39-летний украинский театральный режиссер Евгений Лавренчук был задержан в Италии по запросу РФ 17 декабря прошлого года. Произошло это, когда он возвращался из Тель-Авива во Львов и делал пересадку в Италии. Суд Неаполя избрал ему меру пресечения в виде содержания под стражей. Россия обвиняет Евгения Лавренчука в «финансовых нарушениях», которые он якобы совершил восемь лет назад, когда работал в РФ, и требует его экстрадиции. Сам украинец обвинения отвергает и считает действия страны-агрессора политическим преследованием из-за его гражданской позиции в отношении Крыма, действий России в Украине и критики Кремля.
— Евгений, российская Фемида инкриминирует вам «мошенничество в крупном размере», что предусматривает штраф и лишение свободы сроком до шести лет. Таганский суд в России, по данным СМИ, заочно арестовал вас в 2020 году. Что произошло?
— Никакого уголовного дела нет, потому что оно даже и не нарисовано в России, — рассказывает Евгений Лавренчук. — То, что они выдвинули, не квалифицируется ни как уголовное, ни как дело. Почему только сейчас об этом стали говорить? Я не был в России 8 лет, еще два года, и они уже ничего не могли бы мне предъявить, потому что истекает срок давности. Но ни я, ни мой адвокат, ни прокуратура не видим ничего по сути, поэтому Интерпол и снял красную метку с моей персоны и признал, что это преследование сугубо по политическим мотивам. На сегодняшний день требования РФ выглядят так: вы нам его присылайте, а мы решим, что делать, мы еще ничего не доказали, но следствие идет… И через два месяца мы найдем. Читай — выбьем показания. Я надеюсь, что итальянская Фемида будет трезвой, и все закончится хорошо.
— Были предчувствия, что такое может случиться?
— Нет, я свободно передвигался, каждый мой день находил отражение в «Фейсбуке». Задержание стало неожиданностью. Но поддержка людей была просто невероятной. Меня поддержали коллеги, интеллектуалы, диаспора, дипломаты, министры, депутаты, правозащитники и сотни простых людей. Мэр Львова Андрей Садовый написал сообщение в «Фейсбуке», его жена Екатерина встречалась с моей мамой и поддерживала ее. Были митинги в Черновцах, Милане, Риме, Киеве, Неаполе… Присылали фото из Перу, Египта, где тоже прошли флешмобы.
— Когда я первый месяц находился в тюрьме, адвокат приносил фотографии и говорил, что это лишь малая часть того, сколько людей выразили мне свою поддержку, — продолжает Евгений Лавренчук. — Всем этим людям очевидна сфабрикованность дела в отношении меня. Генеральное консульство Украины в Неаполе сразу заявило, что они будут за меня бороться и ни за что не отдадут московитам. Интерпол тогда еще не снял красную метку.
Сейчас я живу в хорошей квартире в Неаполе. Мне с жильем помогли представители Генерального консульства. Еду и продукты приносят. Вон в холодильнике есть борщ, вкуснятина! У меня есть компьютер и выход в Интернет. Каждую неделю получаю посылки из Украины — книги, потому что много работаю и имею планы. На самом деле, вся моя жизнь проходит под «домашним арестом», потому что я закрытый, дома всегда с книгами, музыкой, своей лабораторной работой. Для меня такое состояние довольно комфортное, я бы сказал, люксовое. Поэтому еще раз спасибо за это всем причастным. И передаю привет Олесю Городецкому из Рима, который занимает активнейшую позицию по моему делу, помогает с переводами документов и всячески поддерживает.
— Вы родились во Львове. Мама преподавала английский, папа работал на таможне. А учились в польской школе. Почему именно там?
— Семья моего отца родом из Западной Украины, мы украиноязычная и украинская семья. Но греко-католическое вероисповедание, как и у большинства в той части страны, говорит о смешанности разных генов. Сначала я пошел в специализированную школу по изучению английского языка № 56 во Львове, там работала моя мама. А через два года перешел в польскую школу № 10 имени Марии-Магдалены — она была элитной и ближе к нашему дому. Все предметы нам читали на польском, заведение действительно было европейского образца.
