лиц… Но мы должны гордиться, что с нами жили такие люди, которые в сложное для страны время пошли на риск и отдали свою жизнь за Украину.
— Как сложилась ваша судьба после Дебальцево?
— Моя батальонная тактическая группа на завершающем этапе обеспечивала выход группировки наших войск из Дебальцево. Мы «закрыли двери» за всеми и остались на новых рубежах южнее Светлодарска. Они и сейчас существуют. Длительное время пребывали в том районе и организовывали оборону. А уже потом были ротации и выведение для обновления боеспособности и выполнения задач уже в других местах.
После этого я год обучался в Командно-штабном колледже армии США, где получил степень магистра. Вернувшись в Украину в 2017 году, возглавил 128-ю бригаду. В 2019 году поступил в Институт государственного военного управления Национального университета обороны Украины. В июне будет выпуск.
— Почему выбрали профессию военного?
— Я родом из поселка городского типа Литин Винницкой области. Мама — медсестра районной больницы, отец — педагог, преподавал математику и информатику, сейчас на пенсии. Он всегда требовал, чтобы я хорошо учился. Так что у меня другого варианта не было. С золотой медалью окончил школу. Потом с красным дипломом — Одесский военный институт Сухопутных войск.
В выборе профессии сыграл роль друг отца. В 1980-х отец преподавал в школе допризывную подготовку, поскольку был офицером запаса (в педагогическом институте была военная кафедра). Затем его направили на работу в Монголию, где он познакомился и подружился с семьей офицера. Позже они периодически приезжали к нам в Литин. С первых минут знакомства этот человек стал для меня примером во всем. Именно он забросил крючок, на который я клюнул.
— Родители не возражали против выбора?
— Отец, конечно, хотел, чтобы я стал военным. А мама — ни в какую, уговаривала поступать в Винницкий педагогический институт. Ей хотелось, чтобы я был рядом с ней — работал в литинской школе, как отец. Но я уже поставил себе цель и шел к ней.
— Когда вы поняли, что вот-вот начнется война, что надвигается что-то катастрофическое?
— Осознание, что это все закончится плохо, пришло, когда произошли массовые расстрелы на Институтской. А о начале войны узнал в последний день февраля, будучи в… бане. Это было в Новограде-Волынском. Несколько семей решили провести выходной именно так. И вот вечером мне позвонили — необходимо срочно прибыть в расположение воинской части. Стало понятно, что наступило время для каких-то действий.
— И вот вы оказались на фронте. Когда стало по-настоящему страшно?
— Начал волноваться, когда понял, что вот-вот покинем пункт постоянной дислокации. Волнения были связаны в первую очередь с осознанием ответственности, которая легла на мои плечи.
А первый страх испытал в июле, когда мы перед началом рейда выдвинулись на встречу с 95-й бригадой. Очень боялся, что в любой момент могут случиться большие потери личного состава. Это пересиливало страх за свою жизнь.
В первый раз батальон попадал под огонь реактивных систем залпового огня «Град» вблизи Солнцево. Но за счет того, что мы, прибыв туда, сумели своевременно оборудовать укрытия, потерь не было. Второй раз по нам был открыт огонь, когда мы находились непосредственно перед Саур-Могилой, то есть на открытой местности. Вот там уже были потери.
Потом таких обстрелов было много.
Читайте также: Он пошел на войну ради меня и детей, — вдова луганского патриота Темура Юлдашева
— Вы не раз оказывались в ситуации, когда обстрелы длились часами. Это ж с ума можно сойти.
— Такие моменты может вспомнить почти каждый фронтовик.
Дважды пришлось находиться под шквальным огнем. Первый раз во время рейда в Степановке очень долго без остановки по нам работала артиллерия противника. Второй — во время переправы через реку Миус. Очень мощный обстрел на протяжении суток. Без перерыва.
Поверьте, во время такой переделки можно сдуреть (есть такое хорошее слово). Даже если нет прямого попадания туда, где ты находишься. Но для меня был примером Михаил Забродский (генерал-лейтенант, Герой Украины. - Авт.). В то время он командовал 95-й отдельной аэромобильной бригадой. Он реагировал на все спокойно и всегда всех подбадривал: «Ничего страшного. Все будет хорошо. Немного здесь побудем и двинемся дальше. Надо менять позицию, мы тут очень долго находимся. По нам стреляют потому, что мы тут больше часа стоим».