— Однако у вас были проблемы с поведением, даже стоял вопрос об отчислении…
— Да, я был озорником, но до криминала не доходило. Школа у нас вежливая, ученики воспитывались в католических традициях. Такого, как в соседней российской школе № 3, не было. Мы по сравнению с теми детьми были очень тихими, как я называю, «невинными» озорниками. А что касается успехов в учебе, то это отдельная тема. У меня имелась одна тетрадь для всех предметов, но требовалось еще вспомнить, с какой стороны и на какой странице ее открывать. Более того, я имел наглость сдавать эту тетрадь на проверку. И когда ее просматривал, например, учитель биологии, а видел музыкальные знаки, я просил открыть посредине. Начиная с седьмого класса, держался в школе только благодаря тому, что был там штатным режиссером, делал спектакли, которые получали положительные отзывы. Первый, кстати, был на тексты Василия Стуса. Я сам написал сценарий, и мы поставили авангардный спектакль «Як добре те, що смерті не боюсь я».
Нам удалось достать осветительную аппаратуру, все было на довольно профессиональном уровне, не в стиле «вишиваних рушничків». Это было что-то вроде перформативной акции. В результате никто в зале не мог сдержать слез. Меня, наверное, потому и держали в школе, что мои спектакли учителям повышали квалификацию. Видеокассета с этим спектаклем ходила по отделам образования, им действительно восхищались. Конечно, тогда никто не знал, что имеет дело с будущим гениальным режиссером. Шучу. Ко мне относились, как ко всем, но я требовал особого отношения, поэтому в десятом классе перешел в другую гимназию.
— Откуда у вас любовь к искусству?
— В моей семье ни у кого не было творческих устремлений, хотя дедушка Федор по линии папы до сих пор поет в хоре при Доме учителя во Львове, посещает все мои спектакли. Даже когда здоровье не позволяет, все равно едет на каждую премьеру в любой уголок Украины. А вот бабушка Тамара по маминой линии, которой, к сожалению, уже нет, была главным человеком в моей жизни. Творчески активная, бунтарь, она постоянно что-то отстаивала. Переписывалась с представителями элитных кругов из всего бывшего Советского Союза. Сначала сражалась с коммунистами, потом с диссидентами… Постоянно писала или составляла коллективные письма. Бунтарством я в нее пошел, это факт.
— А как восприняли родители то, что вы решили учиться в Москве?
— Они не протестовали против моего выбора связать жизнь с театром. Я всегда был независимым, и родители понимали это. Я благодарен им за такую позицию, их невмешательство очень помогло. Мама и бабушка даже конвоировали меня в ГИТИС (известный театральный институт в Москве. — Авт.). Хотя я до того еще договорился с Романом Виктюком, потому что дружил с его учительницей Юдифью Львовной. Это она лоббировала мое вступление на курс Романа Виктюка. В ее квартире мы с ним познакомились. Виктюк прослушал мою программу, мы поговорили о режиссуре, и после было решено, что я поступаю сразу на второй курс, потому что именно его Роман Григорьевич тогда опекал. Представьте, мне в то время было 15 с половиной лет. И тут я, молодой и красивый львовянин, влетел, как на белом Пегасе, на второй курс ГИТИСа. Хотя тогда на факультете режиссуры учились люди с двумя дипломами о высшем образовании.
Читайте также: «В Москву меня провожал весь наш 4-этажный дом во Львове»: легендарному режиссеру Роману Виктюку исполнилось бы 85 лет
На моем курсе все были втрое старше меня. Но я, нахальный и самоуверенный, открывал там дверь ногой, потому что мне, воспитанному бабушкой в тотальной любви, было позволено все. С малых лет я был так называемым барином и посеял в семье монархизм. Понятие, что тебе все можно, до сих пор живет во мне. И слава Богу! И в искусстве ты тоже Бог. Можно все, потому что ты художник. Вот с такой позицией я пришел на курс Романа Виктюка. Для меня он самый главный человек и один из важнейших учителей. Хотя я не был его лучшим учеником. Вообще, мне повезло, что у меня были выдающиеся педагоги по всем направлениям — от духовных практик до творческих.
— Как к вам относился Роман Виктюк?
— Сначала мне было странно, что он меня игнорировал. Я начал становиться аутсайдером курса, что никак не повлияло на мое самочувствие. Это все вокруг были идиотами, а я же — гений. Я немного догадывался, что Виктюк меня не любит, не обсуждает мои этюды так тщательно, как другие, пропускает и идет дальше. Я приглашал его на спектакли, он это игнорировал. Никогда не слышал от Романа Григорьевича доброго слова. И только в 2010 году (уже прошло восемь лет после выпуска) он специально приехал в Томск на мой спектакль «Анна Каренина». Честно говоря, я был удивлен. А уже после Роман Григорьевич поднял бокал за день, когда моя бабушка привела меня к Юдифи Львовне и я стал его учеником. И в тот момент я видел не лживо-хитрые глаза Виктюка, когда он шутил. Я видел глаза на мокром месте, то есть он был поражен.
По возвращении в Москву Виктюк обзвонил общих знакомых, среди которых Алла Бабенко, Сергей Проскурня… И каждому Роман Григорьевич сказал, что я гений. Недавно мой одногруппник, а ныне известный театральный режиссер Константин Каменский, когда мы вместе пошли на могилу Романа Виктюка, признался, что знал бы я, как он с первого дня моей учебы говорил, что у нас на курсе учится гений. И как он играл в моем присутствии. Такое впечатление, что все те 5 лет учебы и еще столько времени после я жил в какой-то параллельной реальности. Был так называемым чмошником, на которого не обращали внимания. А как только я отворачивался, Роман Григорьевич показывал пальцем и повторял: «Смотрите на этот этюд, смотрите на эту работу»…
— Какая тогда была ситуация в России? Вы же украиноязычный. Травли из-за этого не возникало?
— Для меня нет ничего геокультурного, я сам создаю вокруг себя геокультурное пространство. Москва — это моя квартира, театр и узкий круг людей. Это не было, как можно подумать, какое-то гетто. Так же потом и в Одессе у меня тоже были три точки — квартира, школа, которой я руководил и руковожу до сих пор, и оперный театр. И между этими тремя точками (я не кичусь, потому что такой ритм жизни) я передвигался на такси. И это очень хорошее состояние, когда ты не адаптируешься под геокультурное пространство, а живешь так, как хочешь. Я много ездил по миру и очень часто слышал оправдания, почему что-то не получается. Мол, «у нас специфическая публика», «у нас нет культуры», «у нас не Европа». Нет такого у «нас», есть ты, и именно ты заворачиваешь в себя время и пространство. Я не слишком сентиментален по поводу привязки к месту, даже в Москве интуитивно создал именно «Польский театр», потому что так захотел. И русские актеры играли там на польском языке, учили его. И это делалось не для того, чтобы показать свою оригинальность, это создание автономной структуры по всем параметрам, прежде всего творческим.
— Общались ли вы с Романом Виктюком в последние годы его жизни?
— Когда я стал главным режиссером Одесской оперы, он был первым человеком, которому я позвонил по телефону. Роман Григорьевич знал обо мне все, я держал его в курсе. Он знал, что я ставлю оперу La Traviata, хотя всю свою жизнь Виктюк кричал, что именно это произведение будет его последним спектаклем. Тут стоит вспомнить одну историю. Когда пан Роман был еще в материнской утробе, мама приходила во Львовскую оперу на La Traviata. С первых звуков увертюры он начинал стучать ножками в живот, и женщина выходила из зала. Так мама Романа Григорьевича и не дослушала эту оперу до конца. И все думали, что именно Виктюк должен ставить оперу La Traviata. И если он это не делает, то будет еще долго жить.
Когда я приступил к постановке, Роман Григорьевич уже был не очень здоров. У меня даже мысли не было, что это спектакль Виктюка. А когда его не стало, я понял одну вещь — он имел в виду другое. Это не его первая опера в жизни, потому что его еще не было, а опера была. Настоящая ее редакция состоялась не на первом показе, а когда La Traviata Одесского национального театра номинировалась на Шевченковскую премию и затем была премия «ГРА». Это случилось через 9 дней после смерти Романа Григорьевича (Роман Виктюк умер 17 ноября 2020 года. — Авт.)… Согласно теориям духовных практик, это последний день, когда душа находится в земном слое. И я интерпретирую так: это был его последний спектакль, на котором он присутствовал… Точнее, его дух. Сердце учителя живет в его учениках, и только со временем я понял свою миссию спектакля La Traviata.
— Как вы думаете, почему в Украине до сих пор нет театра имени этого гениального режиссера?
— Слава Богу, что нет, потому что театр, тем более авторский, рождается и умирает вместе с автором. Вот что хорошего в театре Вахтангова, выдающегося режиссера? Что хорошего в театре Таирова, Ермоловой? Как только театру дают имя, по моему мнению, он превращается в Дом культуры. Какие-то псевдотрадиции остаются, а бездари, чиновники, сидящие на теплом месте, прикрываются авторитетом. Это ничего не имеет общего с чистой энергией творения. И я был бы первым, кто протестовал бы против открытия театра Виктюка в Украине. Другое дело — научного центра, образовательного учреждения, которое с научной точки зрения подошло бы к его творчеству.
— Учась в Российском институте театрального искусства, вы поставили спектакль по Евгению Шварцу «Дракон». Это была пощечина авторитарной власти, потому что это спектакль-протест против прихода к власти такого диктатора, как Путин. Это был и первый ваш успех. О чем эта театральная работа?