— Ваши родные знали, что вы не на полигоне где-нибудь, а на передовой?
— Они обо всем узнавали постфактум из моих интервью. Всегда заверял их, что все хорошо. Только один раз, когда возникла довольно сложная ситуация, позвонил отцу. Он понял по моему голосу, что есть проблемы: «Что, совсем тяжело?» Я ответил, что тяжеловато. Но старался не вдаваться в подробности.
Бог меня сберег — не было ни контузии, ни ранения. Только проблемы со слухом. Они были и раньше из-за стрельб и взрывов на полигоне, но после фронта состояние ухудшилось. У меня сейчас постоянно звон в ушах и периодически болит голова.
Возвращаюсь к началу беседы. Недавно размышлял о том, можно ли обвинять тех, кто отказывался выполнять тот или иной приказ. Но давайте тогда вспомним, сколько до 2014 года мы тратили на армию. Все ли получала армия, чтобы надлежащим образом подготовиться к войне? Почему же, когда началась война, мы стали требовать, чтобы ВСУ выполняли свою задачу на уровне лучших армий мира? Нас не готовили к боевым действиям. Военные занимались уборкой и строительством. Аэромобильные подразделения, десантники и несколько механизированных бригад что-то могли делать, а остальные — в лучшем случае стоять на блокпостах или занимать оборону.
И еще один момент. Есть люди, которые мне открыто говорят, что я не берег подчиненных. Они считают, что надо было иногда делать, как некоторые: уклоняться от выполнения заданий, каким-то образом «закосить», но сберечь жизни. Особенно после рейда у солдат были срывы из-за гибели друзей. Но у меня немного иное видение: если бы все делали все, что требуется, меньше было бы потерь и лучше результат. А у нас каждый надеется на другого, что тот все сделает. Потом выходит совсем не так, как ожидаем.
Да, жизнь военнослужащего — наивысшая ценность Вооруженных Сил Украины. Но в 2014—2015 годах, по моему мнению, все-таки на первом месте было выполнение боевой задачи. Мы ведь люди военные и выполнять их должны даже тогда, когда есть риск для нашей жизни и здоровья или для жизни и здоровья товарищей. Это наш сознательный выбор, и никакие угрозы не должны нас останавливать.
Читайте также: Мой друг, чтобы не попасть в плен, подорвал себя и боевиков гранатой, — танкист Дмитрий Кащенко
На Западе командир может не выполнить приказ, если считает, что это приведет к срыву выполнения задания, к необоснованным потерям, что он нарушит свои моральные принципы и не сможет потом смотреть на себя в зеркало. При этом, поступая так, он берет на себя всю ответственность за такое решение. У нас же командир вправе не выполнять лишь явно преступный приказ.
Что я делал, чтобы уменьшить потери личного состава? Залог успеха, по моему мнению, это качественное планирование, несмотря на недостаток необходимой информации и разведывательных данных, понимание способностей и возможностей своих подразделений и делегирование во время выполнения задач полномочий сержантам и младшим офицерам, чтобы они имели возможность проявить инициативу, быть гибкими, если на поле боя меняется обстановка. Ну и, конечно, самое главное, — боевая подготовка личного состава. Это основа всего.
Я был открыт к диалогу с подчиненными. Очень часто мы сообща находили решение, как лучше действовать в той или иной ситуации, как реализовать чью-то разумную оригинальную идею, которая позволит ввести противника в заблуждение, использовать его слабые стороны и параллельно наши сильные стороны.
Примеров нестандартных решений немало. Один из самых ярких — когда надо было наводить переправу через Миус для выхода подразделений, которые находились вдоль государственной границы. Бойцы 95-й аэромобильной бригады этот мост подтопили, чтобы беспилотник его не видел. И только непосредственно перед приближением подразделений его подняли и по нему пошла техника.
А во время боев в районе Дебальцево бойцы, не имея соответствующей подготовки, за относительно короткое время сами, так называемым методом тыка, осваивали навыки ведения огня с боевых машин пехоты из закрытых огневых позиций.
— Как вы, боевой офицер, относитесь к перемирию?
— Если это время эффективно используется, чтобы улучшить боеспособность армии и нарастить ее мощь, конечно, позитивно. Но сейчас получается так: время идет, а мы на том же уровне, что и раньше.
Читайте также: Владимир Горбулин: «Нынешние формы войны пока не пришли в голову ни одному фантасту»
Фото в заголовке: сайт Минобороны Украины