— Спектакль «Дракон» странный, я к нему возвращаюсь в каждый период своей жизни. Мы его делали с львовской художницей Наталией Лейкиной. Первая редакция состоялась во Львове, и через несколько месяцев началась Оранжевая революция. Я не говорю, что это из-за моего спектакля, но художники умеют предчувствовать. Более того, в нем есть момент, когда народ выходит на площадь и бунтует, выкрикивая: «Долой власть!» Нужно было дать горожанам что-то в руки, чтобы махали. Я говорю: «Дайте ленты, без разницы какого цвета. Но пусть будут яркие, например оранжевые». Мы потом эти фотографии со спектакля нигде не афишировали. Не потому, что боялись, я не хотел, чтобы меня обвинили в конъюнктуре. Хотя все было до того, как оранжевый цвет стал символом Майдана. Позже спектакль показали в Томске, но цвет лент сменили на белый. И потом, в 2012 году, в Москве на Болотной площади белые ленты стали символом сопротивления путинскому режиму… Кстати, у меня есть планы поставить этот спектакль в ближайшее время в Киеве, уже есть договоренность. Это первое, что хочу сделать по возвращении из Италии.
— Предлагали ли вам сменить украинское гражданство на российское?
— Постоянно, начиная с 2003 года. Предлагали, чтобы мой «Польский театр в Москве» стал государственным, муниципальным. Вы же знаете, любая тоталитарная власть хочет контролировать. Здесь был политический аспект, мол, хороший жест — власти России сотрудничают с Польшей.
Говорят, что Театр на Таганке был революционным, бунтарским. Неправда! Юрий Любимов был комсомольским работником, массовиком-затейником в КГБ, при всем уважении к этому человеку. И театр был допустимым злом для советской тоталитарной власти. Они знали место, где в семь вечера собиралась вся эта «вшивая» интеллигенция и диссиденты. И могли прийти и забрать всех.
К нам постоянно искали подход, угождали. Но мы не взяли ни единой государственной копейки на театр. Я содержал его сам, мы много работали, у нас был хороший грантовый отдел. Средства поступали из Евросоюза. Это очень раздражало российскую власть. Играли мы на больших сценах. Приезжали представители власти и политической элиты Польши, но я всегда был независим. Не оглядывался ни на какие цензурные моменты. Предоставление мне российского гражданства стало бы механизмом контроля, потому что обычно человек творчества слаб. Никто не застрахован от медных труб. Но я интуитивно не шел на сотрудничество с российскими властями, в том числе получения гражданства. Как-то мне позвонили и сказали прийти в консульство. Я уже что-то сел писать, а потом очнулся. Понял, что меня хотели лишить украинского гражданства.
— Что стало последней каплей, когда вы решились покинуть Россию?
— Не скажу, что была какая-то последняя капля. Я стал все больше слышать о бандеровцах, которые воюют на востоке Украины. Однажды приехал из Одессы, где ставил спектакль, и решил поменять оставшиеся гривни на рубли. Возле своего дома на Чистых Прудах пошел в обменник, а кассирша дает мне не такую сумму, которая должна быть по курсу. Спросил, почему так, и она ответила: «Так война же, вот закончат там ваши воевать…» Я переспросил, о каких «ваших» идет речь. Женщина с ненавистью заявила: «Там бандеровцы воюют». И приплела туда еще и Америку. В тот момент я вспомнил Радищева: «Я оглянулся окрест меня. Душа моя страданиями человечества уязвленна стала. Как темна моя Россия». Это была тупиковая ситуация… Для меня это был еще не 1937 год, но уже 1928-й. И я принял решение покинуть эту страну.
— Что бы вы хотели пожелать читателям «ФАКТОВ»?
— Очень важную вещь — на моем месте может оказаться каждый человек. Если уже добрались до меня, художника, ничего плохого не сделавшего, то что уж говорить о представителях других сфер. Призываю музыкантов, спортсменов, людей, которые опрометчиво сотрудничали или жили в России, быть осторожными. Перед выездом за границу проверяйте свой статус, чтобы убедиться, что вас не разыскивают. И удержитесь от транзитных пересадок или перелетов над территорией России и Беларуси, это опасная территория для граждан Украины. А всем нам желаю мира и здоровья!
Как ранее сообщали «ФАКТЫ», в Грузии известные деятели культуры, политики, спорта записали трогательное видео со словами поддержки Украины. Выступая на фоне флага Украины и на украинском языке, представители Грузии выразили уверенность, что украинцы смогут сплотиться и выстоять перед угрозой очередной путинской агрессии .